Мечты запоздалые

Полусонный ветерок качается на серебряных паутинах осени, а под полуобнаженной ольхой солнце выжаривает похожие на чипсы кругляши-листочки. Они все еще гладкие, чистые, блестящие, без почерневших от холода корочек. Флегматичный ветер  не трогает их, лишь легонько причесывает ломкие пряди пожухлой травы.

- Бабье лето… - смакуя каждое слово, шепчет  Полина. - Самое время в Париж!

- У-гу! –  отзывается соседка Мариша и  звучно сёрбает чай.   Она частенько захаживает к Полине горяченького попить да поговорить  по-бабьи – долго,  с вздохами и минутными паузами.

 - Самое время в Париж…  - восторженно повторила Полина. - Как я люблю тесные улочки Парижа… И французский мурлыкающий говор в  чистых трамваях… И  насыщенно- терпкий запах парфюма  в  дышащих роскошью бутиках. Сорок лет проучительствовала. .. А  как осень, мне почему-то   не хризантемами пахнет, а Парижем…  Вон, даже как-то себе платье во французском стиле пошила. В шкафу висит. Два раза всего надела – к сыну на свадьбу, да на собственный  юбилей. Как это так, жизнь прожить и не побывать в Париже?

- Это точно, - уронив в чай сахарок, отозвалась Мариша.

-  Я ведь трех детей подняла…Все  образование высшее  теперь имеют, работу приличную… - продолжает Полина. -  Да и денег  тогда не на все хватало…  Внуков после растила. Ну, и муж болел. Ухаживать надо было. Три года прошло  с тех пор, как пошел мой Егорыч… Я теперь вольная птичка.  Самое время в Париж… - всхлипнула Полина.

- У-гу, - опять промямлила Мариша. – Может поближе, к окну?..

- Конечно, дорогая! На небо хочется посмотреть.

 Мариша с грохотом развернула Полинину  инвалидную коляску и подвезла ее к окну.

 На голубом разливе неба ни одной белесой точечки.

«Вон сколько этой свободы для того, кому уже никогда не взлететь…» - вдруг  подумала Мариша, а Полина…опять с упоением произнесла:

- Самое время в Париж!

                                            Поле раздольное

С недавних пор решила Петровна, что из всех житейских  ценностей у нее  остался один ковер. Еще в  годы замужества  она с любовью выбивала из цветастого паласа пылинки.

- Вот оно, поле широкое, поле раздольное! – приговаривала Петровна, путешествуя взглядом по яркому полю тканых цветов. Ненатурально большие маки, едкие зеленые колоски и   черные точечки-песчинки по бокам.

Может, где-то и было такое мультяшное поле, но Петровна за свою долгую жизнь так до него и не дошла. Все по  серым косогорам, да по житейским ухабинам-невзгодам.

Петровна с особым старанием дорогой ковер всяким шмотьем завалила, а поверх еще,  помутневшую от времени и грязи,  клеёнку постелила. «Чего топтать, красоту, - рассуждала она, - зачем цветы мять  тапками-самовязками, пахнущими потом и старыми нитками… А ежели  гости придут – так я  сразу унылый чехольчик-то сниму… Вот оно поле широкое, поле раздольное… Смотрите, любуйтесь и у Петровны есть, чем гордиться! »

                Только позвонили однажды Петровне в дверь  совсем  неожиданно.  Вскочила она с кровати, в напольном шмотье, как в паутине, застряла,  на клеёнке поскользнулась, ударилась виском  об угол старинного серванта и скончалась.

                Скромно хоронили Петровну, без музыки…

- Кто ж знал, что мой приход будет роковым, - качал головой  домоуправ, - я ведь деньги на установку домофона собирал…

- Скупая она была, хламье все себе тащила… Может, новые жильцы по интеллигентней будут, - твердила соседка.

- И то правда, - вторила ей другая, с трудом заталкивая «маковое поле»  в доверху забитый мусорный контейнер…  С облегчением фукнув и брезгливо помахав ладонью перед собственным носом, она пошла за новой порцией мусора.

На следующий день в муниципальную квартиру въехали новые жильцы…