Фаина  Мастинская                                                  
         
                   НЕОЖИДАННОСТИ  – РЯДОМ                                      

 - Ваньча, давай ещё раз! Давай, поднажмём! Да что ж такое?
 - Колька, а может, вдвоём на лом наляжем?
 - Не получается. Эй, Сашка, давай сюда! Помогай, никак не подымаются эти большие кирпичи, мы ужe второй день возимся.
В торговом помещении №85 бывшей Зеркальной линии, на углу улиц Садовой и Ломоносовской «Гостиного двора» в Ленинграде стояла старинная кафельная печь, которую рабочие во время реконструкции «Гостинки» уже разобрали. Но высокий её фундамент никак не поддавался разборке, ломы были бессильны перед странной кирпичной кладкой. Странной потому, что кирпичи были намного больше обычных, а при их долбёжке ломом – они не крошились, не разбивались. 
 - Сашка, давай, сбегай, позови бригадира.
Наконец, их собралось вместе с бригадиром уже четыре человека и ломами вырвали первый кирпич из фундамента печки. Когда Сашка Збарский решил рассмотреть кирпич у окна и начал поднимать его, то согнулся от тяжести. Впоследствии, при взвешивании, в кирпиче оказалось весу ровно пуд – 16 кг. Да что ж это такое? 
Работа закипела. Через два часа на полу валялось восемь огромных кирпичей. Соскребли ножом на одном из них грязь, цемент, тогда сверкнуло что-то жёлтое. Вот это да… у всех дух захватило…ум за разум зашел… Слитки золота! Ломали пол вокруг печки, искали ещё, но больше таких кирпичей не нашли. Притихшие рабочие и бригадир стояли вокруг удивительной находки в полном столбняке, ещё плохо соображая. 
Но что такое? Через несколько минут бригадир заметил, как кое-кто из них перемигиваются между собой  и кивают на дверь. Хотят унести золото?  И тут он опомнился, ледяное лезвие страха резануло по сердцу, и он закричал на них. 
Через десять минут примчался директор «Гостиного Двора», затем два милиционера, отовсюду бежали рабочие и, сгрудившись в дверях, с изумлением рассматривали очищенный от грязи и цемента огромный кирпич золота красновато-жёлтого цвета. Кто-то из толпы крикнул:
 - Так это же червоное золото! 
А директор «Гостинки» тем временем составил протокол и дал расписаться всем участникам, нашедшим клад, и двум милиционерам.
Это случилось 26 октября 1965 года, во время реконструкции «Гостиного Двора» в Ленинграде. В восьми кирпичах оказалось 128 кг. золота самой высокой 958-ой пробы.
Запестрели заголовки газет о найденном кладе. Возник вопрос: кто мог оставить такое богатство? Из архивов стало известно, что в помещениях №85, 86, 87 «Гостинки» до революции работала ещё с 1840 года фирма по продаже ювелирных изделий из золота, серебра, драгоценных камней. Розыски показали, что последним владельцем этого крупнейшего в Петербурге ювелирного магазина был Владимир Иванович Морозов, который во время революции вместе с семьёй эмигрировал из России. Очевидно, спрятал золото в надежде на лучшие времена. И значит – наследников нет.
Радости строителей, нашедших клад, не было конца! Им полагалось вознаграждение! Роились планы у них и их жён…Но… Но оказалось всё не так просто… 
Через несколько дней после этих событий приехал автобус, и четверых строителей и директора «Гостинки» отвезли в обком партии. Там их развели по отдельным комнатам и подробно расспрашивали о находке. Разговор был настолько серьёзный, без сантиментов, опрашивающие были так похожи на следователей, что у всех опрашиваемых проснулся давнишний, уже подзабытый страх сталинских времён. Всё упиралось в вопрос: было ли найдено только восемь золотых кирпичей или их было больше и куда делись остальные? Этот вопрос в разных вариантах задавали много раз, сличали с ответами других строителей, и только под конец звучало ещё такое: каковы ваши планы, как вы поступите с вознаграждением, не желаете ли  внести благотворительный взнос для советской культуры? И строители пожелали внести взнос… После подписания бумажек о взносе и о неразглашении - их отпустили.
Дирекция «Гостинки» решила отпраздновать это нашумевшее событие 31 декабря, в новогоднюю ночь.Начали пораньше – в 5 часов дня. Ещё за пару дней до празднования  прошёл слух, что будет большой концерт и на него пригласили самых лучших и знаменитых артистов и певцов. А пока, в ожидании начальства, собравшиеся в огромном зале строители с семьями, под гармошку пели:

 Легко на сердце от песни весёлой, она скучать не даёт никогда, и любят песню деревни и сёла, и любят песню большие города. Нам песня строить и жить помогает, она как друг, и зовёт и ведёт, и тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадёт! 
Вдруг стали слышны аплодисменты, они становились всё громче: вместе с начальством в зал входили любимые всеми Леонид Утёсов, Клавдия Шульженко, Рашид Бейбутов, Николай Крючков, Махмуд Эсамбаев и большая группа цыган с Николаем Сличенко.
После поздравлений и приветственных слов, заздравных тостов, радостных, шумных возгласов и оваций, слово было предоставлено Первому секретарю Ленинградского обкома партии. Зал затих, настала пауза. Он долго говорил о патриотизме советских людей и, наконец, объявил, что четверо строителей из Строительного управления №7 – Александр Збарский, Николай Сомов, Иван  Рамзин и бригадир Виктор Митьков являются истинными патриотами, так как сознательно пожертвовали вознаграждение за найденный золотой клад на нашу социалистическую культуру. На пожертвованные ими средства были куплены для ленинградского Дома культуры строителей музыкальные инструменты для оркестра. И в знак благодарности Первый секретарь пожал им поочерёдно руки. С этими словами открылись двустворчатые двери в конце зала, и   под звуки марша  музыканты оркестра  стройными рядами прошли по залу вокруг ёлки, демонстрируя  сверкающую медь новеньких труб, валторн, тромбонов и тарелок. И весь зал подхватил мелодию марша и запел: 

Кто привык за победу бороться, с нами вместе пускай запоёт: «кто весел – тот смеётся, кто хочет – тот добьётся, кто ищет – тот всегда найдёт!» 
Что это было? А были у всех светлые, радостные лица, готовность петь и плясать, ожидание чего-то родного и хорошего.
Тут вышел на сцену знаменитый конферансье Борис Брунов и рассказал слушателям, что после начала Великой Отечественной войны премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль выступил с заявлением о поддержке СССР. По этому случаю английское радио Би-Би-Си, не желая исполнять коммунистический гимн СССР, а тогда это был Интернационал, взамен выпустило в эфир песню И. Дунаевского на слова Лебедева-Кумача  «Широка страна моя родная». И грянула в зале под оркестр всем известная и любимая песня, громко и слитно выделялись мужские голоса, и волнение и задор  захлестнули поющих людей: 

Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек, я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек. От Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей, человек проходит как хозяин необъятной Родины своей. Широка страна моя родная… 
Снова на сцене – Борис Брунов. Как красиво он говорит о выдающемся композиторе Исааке Дунаевском! Музыкальный слух его был таким удивительным и  необыкновенным, что он улавливал в природе звуки, аккорды, ритмы и мелодии, которые мы с вами, обычные люди, не слышим. Шум морских волн, завывания ветра в февральскую метель, пение птиц и шелест листьев в весенней лесной чаще, неслитные звуковые тона быстро бегущей горной реки и даже, представьте себе, полифония звуков, которую издают движущиеся по стальной заготовке резцы строгальных станков в цеху, где он для рабочих давал концерт, – все эти звуки  навевали для слуха Дунаевского его замечательные мелодии… 
И Николай Крючков, с его знакомой всей стране ослепительной улыбкой, вышел на сцену, чтобы петь песни Дунаевского:

Затихает Москва, стали синими дали, ярче блещут кремлёвских рубинов лучи, день прошёл, скоро ночь, вы, наверно, устали, дорогие мои москвичи!  

Ехал я из Берлина по дороге прямой, на попутных машинах ехал с фронта домой. Ехал мимо Варшавы, ехал мимо Орла – там, где русская слава все тропинки прошла. Эх, встречай, с победой поздравляй, милыми руками покрепче обнимай! Чарочку хмельную полнее наливай!  
Жил однажды капитан, он объездил много стран и не раз он бороздил океан. Раз пятнадцать он тонул, погибал среди акул, но ни разу даже глазом не моргнул! Капитан, капитан, улыбнитесь, ведь улыбка – это флаг корабля! Капитан, капитан, подтянитесь, только смелым покоряются моря! 
На сцену выкатили рояль, а за ним не вышел, а выбежал маленький толстенький человек с холерическим темпераментом, выражавшим бурю эмоций, – композитор Дмитрий Покрасс. Он мастерски, бравурно и размашисто заиграл попурри из своих песен,  выкрикивая первые строки: 

То не тучи – грозовые облака… Дан приказ – ему на запад, ей в другую сторону… Люба, Любушка, Любушка – голубушка… На границе тучи ходят хмуро, край суровый тишиной объят… Броня крепка и танки наши быстры, и наши люди мужества полны… 
А когда Брунов объявил выступление цыганского хора и Николая Сличенко и Дмитрий Покрасс аккомпанировал им, то за роялем он усидеть не мог, играл стоя, приплясывал, подпрыгивал, выделывал разные балетные па в такт темпераментно танцующим цыганам. Ну разве можно было спокойно усидеть всем, находящимся в  зале?
Пела Клавдия Шульженко,  зал вызывал ее на «бис», а потом  слушатели дружно стали требовать любимую  ещё со времён войны песню: «Синий платочек! Синий платочек!» И поплыли над залом трогательные, простенькие, но памятные слова, любимый голос и мелодия: 

Синенький скромный платочек падал с опущенных плеч. Ты говорила, что не забудешь ласковых, радостных встреч. Порой ночной мы распрощались с тобой. Нет больше ночек! Где ты, платочек, милый, желанный, родной? 

А когда закончилась песня, то из зала неожиданно, громко, мужской голос запел сочинённые ещё во времена войны народом слова на эту мелодию: Двадцать второго июня, ровно в четыре часа Киев бомбили, нам объявили, что началася война........строчит пулемётчик за синий платочек, что был на плечах дорогих! 
Концерт продолжался. Махмуд Эсамбаев исполнял танцы народов мира, Рашид Бейбутов пел арии из музыкальной комедии «Аршин мал- Алан», а когда закончился праздничный ужин, то общим хором пели народные песни, частушки, и танцевали до упаду под музыку своего оркестра: 

Ой, мороз-мороз, не морозь меня, не морозь меня, моего коня, моего коня белогривого.У меня жена, ох, ревнивая, у меня жена, ох, ревнивая…    Ой, полным-полна моя коробушка, есть и ситцы и парча, пожалей, душа зазнобушка, молодецкого плеча! Выйди, выйди в рожь высокую, там до ночки погожу, как завижу черноокую – все товары разложу!    Дайте паспорт, я уеду, дороги родители, не хочу в деревне жить, мой милёнок в Питере. Не завидуйте, подружки, что мы в городе живём, вы с постелюшки встаёте, мы с работушки идём.  

Так строители Ленинградского строительного Управления №7 весело проводили  1965 и встретили Новый 1966 год!

МЯТЕЖНАЯ    ДУША                                

Модест Петрович ещё издалека в дверях одного из залов художественной выставки увидал толпу людей, собравшихся возле большой картины. Его поразило, что они довольно эмоционально переговаривались между собой, словно обсуждали достоинства художественного полотна. Это было необычно.Подойдя и рассмотрев эту картину в преобладающих чёрно-серых тонах, Модест Петрович, выпивший за обедом полбутылки «Коронационного», внезапно протрезвел. А когда стал подробнее вглядываться  в полотно, вдумываться в каждую его деталь, когда осознал, наконец, побуждение, идею художника, то запала мысль:
– Картина совершенно антивоенная! 
И вдруг у Модеста Петровича холодок побежал вдоль позвоночника, в затылке заломило и на миг потемнело в глазах. Ведь художник всеми средствами разоблачает войну, её отвратительное, подлое, колоссальное злодейство! 
Только теперь Модест Петрович обратил внимание, расслышал то, что говорили в толпе. «Нет, это не художественно, это не искусство…», «Да, вы правы, у него все картины такие…», «А вы помните его «Апофеоз войны» с горой черепов?», «Жутко, я не смогу сегодня уснуть…», «Мой сын не должен это увидеть…», «Да уж, увидав такое, кто же будет защищать страну?»
По диагонали картины в траве, на опустевшем после сражения поле, недалеко от берега реки, раскинув руки и ноги, лежал убитый молодой солдат. Он лежал макушкой к зрителю, лицом – к небу, как будто вопрошал его… Убитый солдат, погибший за чужие и непонятные для него интересы, всеми забытый, оставленный в чужих краях…А над ним реяло чёрное вороньё…Птицы сидели вокруг убитого, а издалёка  подлетала со всей возможной скоростью еще стая  страшных, мерзких стервятников… Их было так много, они заполняли картину, вот-вот они набросятся на безжизненное тело… Неизвестный солдат не будет захоронен,  он будет….
Модест Петрович наклонился  и прочёл: В.В. Верещагин –«Забытый».
Он понуро брёл к дому. Перед глазами неотступно стояла увиденная картина. Забытый солдат, которому вороньё выклюет глаза…и не только…Мать, отец, жена, сестра, дочь – вы  не должны знать это, вы не должны видеть это… И как всегда, в минуты сильного волнения, горьких, тяжёлых мыслей, острой тоски он услышал  – пространство вокруг него заполнилось обрывками мрачных, гневных мелодий. То издалека приближался густой мужской баритон, и он пел нечто скорбное. А то внезапно слышалась оркестровая медь, протяжно и тихо выводившая мелодию заупокойного реквиема. Сменяли их фортепианные пассажи, плач скрипок, полные боли и cожалений.

Хаос всех этих печальных мелодий навязчиво терзал слух Модеста Петровича Мусоргского, человека необычайно впечатлительного и ранимого. Это было невыносимо,  выворачивало всю душу, хотелось выпить.
Какой сильный шум в 1876 году подняли через прессу генералы и офицеры русской армии, какое озлобление выразило русское правительство по поводу этой картины! Да и не только этой… А вопиющая к разуму и совести людей картина «Побеждённые. Панихида по павшим воинам», где поп в чёрной рясе отпевает валяющихся в поле садистски изуродованных, обезглавленных голых покойников -  уничтоженных башибузуками русских пленных;  картина «Перевязочный пункт под Плевной», показавшая бесконечные ряды на земле  раненых, умирающих солдат?
Из-за жестокой травли художника три антивоенные картины – «Окружили – преследуют», «Забытый», «Вошли» были Верещагиным сняты с выставки и уничтожены …сожжены.
Но Мусоргский не мог забыть очень сильное, трагическое впечатление от выставки картин Василия Васильевича Верещагина, а уничтожение картины «Забытый» вызвала у Модеста Петровича бурю негативных чувств. Это возмущение выплеснулось для него и поэта Голенищева- Кутузова сочинением вокального цикла «Песни и пляски смерти». Суров и печален тон  музыкальной баллады «Забытый». Вначале   идёт мелодия скорбного марша, певец-бас отрывисто и тоскливо поёт о поле боя, о витающей над ним смерти, об убитом солдате, которому не суждено увидеть родные края; во второй половине баллады слышится протяжная, ласковая мелодия колыбельной песни –  молодая жена поёт о родном селе, о милом сыночке, о скором возвращении его отца. 
Совсем другое, жуткое впечатление производило на слушателей ещё одно произведение этого цикла – «Полководец», где полководец – смерть, и она  торжествует и глумится над людьми. 
В годы жизни композитора Модеста Петровича Мусоргского (1839 – 1881) шла война в Средней Азии, русская армия завоёвывала Туркестан, а на Балканах шла война с турками за освобождение Болгарии. 
В «Полководце» впервые прозвучала совершенно новая тема  для музыкального искусства того времени – протест по поводу гибели ни в чём не повинных людей, тема  копеечной стоимости человеческой жизни. 
Вслушайтесь в стихи Голенищева-Кутузова, в слова торжествующей смерти, как празднует она свою победу над павшими в бою солдатами, как гордо шествует  по усеянной мертвецами земле:

«Полководец» (отрывок) …

Тогда, озарена луною, 
На боевом своём коне,
Явилась смерть. 
И в тишине,
Внимая вопли и молитвы, 
Довольства гордого полна,
Как полководец, место битвы
Кругом объехала она;
На холм поднявшись, оглянулась, 
Остановилась… Улыбнулась…
И над равниной боевой
Пронёсся голос роковой :                    
«Кончена битва – я всех победила!                    
Все предо мной вы склонились, бойцы,                    
Жизнь вас поссорила – я помирила.                    
Дружно вставайте на смотр, мертвецы!                    
Маршем торжественным мимо пройдите;                    
Войско своё я хочу сосчитать.                    
В землю потом свои кости сложите,                    
Сладко от жизни в земле отдыхать.                    
Годы незримо пройдут за годами,                    
В людях исчезнет и память о вас –                    
Я не забуду и вечно над вами                    
Пир буду править в полуночный час!

Быстрый, даже бурный темп фортепианного вступления, рокот полковых барабанов, маршевая мелодия битвы, войска наступают – отступают… Пауза, затем медленно, тихо звучит мелодия ночи и, горюя, плача, поёт певец о стонах и молитвах забытых, умирающих солдат. Но нет им покоя…Вдруг громко, даже нагло акцентируя гласные звуки, баритон поёт о выезде на поле битвы гордой, довольной смерти, и над равниной разносится её громоподобный, роковой голос, который глумится над погибшими. Упоённо, вызывающе, подло насмехаясь, ее баритон    рокочет: «…в людях исчезнет и память о вас… вечно над вами пир буду править в полуночный час!»Перед нами необычное, выворачивающее  душу, мучительное музыкальное произведение, взывающее к разуму людей!

Каково это человеку – сочинить такое?! Какие ужасные переживания прошли через сердце композитора, чтобы создать этот вокальный цикл? Какая гениальная, эмоциональная палитра мятежных мелодий! Произведения на все времена!
Да, не зря ударились в панику в 1876 году русский генералитет и правительство от таких произведений искусства!