EN
Старый сайт
Когда я был маленьким, у меня тоже была бабушка.
Война закончилась. Послевоенные годы были очень тяжелыми, но жизнь продолжалась. И мы жили. Отец погиб на фронте, мама с утра до вечера на работе. Мой младший брат, в это время, жил в Риге. Я, приезжая в Москву на каникулы из Тульского Суворовского военного училища, был рад находиться с моими любимыми бабушкой и дедушкой. Бабушку звали Полина Григорьевна. Она была с рождения белокожая, как снежинка, но когда она готовила у плиты, то её щёчки становились пунцовыми, как лепестки розы, и дедушка назвал её Розочкой. Маленькая, пухленькая, тёпленькая – моя любимая бабушка Роза.
Бабушка целыми днями хлопотала на крошечной кухоньке, где на маленьком столике стоял примус. Дед портной, бывший ополченец, всегда после работы и по выходным дням, что-то шил и перешивал. Звали его Леонид Григорьевич. Он был полной противоположностью бабушки: крупный, всегда наголо бритый, молчаливый и недовольный (Советской властью). Любил ли он нас? А как он мог не любить детей, которые подарила ему его любовь – Розочка.
В их распоряжении были две смежные комнаты в многонаселённой коммунальной квартире, в доме на площади Пушкина, как раз напротив кинотеатра „ Россия “ . Старожилы москвичи, вероятно, помнят этот старинный, большой, белый дом с аптекой по Тверской (б. ул. Горького) и маленьким кинотеатром „Новости дня“ .
Сейчас этого дома уже нет. И лишь „Pocc ия “ , и большой фонтан, до сих пор, украшают эту площадь.
В бабушкиных комнатах обычная обстановка сороковых годов, с типичной для тех лет мебелью: буфетом, этажеркой с книгами и обязательным фикусом возле окна. Незаменимый кожаный диван с валиками и полочкой, на которой скучали семь белых слоников – на счастье. Кормилица – ножная швейная машинка „Singer“ . В центре комнаты, стоял стол с нарядной, тёмно-вишневого цвета скатертью, а над ним лампа
под большим, с бахромой абажуром.
… Какое это, всё таки, удивительно тёплое и домашнее слово „a бажур “ … Ах, как давно это было …
В углу на стене радиоточка в виде тарелки, а по центру, над диваном, висит средних размеров, ничем ни примечательная картина. На ней изображена весёлая сценка. На переднем плане – казачка пытается отобрать штоф водки у пьяного казака. На заднем плане степной хутор и На хуторе праздник. Ранний осенний вечер, в окошке одного из домиков светится лампадка. Вот, собственно, и весь сюжет.
Я часто смотрел на эту картину и меня всегда поражали некоторые её особенности. У празднично одетых героев были не живые лица. И в левом нижнем углу, необычная надпись – Съ Айвазовского – Дарменикъ. Уже, будучи юношей, я размышлял: «…если это копия с известного всем художника, то почему такой необычный сюжет? Почему нет морского пейзажа?»
Но не в этом суть моего рассказа. Бабушка часто говорила нам:«Дети, посмотрите на картину. Видите, в окне домика светится лампадка, так вот, когда свет в окошке погаснет, – я умру». (Эта картина завещалась старшему внуку, т. е. мне) С тех пор прошло много лет.
Я со своей семьёй живу в Берлине. Мой дедушка умер ещё до нашей эмиграции,
а бабушка, со своим нехитрым скарбом и картиной, жила с моей мамой. В один из
весенних дней у нас в Берлине раздался телефонный звонок – умерла бабушка.
И после небольшой паузы мама грустно сказала: «Ты знаешь, как это не странно,
а на картине огонёк в окошке действительно исчез». Я сразу вспомнил слова бабушки
о картине.
Первым моим порывом было немедленно лететь в Москву – успеть на похороны.
Но «железный занавес» закрыл для меня дорогу, не давая возможности по-человечески проститься с бабушкой, да и просто повидаться с родными и близкими. Две телеграммы на имя Горбачёва остались без ответа.
Спустя несколько лет, когда пала „Берлинская стена“, мне удалось приехать в Москву. Я посетил бабушку на Востряковском кладбище, побывал в знакомых мне с детства местах, был и на площади Пушкина, где когда-то стоял старинный белый дом с аптекой. Моё пребывание в России подходило к концу.
Оформив трудные формальности в Министерстве культуры, я возвратился домой в Берлин со своей картиной. Она была в ужасном состоянии – рама и подрамник треснули, появились кракелюры на масляном слое, который к тому же, начал местами осыпаться. Картине грозила гибель. Необходима была срочная реставрация. Спустя некоторое время, меня познакомили с молодой супружеской парой, приехавших из Москвы в Берлин, подработать реставрацией русских икон. Я рассказал им историю картины, и они взялись дать ей новую жизнь, а также восстановить огонёк в окошке, как это было ещё при жизни бабушки.
Когда через неделю, я пришёл к ним за картиной, то узнал, что все иконы и картины, находившиеся у них в работе, сегодня утром были конфискованы Берлинской полицией. Единственное, что они не взяли, так это моего Айвазовского. Это было действительно чудо – ведь она, лежала прямо у них на виду.
Но, что самое удивительное, так ведь это не первый случай, когда бабушкина картина, по всей логике вещей, должна была быть потеряна для нашей семьи.
Впервые это случилось во время Великой Отечественной. В начале войны мы оказались в Ташкент, а в бабушкиных комнатах, временно, поселили семью совсем незнакомых нам людей, которые, чтобы не умереть с голоду, выносили из квартиры на рынок всё, что можно было продать или обменять на продукты. Когда мы вернулись из эвакуации в Москву, в полупустой квартире нетронутой, на своём месте была только бабушкина картина.
Видимо, бабушка хотела, чтобы эта картина, со светящимся огоньком, никогда не покидала наш дом и стала для нас мезузой, приносящей счастье и долголетие нашей семье, из поколения в поколение.
Когда я был маленький, у меня была бабушка, и она завещала мне картину, которая сегодня висит в моём доме в Израиле. Мне не надо рассказывать моим детям, что она для нас значит, они это знают. Узнают ли их внуки? Надеюсь, что узнают.
