Карусель.

  Тяжелые холодные капли  дождя, с шумом пробиваясь сквозь черные заскорузлые ветви старых яблонь, с равнодушным шлепаньем падали на облупленный дощатый  пол старой карусели, полинялых лошадок из папье-маше, жестяные клепанные двухместные самолетики.

Иногда, особенно при сильных порывах ветра, падали и яблоки, последние, уродливо-бесформенные и переспевшие, чудом провисевшие на дереве до конца ноября. Яблоки лопались при падении, плющились и брызгали по сторонам коричневато- густым, с  резким винным запахом соком. 

Когда яблок на полу карусели оказывалось уже до неприличия много, дежурный механик Ольга Петровна Кузнецова, она же и билетер,  вздыхая, тяжело приподнималась со своей скамеечки, втиснутой в фанерную будочку, в которой  по причине непогоды и отсутствия желающих покататься, проводила практически целый свой день и, с хрустом приподняв ручку рубильника в верх, включала двигатель карусели.... Где-то  в глубине круглой жестяной тумбы, вокруг которой и крутились эти самые лошадки и самолетики,  что-то щелкало, в пропитанном дождевой влагой воздухе отчетливо распространялся запах подгоревшей изоляции, и лишь через некоторое время, когда двигатель наконец-то схватывал, карусель, медленно  скрежеща всеми своими сочлениями и цепями,  начинала свой бег по кругу.

Через пару-тройку кругов, яблоки, выброшенные центробежной силой, оказывались на земле, где их беззлобно матерившаяся Ольга Петровна полу лысой метлой, отгребала куда-нибудь в сторону, на истоптанные газоны, подальше от своего аттракциона. Иногда жесткие прутья метлы выскребали из влажного песка, рассыпанного вокруг карусели, потемневшую мелочь, и тогда она, грузная нездоровой полнотой, широко расставляя забинтованные эластичными бинтами ноги, с кряхтеньем собирала монетки. Она заботливо протирала их о полу синего, линялого от частых стирок халата, и складывала в бесформенный кошелек с никелированными защелками...

Весь механизм карусели многократно уже пережил свой максимальный срок допустимой эксплуатации, но его отчего-то не списывали и год за годом  с весны до поздней осени  Ольга Петровна изо дня в день щелкала ручкой рубильника, принося дирекции парка мизерный доход, в иные месяцы не перекрывающий расходы  по содержанию аттракциона. Не говоря уже о пусть небольшой, но ежемесячной зарплате Кузнецовой...

Ольга Петровна, несмотря на свою полноту, приноровилась уже к этой будочке , умудряясь в ее тесном фанерном нутре не только перекусить, но иной раз и поспать, прислонившись к стенке с выпиленном округлым окошком для продажи билетов. Хотя разбухшие ее колени высовывались наружу, и дверцу, также фанерную, закрыть было никак невозможно....
Над окошком  блестел обломок зеркала потускневшей  ртутью амальгамы и темнел небольшой фотографический снимок, порыжевший и выцветший....На снимке полуобнявшись в напряженной позе стояли на фоне серых  грубо намалеванных скал, виноградной лозы и водопада   молодая девица лет восемнадцати   с призывно накрашенными чувственными губами, в которой  с трудом можно было узнать Ольгу Петровну,  и   увешенный орденами и медалями летчик-офицер, заметно старше своей подруги...

                                                                1.

-Ольга, Ольга,-  к подружке, перекапывающей небольшой, обильно сдобренный перегоревшим коксом участочек земли за приземистым  двухэтажным зданием бани, подбежала раскрасневшаяся  с бисеринками пота над верхней губой  девочка лет тринадцати в полупросвечивающимся  сарафанчике...

- Ольга, побежали быстрее  к пруду....Там десантники с  парашютами и летчики...Офицеры...Красивые - ужас! Все уже там, и Клавка и Верка... Маринка и та прибежала, хотя у нее папка в органах...

- Верка, говоришь,- недоверчиво переспросила Ольга,  рано созревшая девушка со сформировавшейся уже грудью и слегка удлиненными  блудливыми  глазами необычайно глубокого зеленого цвета.

-Подожди меня здесь, - попросила Ольга подругу.- Я только переоденусь...

Она с силой воткнула лопату в землю и вприпрыжку взбежала  на невысокое дощатое крыльцо,  неизвестно когда прилепленное   к торцу бани.
Ольга со своей матерью жили в служебной комнатушке при бани, которую им выдали еще при жизни Ольгиного отца - кочегара...Отца, которого девочка, кстати, и не помнила, зарезали по пьяни лет десять назад, но комнату не отобрали и мать, как-то уж так получилось, переняла у мужа вахту и, теперь  швыряла уголек в ревущую топку не хуже иного мужика...

...Через несколько минут Ольга выскочила на улицу уже в чистеньком платьице с яркими васильками, несколько коротковатом. Впрочем, от этого только выигрывали ее загорелые стройные ноги.... В парке играл духовой оркестр: пожарные в парадных формах с начищенными пуговицами и касками. 
Всюду продавались цветы, воздушные шары и мороженое....

"...Солнечным и самым светлым краем

Стала вся Советская земля.

Сталинским обильным урожаем

Ширятся колхозные поля".

На каждом столбе жестяная воронка громкоговорителя....

Сотни гуляющих заполнили скверы и аллеи...Стриженые кусты необычайно колючего боярышника  попеременно с портретами членов ЦК и передовиков производства...Дворники в длинных прорезиненных фартуках из шлангов поливали водой разгоряченный полуденным солнцем асфальт.

У старого армянина в белом халате, колдующего над своим раскаленным чаном, девчонки купили по порции сладкой ваты  и, продравшись сквозь шеренгу кустарника, оказались на берегу пруда, а там...

На разгоряченных от солнца досках лодочного причала, выстроившись в линию, стояли, замерев, человек десять парашютистов в черных комбинезонах, а совсем еще молодой человек, почти мальчишка, в кожаном шлеме  отчаянно  смущаясь обступивших лодочную станцию многочисленных зевак, докладывал высокому и, по мнению Ольги, необычайно красивому  смуглолицему офицеру с тонкими тщательно подбритыми и несколько щеголеватыми  усами.  

- ...Товарищ начальник училища. Вверенное мне отделение воздушных десантников-парашютистов учебные прыжки закончило. Происшествий и замечаний нет. После проверки и укладки парашютов отделение проследует в расположение части. Летчик-инструктор лейтенант Груздев.  

- Вольно!- приказал офицер-красавец и, посмотрев на Ольгу, клейкими пальцами уминающую остатки сахарной ваты в коричневый комочек, подмигнул ей, и только ей (она это точно почувствовала), а когда парашютисты под командованием лейтенантика  Груздева покинули причал и большинство отдыхающих разбрелось кто куда, подошел улыбаясь к ней и слегка приподняв Ольгину головку своими, пропахшими табаком пальцами, спросил, вглядываясь в ее бездонно-зеленые глаза...

- И как же тебя зовут, девочка?

-Ольга.- С придыханием ответила она, облизнув сладкие свои губы, расправила плечи, с вызовом подалась вперед...

- И где же живет Ольга?- Вновь в своей странной, необычной манере обронил офицер, все также улыбаясь и почти не скрываясь, разглядывал фигурку девушки...

- Там, за баней...- Махнула Ольга неопределенно  и, неожиданно  подхватив подружку под руку, бросилась прочь...

- Я найду тебя Ольга. Непременно найду!

 Не скрываясь, во весь голос крикнул он ей в спину.

 - В следующее воскресенье жди в гости. Приду знакомиться с родителями.... Обязательно приду...

.... Он не пришел....Да, наверное, и не мог прийти.... Так как в назначенный им день, вот  уже целую неделю как шла война...

                           2. 

...Ольга с матерью так и не эвакуировались и прожили  всю войну в тесной своей комнатушке, что  в торце бани, хотя уже с середины июля сорок первого года здание бани отдали под госпиталь. Мать Ольги так и осталась в истопницах, а сама девочка каждый вечер стирала и кипятила использованные бинты в небольшой прачечной, организованной в бывшей парилке.
Она часто помогала вечно невыспавшимся, задерганным  санитаркам обмывать тяжело раненных солдат и уже к концу войны ее, поднаторевшую на послеоперационных перевязках, вид обнаженного мужского тела перестал будоражить. Ее, многократно видавшую молодых ребят голыми и беззащитными в самых нелицеприятных видах, не коснулась почти обязательная эпидемия школьниц-старшеклассниц  влюбленность. Записочки и случайные робкие прикосновения обошли Ольгу стороной, хотя ее довольно вызывающие формы, несомненно, лишили сна многих  старшеклассников.       

Как-то так получилось, что она одна во всем классе получавшая  паек по рабочей карточке, сблизилась с учителями, покуривала с ними в учительской во время перемены, иногда угощала их спиртом, разведенным глюкозой....

В июле сорок пятого эвакуированное летное училище вновь вернулось в городок, и однажды, под вечер, когда Ольга со своей матерью сидели на теплых досках своего крылечка, невесть  когда прилепленного к торцу бани и устало  болтали обо всем, о каких- нибудь  ничего нестоящих пустяках, а может быть, вообще молчали, да это и не важно ...А важно то, что неожиданно  откуда-то со стороны  из-за кустов появился он, тот самый необычайно красивый офицер -летчик, с такими же тонкими, тщательно подбритыми усиками над сочными, припухшими губами, как и до войны, но уже в полковничьих погонах, вместо кубарей, в которых если честно Ольга так и не разобралась в свое время...

...Свадьбу сыграли довольно скромную  в ближайшем кафе «Бригантина», и на следующее же утро  молодая чета Кузнецовых  с двумя фанерными чемоданами, выкрашенными коричневой половой краской, отбыла в Москву.  Сталин любил своих летчиков, гордился ими и, пожалуй, ни один род войск в победоносной Советской армии не мог пообещать для молодых офицеров столь стремительной карьеры, как в авиации.

Квартиру молодому полковнику, орденоносцу и герою Советского Союза, выделили в небезызвестном доме на набережной, в подъезде, примыкающем к кинотеатру «Ударник». Квартира хоть и однокомнатная, но по Московским меркам огромная, с длинным балконом и большой комнатой-чуланом для всяческого хлама, которую Саша (а мужа Ольги звали Александром Федоровичем), смеясь, называл «тещиной комнатой». И хотя «тещина комната» имела место быть, о переезде в Москву своей матери Ольга даже и не заговаривала. Ну, не вписывалась эта малограмотная женщина в только что устаканившийся быт  молодой семьи, да и в интерьер этой их уютной квартиры на пятом этаже тоже не вписывалась....

-Увы и ах!- как частенько говаривала быстро освоившаяся в Московском светском послевоенном обществе  необычайно похорошевшая Ольга. А как иначе, когда приходится соответствовать и этому дубовому  без щелок и зазоров паркету, и этой мебели карельской березы, поражающей взгляд изгибами и узорами древесины всех оттенков теплого спектра, и этим шторам тяжелого, багровых тонов бархата, неподвижно, крутыми складками ниспадающих у балконного окна. Да  и самому воздуху, струящемуся  вокруг дома на набережной, пропитанному   шоколадом, корицей и ванилью из-за вблизи расположенной кондитерской фабрики, тоже нужно соответствовать.... А про красавца мужа и говорить то не стоит.... Не раз и не два, прогуливаясь вечерами  под ручку с Александром вдоль Москвы-реки, замечала Ольга как на ее Александра Федоровича откровенно заглядываются и не только молодые девицы, изголодавшие за время войны по настоящим мужикам, но и солидные женщины, генеральские жены, живущие по соседству с четой Кузнецовых...               

- Смотри Сашенька,- шутливо  грозила пальчиком Ольга. -Замечу что, во сне кастрирую, пикнуть не успеешь...

- Боюсь, родная моя, что ты первая загуляешь.
Отвечал он на это, пропуская сквозь пальцы светлые ее волосы, с сомнением вглядываясь в опрокинутое лицо молодой своей супруги.

- Уж больно глаза у тебя шаловливые...Неверные.

После чего полковник, обычно  несколько ссутулившись, уходил на кухню и пил водку. Пил один, не закусывая и даже не задерживая дыхания, лишь курил папиросу за папиросой....И плакал, в пьяных слезах звал кого-то, просил у кого-то прощение....Каялся.

Ольга в такие минуты в душу к мужу не лезла, чувствуя своей врожденной хитростью, что сейчас, на кухне она будет лишней, позволяла Александру пить, пока он может, пока ему лезет, а потом, взвалив на свои плечи его безвольно обвисшее тело переносила в комнату, раздевала и укладывала спать на скрипящий кожаный диван, ставила на пол  в изголовье таз  на случай рвоты и, присаживаясь к окну, смотрела на ночную Москву...

Муж, по-видимому, спьяну,  иногда принимая ее за свою мать, давно уже умершую от голода в Ленинграде во время блокады (он также был родом из Ленинграда), жаловался и, путаясь и повторяясь, рассказывал одну и ту же страшную историю, случившуюся с ним в самом начале войны, когда немец настырно и упрямо пер и пер на столицу.

...Из его слов, Ольга поняла, что кто-то  в зимнюю кампанию  проморгал крупное моторизованное соединение немцев, беспрепятственно двигающееся к Москве по дороге, оставленное нашими войсками без внимания и этот кто-то, решил остановить противника силами воздушного десанта, сброшенного с Советских, тяжелых бомбардировщиков. Но как часто бывает в запарке, кто-то с кем-то  что-то не согласовал, что-то не доукомплектовал, и наверху было решено  молодых ребят, десантников, лишенных парашютов, но вооруженных пулеметами и противотанковыми ружьями, сбрасывать на бреющем полете прямо в снег, дабы организовать живой заслон, и не допустить фашистов к Москве. Десятки солдат, погибли уже при приземлении, сломавшись о заиндевелые сугробы, десятки погибли, попав прямиком  под колеса и гусеницы противника, и лишь единицам «повезло», более-менее удачно приземлившись на землю, они таки вступили в бой, и как ни странно, остановили продвижение врага....Сумели....

                        3.

Впрочем, Ольге грех было жаловаться на своего супруга. По сравнению с другими офицерами, да и их женами, частенько захаживающих в гости к бездетным Кузнецовым, Александр Федорович пил довольно редко и мало. Сам Василий Сталин, молодой генерал появлялся у них пьяным до отвращения, остекленевшими глазами и перекошенным, слюнявым ртом. Не смотря на его невзрачный внешний вид: рябоватость и невысокий рост, дальновидная Ольга решила поиметь на сына вождя народов определенные виды, бросая на того томные взгляды своих зеленых глаз,  и лишь появление его в обществе Тимошенко Екатерины Семеновны, второй жены Василия, спутало все ее карты...

...-Выблядок!- Однажды вполголоса презрительно бросил Александр Федорович, наблюдая со своего балкона, как мертвецки пьяного Василия Иосифовича, с трудом впихивают в служебный, сверкающий автомобиль.

- ...Сын пса, и сам, скорее всего, сдохнет как собака.

Он обернулся и только тут заметил, что Ольга внимательно вслушиваясь, стоит на пороге балкона...

- Ну-ну...- Фыркнул полковник и, закурив, плотно прикрыл застекленную дверь у нее пред носом...

...Когда за Александром Кузнецовым пришли, он не торопясь, махнул стакан водки, закурил  и, в полном молчании  набросив поверх полосатой пижамной куртки увешанный орденами и медалями парадный китель, спокойно пошел на выход, в молчаливом сопровождении молодых ребят в строгой, штатской одежде. И лишь проходя мимо прижавшейся к дверному косяку супруги, посмотрел на нее грустно и внимательно...

- Дуреха. Зачем тебе это надо было? Ради квартиры, или  барахла, что вокруг тебя? Напрасно.... Разве ты не замечала, что здесь везде, даже на самом распоследнем абажуре и то бирка с номером пришита? Здесь все не наше: и стены и вещи.... Боюсь, что отсюда ты уйдешь еще более бедной, чем пришла.... Если вообще уйдешь...

Он шагнул за порог, и растерянной Ольге показалось, а быть может, она и в самом деле услышала, как за высокой, тяжелой дверью ее бывший уже супруг удовлетворенно выдохнул:

- Слава Богу, Ольга, что у нас нет детей...

...Прав был Александр Кузнецов, ох как прав.... Уже через неделю, а то и того раньше (Ольгу затаскали по кабинетам и конторам, не до календарей), ей выдали ордерок на пятиметровую комнату.
Ответственная крыса из жил конторы, выдавая ордер, довольно откровенно намекнул, что неплохо бы было его отблагодарить  за усердие и человеколюбие. Она поняла намёк и пришла к нему в кабинет после окончания рабочего дня . Другими ценностями Ольга на тот момент уже не обладала.

Через некоторое время жена этого ответственного работника ЖЭК (вот же сука, а клялся что одинокий!), застукала их за процессом передачи очередной порции благодарности. Был скандал: неверный муж и он же член партии  с большим стажем, естественно покаявшись, вернулся в лоно Советской ячейки общества, а подурневшая и несколько даже опухшая от частых возлияний спиртного Ольга со своими крашеными чемоданами поехала устраиваться в   коммуналку  в глухом и не обустроенном Отрадном...

                         4.

С тех пор  жизнь Ольги, подчиняясь странной череде серых  однообразных событий, завертелась, словно в каком-то болезненном кошмаре...

Ее, не имеющую за душой никакой приличной профессии, тем не менее с легкостью взяли в ближайшую больницу санитаркой, благо опыт работы с больными и раненными у Кузнецовой имелся, а в неквалифицированных медицинских работниках  в стране наблюдался очевидный «голод». 
Но любвеобильная и безотказная женщина, особенно если в подпитии, тем более в учреждении, где каждый второй лечащий врач был мужчиной-фронтовиком, и где достать спирт при определенной сноровке и наглости было довольно просто, естественно не смогла удержаться в рамках приличия.

 Ольгу Петровну уволили за аморалку, страшную по тем временам запись в трудовой (слава Богу, что к тому времени уже как два года у власти стояв великий разоблачитель культа личности, а то бы пришлось ей, бедолаге , лагерную похлебку отведать), а вместе с ней, уволили и нескольких врачей, находившихся с санитаркой Кузнецовой в более или менее продолжительной и довольно близкой связи. Мужиков, правда, уволили по «собственному желанию». Вошли в положение, так сказать...

...Некоторое время  Ольга Петровна помыкалась еще в курьерах, уборщицах и дворниках. Но однажды, плюнув на столицу, на комнатку свою в Отрадненской коммуналке, оказавшейся к тому же ведомственной,  со всем своим немудреным скарбом  вернулась в родной городишко.
Мать Ольги, подслеповатая уже к этому времени старуха-пенсионерка, блудную дочь приняла если и без излишней радости, но и не корила, куском хлеба никогда не попрекала (чего больше то уж?), а в скором времени Ольга Петровна  устроилась в местный парк культуры и отдыха     дежурным механиком-билетером на карусель в сезон, и дворником в межсезонье...

Так бы и жили в теплой этой комнате при бане две женщины, постепенно старея,  но Ольгина мать  как-то под осень, словно предчувствуя что-то, достала из покосившегося шифоньера свои давно уже приготовленные похоронные вещи- платье да платки, перегладила их зачем-то, после легла спать, чтобы уже никогда не проснуться.

А дочь, отплакав положенное, помянула покойную красненьким, и, оформив через ЗАГС какие полагаются  бумаги, зажила одна, тихо и мирно. Правда, иногда Ольга Петровна срывается, и, выпив бутылку водки, с криками и матерными частушками бегает по парку, грязная и оборванная, радостно рассказывая всем желающим про свое безбедное житье в Москве, в роли полковничихи... Милиция обыкновенно ее не трогает, жалеет что ли, и она, перебедовав ночку на скамейке, вновь превращается в старательного и добросовестного работника - дежурного механика-билетера в сезон, и дворника в межсезонье...