ПРИХОТИ СУДЬБЫ

             Номер в отеле «MGM» был не роскошный, но удобный. Его даже можно было назвать элегантным и строго красивым, без дорогих излишеств. Особенно мне понравилось белое пуховое одеяло, тонкое и теплое. Я блаженствовала под ним на кровати king size, совершенно одна и ничуть не страдала от отсутствия рядом мужского тела. Я прилетела в Лас-Вегас не в погоне за приключениями, которых в моей жизни было, скажем так, достаточно, а просто отдохнуть от бесконечного напряга работы и плотного каждодневного расписания – школа, собрания, дом, проверка домашних заданий учеников, вечные закупки продуктов, которых не напасешься на мою прожорливую семейку, готовка, уборка, стирка, редкие прогулки у океана и короткий тревожный сон. Мне нужно было отойти от всей этой бытовухи и суеты и по-настоящему расслабиться от кончиков пальцев до корней волос.

            Недолго думая, я заказала завтрак в номер. Да, дорого, да, излишество! Но ведь не так жутко дорого, чтобы я не могла себе этого позволить, дабы ублажить свою взбунтовавшуюся душу. Посыльный мексиканец, весь наглаженный, в перчатках, с вышколенными манерами, вежливо постучал в мою дверь и, получив разрешение войти, словно драгоценную ношу, осторожно поставил поднос с завтраком на журнальный столик. К черту всякие там диеты и запреты! С каким удовольствием я их нарушала, поедая жирненький круассан, да еще намазанный джемом, и запивала все это обилие калорий горячим кофе не с обезжиренным молоком, а со сливками. Слегка подкормив свою плоть, я приняла  душ, умаслила тело приятно пахнущим лосьоном, надела черный купальник, отделанный белыми цветами, набросила на плечи воздушно-пляжный наряд в дырочку и отправилась в бассейн. 

            В этот ранний час около бассейна народу было немного: видимо, основная масса отдыхающих все еще почивала после ночной игры и других развлечений, которые
Лас-Вегас щедро клал к ногам гостей. Я расположилась на лежаке под солнышком, рассудив, что его ласковые утренние лучи не причинят мне вреда. Привезенную с собой книгу я забыла в номере. Возвращаться в номер было лень. Не  зная, чем занять себя, я блуждала рассеянным взглядом  по сторонам, и в моей только что вымытой, с уложенными волосами голове не было ни единой мысли.

Не совсем рядом со мной, где-то через 2 лежака вправо, загорал средних лет мужчина с крепким, поджарым телом и седыми волнистыми волосами. Он был явно не американец, может, из Европы, может, из Израиля. Неамериканское происхождение я четко определяю по покрою плавок. Наши, американские – длинные, широкие, стыдливо скрывающие выпуклую бугристость, типа российских  трусов эпохи социализма, которые именовались «семейными». Европейские же  наоборот – узкие, откровенно обтягивающие все, что под ними. Предмет моего наблюдения был именно в таких плавках. «И как они не понимают, что носить такое неприлично и уж совсем не по возрасту!» – возмутилась я в душе и отвела от него взгляд.  А он как будто что-то почувствовал: приподнялся с лежака, натянул джинсы, принял сидячее положение и посмотрел куда-то в моем направлении сквозь темные очки. Так прошло минут 10 в молчаливом созерцании: я любовалась пальмами и серебристо-голубой поверхностью бассейна,  а он, уставившись в мою сторону, о чем-то напряженно думал. Потом он вдруг резко поднялся, подошел ко мне и тихо, неуверенно спросил: «Простите, Вы – Лиза?» Меня как будто ударило током. Я вздрогнула, села, сняла темные очки, испуганно взглянула на него и машинально ответила: «Ну да, я – Лиза. А Вы кто?»

            – Я – Юра, Юра Шустер. Вы... ты не узнаешь меня?

            – Юра? Да, я знала Юру Шустера в юности, но он, он был совсем другой: такой молоденький, белокожий блондин с темно-голубыми, почти синими глазами, а Вы...

            – А я загорелый до черноты, старый, седой, полысевший израильтянин, и глаза мои стали серыми под цвет волос, – нетерпеливо перебил меня этот новый Юра.  –  Тем не менее, это все же я.

            «Вот оно! Прошлое все же настигло меня. Не знаю, возмездие это или награда. И что мне теперь с этим делать? » – подумала я и, чтобы скрыть растерянность, кокетливо затарахтела:

            – Господи! Вот так встреча! Как же ты меня узнал? Меня ведь, наверное, тоже узнать невозможно.

Я надеялась, что он скажет что-нибудь приятное, типа «а ты совсем не изменилась»  или «ты все так же хороша». Но Юра, как и в юности, не отличался дипломатичностью, что и было причиной наших постоянных ссор и обид.

            – Не скажу, что ты не изменилась, – отчеканил он и неожиданно добавил, – но сияние осталось прежним.

            – Да ты стал романтиком! – удивленно воскликнула я и про себя подумала: «Отчего ты не был им прежде?»

– Я всегда был романтиком внутри, просто не хотел это афишировать: насмешек боялся, а ты была жуткая насмешница. Помнишь, я ведь тогда только вернулся из армии. Этакий увалень-солдатик. Три года тупой дисциплины и подавления интеллекта... К тому же мне и надеть-то первое время было нечего, кроме одной пары немодных брюк, тренировочных штанов и лыжного свитера.

– Господи! Причем тут это? Ты же знаешь, я любила тебя, и плевать мне было на твои немодные брюки.

– Да, любила. И все-таки... Ты была  студенткой МГУ, шпарила цитатами направо и налево. Подтрунивала над моей необразованностью и армейскими привычками.

– Глупая я была, не понимала, что образование – дело наживное, что ты, хоть и ершился внешне, а на самом деле был мягок и податлив, как пластилин. Из тебя в то время можно было вылепить хорошего мужа. Да что уж теперь жалеть! Сколько лет прошло с тех пор?

            – Тридцать лет...  Можно я тут присяду на твой лежак? А то как-то не очень удобно разговаривать на разных уровнях.

– Да, да, садись, конечно! Господи! Все это так неожиданно. Не могу в себя прийти, – пробормотала я.

 Потом в воздухе повисло неловкое молчание, во время которого мы с плохо скрываемым любопытством разглядывали друг друга. Что он думал обо мне, я не знаю, но, наверное, не очень был разочарован моим нынешним обликом, так как в его глазах и улыбке светилась радость. А я думала, о том, что этот чужой человек, с которым было связано столько радостных и горестных воспоминаний юности, в своем новом обличии был мне весьма симпатичен. И еще я подумала, что когда не ищешь приключений, они непременно тебя найдут.

– Вот не думал – не гадал тебя еще раз в жизни встретить, – прервал наше молчание Юра. – Нет, конечно, я знал, что ты в Америке  (добрые люди сказали), но Америка – огромная страна... И вот так, случайно оказаться в Лас-Вегасе в одном гигантском отеле да еще одновременно пойти в бассейн! Это судьба. От судьбы не уйдешь. И не пытайся ее перехитрить.

 * * *

Тридцать лет назад я училась на 3-м курсе МГУ – отличница-филолог, влюбленная в английский язык и литературу и ни во что и ни в кого больше. Как-то раз моя ближайшая подруга Мила пригласила меня на свой день рождения, и вот там-то я увидела Юру. Вчерашний солдатик, бедно одетый, растерянно-синеглазый, он скромно притулился в уголке, стараясь не привлекать к себе внимания, понимая, что не очень-то вписывается в нашу элитно-студенческую тусовку.

            – Откуда ты его выкопала, Милка? – удивилась я.

            – А... так, дачное знакомство детства. Рядом дачу снимали по Казанке в Кратово. Позвонила его мама, старинная приятельница моей мамы,  и попросила развлечь мальчика. Мол, только что из армии, за 3 года одичал, пока не при деле и нуждается в женской опеке. Вот я его и пригласила. А что? Его присутствие тебя смущает? –И, не дожидаясь моего ответа на свой вопрос, Мила громко сказала:

            – Эй, Юрка, кончай скучать! Вот познакомься – моя ближайшая подруга Лиза. Поручаю тебе, Лизок, шефство над Юрой. – (Знала бы Мила, к чему приведет это «шефство», наверное не стала бы нас знакомить.) А я – что? Мне сказали взять шефство, ну, я и взяла...

 * * *

            – А я и не пытаюсь перехитрить судьбу, Юра. Я здесь абсолютно одна. Приехала отдохнуть. Времени у меня – впереди целая неделя, – раскрыла я свои карты и тут же, испугавшись своей откровенности, сменила тему, –  так что давай-ка... искупаемся. Надеюсь, что вода уже нагрелась.

Юра оказался хорошим пловцом, он плавал быстро и правильно, приподнимаясь над водой, делая глубокий вдох и выдыхая в воду. А я и не знала, что он так здорово умеет плавать. Я вообще мало что знала о нем. Тогда, в юности, я больше была погружена в себя, в свои переживания и ощущения, мало слушала, больше говорила и если и думала о нем, то в преломлении к собственной персоне.

После бассейна мы зашли каждый в свой номер переодеться и отправились в буфет на ланч. Я надела коричнево-бело-бежевое платье с открытой спиной. Эта гамма цветов мне очень идет. Неосознанно? Да нет, конечно же, абсолютно сознательно. Я стремилась понравиться Юре, хотя в то время совершенно не представляла, что буду делать с этой новой, свалившейся мне на голову встречей.

– Лиз, ты потрясающе выглядишь! – сделал мне комплимент Юра. (Научился-таки делать комплименты на старости лет. Нет, чтобы говорить приятное любимой девушке тридцать лет назад.)

– Спасибо! А как выглядит твоя жена? – осторожно спросила я.

– Ты хочешь знать, как выглядит моя бывшая жена? – поправил меня Юра.

– А ты в разводе?

– Уже пятнадцать лет, как мы с Милой разошлись. Думаю, что она выглядит хорошо, как всегда, хотя точно не знаю, так как мы очень давно не виделись. Она живет в Москве, а я  – в Израиле.

– Твою бывшую жену зовут Мила? Случайно не Мила Голубева? – затаив дыхание, спросила я, заранее предчувствуя ответ.

– Да! А ты что, не знала, что я на Миле Голубевой женился?

– Нет! Я ничего не знала! Когда я лежала в больнице, Милка пришла меня навестить и между прочим сказала, чтобы я тебя не ждала и выбросила из головы, потому что ты – сволочь. И пока я валандалась... с приступом аппендицита и операцией, ты нашел себе другую. Она только упустила одну маленькую деталь, что «другая» – это она сама.           

 * * *

            Освободившись из рядов славной советской армии, Юра очень скоро адаптировался в родной Москве, восстановился в Институте связи, из которого его некогда выгнали за неуспеваемость и непосещаемость, и радостно влился в ряды студенческой молодежи конца 60-х. Время, конечно, было мерзкое: юдофобия сверху и в массах в родном Союзе, брежневская обстановка с арестами неугодных, показательными  судебными процессами и произволом психушек. Дело Синявского и Даниэля. Антисемитские демонстрации в Польше, подавление Пражской весны. Тем не менее, молодость есть молодость, и, несмотря на быстрый закат хрущевской оттепели и давящую на психику безнадегу политической ситуации в Союзе и восточной Европе, веселая студенческая жизнь с постоянными тусовками, которые мы в то время называли вечеринками, крутилась на всю катушку. Немногие становились диссидентами, большинство наших ребят, не приемля советскую власть, просто показывали кукиш в кармане, с опаской рассказывали в компании политические анекдоты и продолжали жить, пить и веселиться, как могли.

            С того самого дня рождения, когда я, по просьбе Милы, «взяла шефство» над Юрой, мы стали часто встречаться. Он звонил мне почти каждый день, объяснялся в любви и даже прогуливал вечерние занятия в институте, если стоял выбор между занятиями и свиданием со мной. Не могу сказать, что я влюбилась в Юру; глубокое чувство привязанности, сопряженное с радостями и горестями ссор и примирений, пришло позже. А пока Юра мне просто нравился внешне: приятный лицом, коренастый, крепко сбитый и явно мужественный. У него были густые светло-пепельные кудрявые волосы, за которые его в нашей компании метко прозвали «Шевель-юра». Меня  это его прозвище крайне раздражало и обижало. Мне, конечно,  хотелось,  чтобы он был отмечен моими друзьями-приятелями за какие-нибудь другие, более интеллектуальные качества. Сам же Юра не возражал и не проявлял обиды, хотя кто знает, какие переживания охватывали его душу, когда в компании нас встречали традиционным приветствием: «Ну вот и наша Лиза пришла вместе с Шевель-юрой». Однако очень скоро мне эта ирония, с которой Юру встречали в нашей снобистской компашке, стала абсолютно безразлична. Мне было 20 лет, и Юра был у меня первым...

 * * *

                        – Никого я тогда себе еще не нашел. Мы очередной раз с тобой поссорились, не помню точно из-за чего, и выжидали, кто проглотит обиду первым и первым наберет номер телефона.

            – А я помню, из-за чего. Все твой язык и «умение» говорить девушкам «комплименты», от которых хотелось то ли повеситься, то ли съездить тебе по фэйсу.

            – Господи, что же я такого ужасного тебе наговорил?

            – После ночи любви ты ляпнул, что мне не мешало бы похудеть и заняться спортом. Лишние пару килограммов были моим больным местом, и услышать такой упрек от тебя было особенно неприятно. Ну я и надулась.

            – Не может быть! Ну, не мог я тебе сказать такое! Я, наверное, похвалил твою приятную полноту, (которая, кстати, мне всегда была по вкусу, худая женщина – не мой тип возлюбленной). А ты все неправильно поняла, обиделась и прогнала меня прочь. Среди ночи! А я был в новых ботинках, которые, надо сказать, мне жутко натирали ноги. Время было позднее, метро закрыто. Денег на такси у меня не было, сама понимаешь. И пришлось мне топать с кровавыми мозолями под мокрым снегом через всю Москву...

            – Прости, ты мне  не сказал, что новые ботинки натирали ноги. Если б я знала, не отправила бы тебя домой.  Не такая уж я была стервоза.

            – Ты была девушкой с характером, а я был парень гордый. Я тогда не только обиделся, но и жутко разозлился, потом, правда, немного поостыл, наконец, совсем отошел и все вечера напролет ждал твоего звонка. Вместо тебя мне исправно звонила Мила и рассказывала все последние новости. О том, что ты угодила в больницу с аппендицитом, она и словом не обмолвилась. Зато как бы случайно донесла, что видела тебя с кем-то другим из ваших университетских «интеллектуалов».

            – Так ты ничего... про больницу... не знал? – еле  выдавила я из себя.

–  Нет, даже не догадывался. Мила сказала: «Забудь Лизку! Она тобой помыкает. Поиграла и бросила. Свистушка она, а ты парень серьезный, армию прошел. Тебе нужна душевная девушка, которая тебя поймет и оценит».

– Боже мой! – пробормотала я.

– Мила, ну как бы это сказать, посеяла зерно сомнения  в моей и без того мятущейся душе и ежедневно поливала почву телефонными разговорами о том, какой я настоящий и правильный.

– Ты научился красиво говорить, Юра. Тридцать лет не прошли для тебя даром.

– Я потом много чему начился, Лизочка! Красиво говорить, думать, молчать... А тогда я был упрям, доверчив и наивен. Мила гладила меня по головке, и я поддался ее чарам и уменью обольщать. Ты мне так и не позвонила. Клин клином вышибает. Я стал встречаться с Милой. Остальное ты знаешь... Я только одного не могу понять, зачем она попросила тебя «взять надо мной шефство», если у нее самой были на мой счет далеко идущие планы. Все это как-то нелогично, – недоумевал Юра.

            – Нелогично? Очень даже логично! Сначала подкинула мне парня, который ей был вроде ни к чему, а потом, когда увидела, что наш роман перешел в любовь и дело может окончиться свадьбой, ее захлестнула самая обычная женская зависть. Она решила во что бы то ни стало расстроить этот альянс и сама прибрать тебя к рукам, – грустно подытожила я. 

             В буфете “All you can eat” за $19.99 была длиннющая очередь, но двигалась она на редкость быстро, так как зал – для скорости поедания – по размерам напоминал супермаркет. Юра покидал себе в тарелку всего понемножку, ел мало и медленно, положительно выделяясь из толпы большинства ланчующихся, которые атаковали буфет, как саранча. Мне, после Юриного рассказа, вообще кусок перестал лезть в горло.  Я машинально поклевала перенасыщенный уксусом салатик из крабов, выпила стакан сельтерской, закусила арбузом и погрузилась в воспоминания.

            – Ты вспоминал обо мне, Юра?

            – Первые годы после нашего разрыва я просто не мог тебя выкинуть из головы. Твое такое милое лицо, серьезный взгляд и, не сочти за пошлость, твое тело, его изгибы и открывшиеся мне тайны... Видения преследовали меня во сне, а наяву мне все казалось, что звонит телефон и звонят в дверь, и я открываю дверь и вижу тебя. Ты пришла как ни в чем не бывало, и мы снова вместе. Я метался, я сходил с ума, но рядом под рукой была Мила. Моя медсестра и психолог, мое искушение и утоление жажды... Потом я стал вспоминать тебя все реже и реже. Нет, я не забыл тебя, я просто порвал все твои и наши фотографии, но и это не помогло.

            – А что помогло? Как тебе все же удалось забыть меня?

– Я запрятал твой образ.

            – Как это – «запрятал мой образ»? Я не икона. И куда же ты его... запрятал?

            – А... в самый дальний уголок памяти, так как мысли о тебе причиняли боль...

 * * *

            Мои родители ушли в театр. У нас с Юрой впереди был целый длинный вечер. Ну, все, конечно, и произошло. Сначала распили для храбрости бутылку красного, из хрустальных маминых парадных бокалов, при свечах. Закусывали копченой колбасой с мандаринами. Ничего другого в холодильнике не обнаружили. Потом я трясущимися руками разложила свой диванчик, постелила простыню и разделась. А потом у меня вдруг все поплыло перед глазами, я закрыла глаза и буквально рухнула на диван. Помню Юрино горячее тело и его руки. Он гладил меня по голове и повторял, как заклинание: «Не бойся, девочка моя, все будет хорошо. Мы же любим друг друга. Я люблю тебя. А ты, ты любишь меня?»

            – Наверное... Да! Конечно! Господи, я же теперь твоя. Как это странно принадлежать другому человеку...

Юра боялся сделать мне больно. Наша первая близость была неумелой и неловкой. Наступила растерянность, оттого что ожидаемое прекрасное и неповторимое не свершилось. А свершилось, как по Библии: «Да прилепится муж к жене своей и жена к мужу». Мы с Юрой прилепились друг к другу и стали одно целое.  

С того вечера мы были неразлучны. Днем, правда, по разным вузам, а уж вечером  –  всегда вместе. Вместе занимались: я долбила свои иностранные языки и литературу, он – физику и сопромат. Сидели то у меня, то у него. Когда уже не было сил запоминать новое, мы объявляли перерыв на перекус, бросались к холодильнику, доставали оттуда съестное и кормили друг друга из ложечки. Иногда нам везло: мы оставались дома одни и завершали вечерние занятия любовными. Постепенно мы привыкли друг к другу. Появилась раскованность в любви, юношеская нежность перешла в жадные поиски блаженства.

Духовно же мы так и не сблизились. Не сумели или не успели? В основе наших отношений была молодая энергия страсти. Я просыпалась и засыпала с мыслью о Юре, о наших ласках. Часто не могла сосредоточиться на лекциях и семинарах, воистину витала в облаках... Стала получать «четверки» по любимым предметам. «Лиза, с Вами все ясно, – сказала на экзамене преподавательница американской литературы ХХ века. –  Вы влюбились. Спуститесь с неба на землю. Так уж и быть, ставлю Вам пока «четверку» из уважения к прошлым заслугам. Но имейте в виду! На прошлых заслугах Вы долго не продержитесь». Вот такая милая, понимающая оказалась преподавательница.

С неба на землю я спустилась довольно скоро. Юра начал проявлять по отношению ко мне характер собственника  (тоже мне еще Сомс Форсайт!), и меня это стало раздражать. Я, наверное, по молодости лет чего-то недопонимала, недооценивала его преданность и верность и невольно провоцировала сцены ревности. Ревновал Юра меня не только ко всем членам нашей студенческой компашки мужского и женского пола, но также к моим родителям, бывшим бойфрендам, телефонным звонкам, экзаменам, преподавателям и, вообще, к окружающей среде. И высказывал свое недовольство моей неабсолютной принадлежностью к нему, не очень стесняясь в выражениях. Как-то позвонил мне бывший даже не бойфренд, а, скажем, поклонник, с которым мы не виделись пару лет и было что вспомнить. Я радостно хихикала в трубку минут десять, пока, наконец, взбешенный Юра не подошел ко мне и бесцеремонно не повесил трубку, « мол, хватит трепаться со всякими типами в моем присутствии». Я оторопела, открыла было рот, но вовремя опомнилась, прикусила язык и все  же надулась. Вечер был испорчен.

Или в другой раз – мы собирались с Юрой на очередную тусовку. Стояло лето, жара несусветная. Кажется, в то лето горел под Москвой торф. В воздухе пахло гарью, дышать было нечем, хотелось одеться так легко, чтобы не чувствовать одежды. Я надела маечку с довольно глубоким вырезом и осталась весьма довольна своим в меру игривым нарядом. Не тут-то было. На мою бедную неповинную голову посыпались упреки и угрозы: «Для кого это ты так вырядилась? Уж точно не для меня. Немедленно сними эту тряпку. Я с тобой в таком виде никуда не пойду». Пришлось срочно переодеваться в полумонашескую блузку, и еще один вечер был испорчен. Пустяковые ссоры из-за ничего складывались в звенья железной цепочки, и эта цепочка постепенно душила нас обоих. Глупые обиды росли, как сорняки в саду, и некому было сделать основательную прополку и выбросить зеленых захватчиков в мусор. Случалось, мы не разговаривали по нескольку дней, потом мирились, скрепляли примирение любовной близостью, клялись друг другу в вечной верности, и все повторялось снова. Не берегли мы с Юрой нашу любовь. Да и кто в юности бережет такие ценности, как дружба, любовь, здоровье, деньги наконец! Ведь до смерти – целая вечность, а может, ее смерти и вообще не будет? Минует она меня, в виде исключения, ибо как там у Новеллы Матвеевой: «Птицы без меня умолкнут, травы без меня заглохнут...»

 * * *

  –  Мысль обо мне причиняла тебе боль! Ты знаешь, мне тоже было больно думать о тебе. Я болела. Я некоторое время была на грани ... нет, конечно, не помешательства, но глубокой депрессии... Скажи, а у вас с Милой... есть дети? –нерешительно спросила я.

  – Нет, детей мы не завели. Мила... сначала не хотела, потом не могла. Так уж сложилось. Второй раз я так и не женился, хотя возможности были. Ну а в нашем, то есть, в моем возрасте – какие дети? Обычно мужчинам хочется иметь сына, а мне всегда хотелось дочку. И почему-то когда я думал о своей предполагаемой дочери, я всегда представлял ее похожей на тебя... А у тебя есть дети? И вообще, кто твой муж? Как странно, я ничего об этом не знаю.

  – Долго рассказывать. У меня было два мужа, с обоими я благополучно развелась, но зато осталась с двумя дочерьми, да теперь еще прибавилось два внука. Так что
я нынче – богатая бабушка,  – нарочито гордо заявила я и замолчала, так как не хотела углубляться в подробности своих неудачных замужеств и горьких разводов. – Чем ворошить прошлое, пойдем-ка мы лучше прогуляемся по отелям. Здесь такое дикое смешение стилей и красок, ну настоящий Disney World  для взрослых..

 И мы с Юрой пошли по отелям. Брели мы не то чтобы рядом, но вроде и не гуськом. Так, нечто среднее. Будто бы вместе, и в то же время врозь.  А как еще было нам идти? Под руку – слишком по-дружески и чересчур полюбовно, что никак не соответствовало ситуации. Просто рядом идти было невозможно, так как люди из встречного потока постоянно проскальзывали между нами, оттталкивая нас друг от друга. Так мы и продолжали идти, не свои и не чужие друг другу, как бы случайно одновременно сброшенные с парашютом в один и тот же город. Видимо, Всевышний был неудовлетворен неудавшимся экспериментом соединения наших судеб тридцать  лет назад  и решил повторить этот опыт. Мол, бросаю вас снова в одну пробирку, а вы уж там, как получится. Хотите – соединяйтесь, хотите – взрывайтесь гремучею смесью, хотите – не реагируйте вовсе.

  –  А что если нам пойти в отель «Venetian» и прокатиться на гондоле? – предложил Юра,  –  так сказать, логически продолжить нашу романтическую встречу.

Я, конечно же, согласилась. Белокаменный отель «Venetian» привлекал четкостью реплики итальянского палаццо и отсутствием аляповатости. По воде так называемого «Большого канала» скользили гондолы с туристами и красавцами гондольерами, одетыми в итальянские костюмы эпохи Возрождения. Гондольеры пели, восторженные туристы глазели по сторонам. Наверху над водой, на балконе длинной аркады, актеры в костюмах дожей и прекрасных дам фотографировались со всеми желающими.

Мы с Юрой дождались своей очереди и сели в гондолу. Юра  с галантной уверенностью подал мне руку, я с некоторой опаской на его руку оперлась, гондольер оттолкнулся веслом от причала, резко громко запел, и мы поплыли. И тут я поняла, что красавец-гондольер просто открывает рот, а дивное пение доносится откуда-то сверху из усилителей. Ну не с неба же! Вот я так всегда –  замечаю маленькие реалии обыденности и порчу общую романтическую картину...

Светило яркое солнце, но мне было  немного зябко и  как-то неловко. Юра обнял меня за плечи и прижал к себе.

            – Да ты вся дрожишь, Лизочка!  Что с тобой? Тебе плохо? Гондольер не угодил или, может, я?

            – Да нет, все в порядке. Гондольер – сплошное очарованье, мечта любой женщины. Ты –  мил и галантен, как никогда. Только все как-то странно и нереально. Этот нелепый город и игрушечная Венеция. Слава Богу, что хоть мы с тобой настоящие. Или... быть может, нас с тобой здесь нет и мне все это снится?

            – Не снится, Лизочка, не снится. Я вот сейчас тебя абсолютно реально поцелую, и ты почувствуешь, что я далеко не игрушечный, не призрак, не дух, а реальный, живой и очень даже влюбленный мужчина.

            Юра еще крепче прижал меня к себе, буквально рванул на себя, развернул  вполоборота и прижался губами к моим губам. Таким образом мы оказались вдвоем на  краю гондолы. Она накренилась и перевернулась, и мы вместе с красавцем гондольером неловко, на глазах у  почтеннейшей публики, совершенно не романтично плюхнулись в воду. Слава Богу, «Большой канал» оказался совсем не глубоким водоемом, мы не нахлебались грязной воды и Юра, благополучно выудив меня, как драгоценную золотую рыбку, обхватил одной рукой и поплыл к причалу. Гондольер выплыл сам, чертыхаясь и проклиная нашу неловкость. Ну и видок у нас был! Двое совсем не молодых влюбленных, мокрые петух и курица. Глазеющий народ и опоздавшие спасатели застыли с трагически-сочувствующими лицами, хотя в действительности их раздирал смех. Служба отеля “Venetian”быстренько уволокла нас за кулисы, раздела, засунула под горячий душ, вытерла насухо, завернула в купальные халаты и, не дав опомниться, благополучно доставила на такси в наш отель. Остаток дня мы с Юрой провели отдельно друг от друга – каждый в своем номере. Я, как человек суеверный, все думала, ломала голову и так и не придумала, что бы значило это незадачливое приключение для наших будущих отношений с Юрой, стоит ли вообще продолжать наши встречи или резко оборвать их и, может, даже перехать в другой отель.

 * * *

             –  Милка, я, кажется, подзалетела. Что делать, подруга?

            –  От кого?

            –  Как от кого? Ну, ты даешь! От Юрочки, конечно. Он у меня один, и ты это прекрасно знаешь.

            –  Ничего я не знаю. Наша удивительная жизнь полна сюрпризов. А он знает?

            –  Нет, я пока ему ничего не говорила. Мы немного поссорились... Он не звонит, и я не звоню.

            –  И не звони! Нужен он тебе, этот примитивный ревнивец! Да и ты ему для жизни не нужна, интеллектуалка с претензиями! Ваша будущая совместная жизнь представляется мне как один сплошной кошмар. Надо все это оборвать, пока не поздно. У меня есть один знакомый врач... 50 рублей – и аборт с наркозом. Ничего не почувствуешь. Проверено!

            –  Как это у тебя все просто получается! Я так не могу. Мне нужно подумать.

            – Думай, Лизка. Да не долго раздумывай, если сроки поджимают. И не
реви мне тут в телефон.

            – Спасибо! Я позвоню тебе – пробормотала я сквозь слезы.

                        Я думала где-то 2 недели, чувствовала себя безумно одинокой и несчастной. Юра упорно не звонил, зато регулярно звонила Милка и участливо спрашивала, как дела, не тошнит ли меня и что я решила. И я, наконец, приняла решение...

 * * *

                        Американцы говорят, что если не знаешь, что делать, “sleep on it”.  После нашего незадачливого купания в водах «Большого канала» я так и поступила. Рано легла спать, постаралась не думать о Юре и наутро проснулась отдохнувшей и готовой к новым приключениям, что бы там судьба ни сулила. Мы встретились с Юрой за завтраком, выпили по чашечке кофе с круассанами и от души посмеялись над нашим роковым поцелуем в гондоле с последующим  неромантическим падением в грязную воду.

            – Да, меня давно так сильно никто не целовал, не топил и не спасал. Какая же скучная у меня была до сих пор жизнь! – иронизировала я.

            – Погоди! То ли еще будет! – в тон мне парировал Юра. – Ну, что бы нам такое еще предпринять? А может, пока просто поиграем на автоматах, как все ординарные туристы? Быть в Лас-Вегасе и не отдать дань «однорукому бандиту» – по меньшей мере странно.

            Я согласилась, и мы пошли в казино играть по квотеру. Все знают, что если кому-то везет в карты, то не везет в любви, и наоборот. Мне же последние годы не везло ни в том, ни в другом. С долей своей плачевной я уже давно смирилась и села играть просто от нечего делать. Юра сидел рядом и, монотонно нажимая на клавишу “play”,  смиренно проигрывал. Вначале мне тоже не везло, а потом вдруг как все зазвенело, загремело, замелькало, и я с изумлением поняла, что выиграла  джекпот в 5000 долларов. На звон автомата прибежал служитель казино, торжественно поздравил меня, пожал мою дрожащую руку и вручил всю сумму наличными.

            – Может, хотите положить деньги в банк? Если не планируете в ближайшее время расплачиваться за покупки или услуги наличными, советую вам незамедлительно положить деньги на ваш  счет. Так оно спокойнее и безопаснее, – настоятельно советовал служитель казино.

            – Да, да, вы абсолютно правы. Я так и сделаю, – обещала я. Но почему-то медлила. Так приятно было держать в руках конверт с большими деньгами. – Юрка, это все ты! Ты – моя судьба, моя удача!

            В банк мы так и не пошли. Зато отметили мой большой выигрыш обедом
в шикарном ресторане и ужином с шампанским и черной икрой в Юрином номере.

            – Лиза, Лиза! Мне так приятно смотреть на тебя, говорить с тобой. А ты? Я тебе ... не противен?

            – Был бы противен, не сидел бы ты сейчас со мной здесь. Я же тебя не гоню. Неужели можно перечеркнуть тридцать лет и начать все сначала?

            – Не знаю. Но давай попробуем. Что нам мешает? Мила в Москве,  у нее давно другая жизнь. Твои бывшие мужья... Где они?

             – А Бог их знает! Раскиданы где-то по свету. Ни мне до них, ни им до меня дела нет. Понимаешь, я просто боюсь вот так легко переспать с тобой и испортить воспоминания о нашей юности.

            – А ты не бойся... В каждом времени года – своя прелесть.

 * * *

Все было договорено с Милиным знакомым врачом. Пятьдесят рублей приготовлены в конверте. Родителям я сказала, что уезжаю на пару дней на студенческий слет. В больнице меня раздели донага. Санитарка, вздыхая и причитая, что «все девки дуры набитые», побрила мне лобок. Гнусная процедура, вроде как клеймо поставили. Дали белую рубашку и застиранный синий байковый халат. Потом я ждала своей очереди в коридоре среди таких же «дур набитых». Одна женщина громко оправдывалась, мол, «двое у меня уже есть, сколько же их плодить-то надо? Не напасешься на них, бл..., оглоедов». Еще одна женщина, немолодая, лет сорока пяти, все время повторяла: «Стара уже я для пеленок и распашонок. Хочу для себя пожить. Ну что вы на меня все уставились? Думаете – только молодые любовью занимаются и подзалетают?  Молодость-то она быстро проходит, а любить всем хочется!»

Я слушала все эти истерики, молчала, кивала головой и думала: «Да, - да, конечно, милые вы мои сестры по несчастью,  вы абсолютно правы! У вас свой резон! А у меня-то какой резон? Я – не старая еще, и у меня детей пока нет. Так что же я тут в этом абортарии делаю?» Потом я услышала свою фамилию, за мной пришла медсестра и поволокла меня в кабинет. Взгромоздили меня на роковое кресло, надели на ноги белые чулочки и дали в руки маску. Доктор сказал: «Держи ее, милая, вцепись в нее, как в мать родную, и дыши, дыши...»

Потом ничего толком не помню, кроме полуяви, в которой видела свое сознание в форме то ли звезды, то ли планеты. Вращалось оно в пространстве и ужасно страдало. Какая-то сила подтолкнула меня. Рванула я в полусне  с лица эту чертову маску и зацепила ею доктора, который закричал, что он  в таких условиях не работает. Раздался звон упавших на пол инструментов, ругань, и потом  все кончилось.

Очнулась я в палате, а рядом мама моя сидит. Мама гладит меня по голове и успокаивает: «Все будет хорошо, доченька! Все будет хорошо!»

– Ма! А как ты узнала, что я здесь? – недоумевала я.

– Ты же бумаги в приемном покое заполняла. Адрес, там, телефон. Ну вот они и позвонили домой, а я как раз на работу собиралась. Позвонили мне и говорят, мол, приезжайте. У вашей дочери нервный срыв. Приезжайте и забирайте ее домой. Ну вот я и приехала.

 * * *

– Не знаю, не знаю, Юрочка. Наше время года – поздняя осень, и грачи давно улетели. Моросит дождь, и на улице так промозгло, что хочется сидеть дома у камина и смотреть на огонь. Поздно мы встретились, понимаешь...  Лет этак десять назад я бы сказала «может быть», а сегодня, думаю, «нет». Нечего людей смешить. Мы с тобой уже один раз из гондолы вывалились. Тебе этого мало?

– Мало! – деланно бодро отчеканил Юра, а сам как-то сник весь, съежился. – Лиз, ну почему ты такая рассудительная пессимистка?

– Никакая я не пессимистка, реалистка я. И вообще, поздно уже. Я жутко устала и хочу спать. Давай лучше завтра поговорим. А? Ну, я пошла в свой номер.

– Подожди, не убегай! Я провожу.

– Ну, Юрочка, ну миленький, не надо меня провожать. Это же  респектабельный отель в Лас-Вегасе, а не  грязный притон где-нибудь в районе East New York.  Здесь  тихо и спокойно, и мы, заверяю тебя, в полной безопасности. Террористов нет, бандитов тоже, – сказала я, чмокнула Юру в щеку и, не дав ему опомниться, схватила сумочку и юркнула в коридор. Посмотрела на часы. Три часа ночи. Ну и что? Здесь что день, что ночь – все одно, жизнь кипит круглые сутки. Зашла в лифт, нажала на свой этаж, лифт дернулся, проехал один пролет и неожиданно остановился.... Открылась дверь лифта, и я увидела двух маленьких мексиканцев, из тех, кто на Стрипе на каждом углу предлагает карточки с телефонами злачных местечек и call girls. Как они попали в наш роскошный отель – ума не приложу. Да и прикладывать ум было некогда. Все произошло чрезвычайно быстро, как в ускоренной киносъемке. Один стоял снаружи на шухере, а другой рванул мою сумочку, в которой лежали 5000 долларов. (Я так и не удосужилась положить деньги в банк или хотя бы в сейф. Ну, и кто-то, наверное, за мной следил и навел на след.)  Я, надо сказать, не храброго десятка, к тому же не владею приемами карате и прочими видами  боевых искусств и всегда думала, что из-за денег сопротивляться не стану. А тут вдруг расхрабрилась, наверное, машинально, рванула сумочку к себе и закричала: «Отдай деньги, мерзавец!» Слово «деньги» еще больше раззадорило маленького вора и он дернул мою сумочку еще раз, вырвал наконец, толкнул меня и сильно приложил головой о стену лифта, а потом достал баллончик с неизвестной аэрозолью, брызнул мне в лицо, и оба парня исчезли.

Я вышла из лифта. Кругом, как назло, никого. На душе было так обидно и попросту погано, словно меня высекли,  вываляли в грязи и выставили людям на посмешище. Голова гудела, глаза щипало от спрея пополам с моими слезами. Ноги подкашивались, я скатилась спиной по стене коридора и села на пол. Посидела так минут пять, а может, и все полчаса, потом снова вошла в лифт и нажала кнопку Юриного этажа. Мне нужен был Юра, его участие, его ласки. Господи! Зачем я вообще ушла к себе в номер? Кого и чего я боялась: его, себя, искушения судьбы?

Я постучала в Юрин номер. Он сразу же открыл мне – видно, еще не ложился спать. При виде моего плачевного облика Юра побелел в лице, как будто с него сразу сошел весь загар.

– Что с тобой, Лиза?  Кто тебя обидел? Я же хотел проводить...

– Вырвали сумку с деньгами, приложили головой о стенку, да еще  лицо облили какой-то дрянью, – сказала я дрожащим голосом. – Я пойду в ванную лицо умою.

– Боже мой, Лиза! Я же ... ну да что теперь говорить! Девочка моя, любимая! – И вытирал мне лицо, и утирал слезы. А я еще сильнее плакала, и в сердце моем таяла льдинка и уплывали все сомнения, как маленький храбрый кораблик, рискнувший прибиться к новым берегам. Не помню, что было раньше, звонок в полицию и дача показаний или несколько часов любви. Поздней, решительной и бережной. Когда тебе уже за пятьдесят и ты не знаешь, сколько этих лет или дней еще осталось, чтобы вот так, не думая о завтрашнем дне,  без вопросов и ответов, уйти в нежность, – бесконечно дорог каждый миг.

– У нас еще целых пять дней, и я клянусь тебе, что больше не будет ни перевернутых гондол, ни ограблений, ни каких-либо других неприятностей и страстей, кроме...одной... Ты переберешься ко мне в номер, и я теперь глаз с тебя не спущу. Ты слышишь? Глаз с тебя не спущу. Я буду твоим возлюбленным, твоим охранником, твоей тенью. Ты согласна?

– Да. И я думаю, что у нас будет больше, чем пять дней, потому что ты полетишь со мной в Нью-Йорк и поменяешь дату билета на Тель-Авив. Ты ведь захочешь познакомиться со своей дочерью? Да? У тебя есть дочь, Юра. Все, как ты хотел: говорят, она очень похожа на меня в молодости. Ей двадцать восемь лет, и она так долго тебя ждала. Да, у тебя еще двое внуков, так что ты – неожиданно стал дедушкой. Поздравляю!

Тогда, двадцать девять лет назад, я лежала в больнице не с аппендицитом, я лежала.... на сохранении и родила девочку. Мила знала, но, видно, ничего тебе не сказала. И вот все эти годы мы обе хранили тайну. Она – из подлости и ревности, я – из трусости и глупой гордости. Мне хотелось наказать тебя за то, что ты мне так и не позвонил. За то, что ты так легко от меня отказался. А наказала я нас троих. Тебя, себя и нашу дочь.

  – Неужели один день может вместить столько всего? Тридцать потерянных лет! Попробуем перекроить жизнь... Ведь еще не поздно, да?