ВЕЛИКАЯ  ТЕОРЕМА  

                                                  АЛЛЕГОРИЯ

                                            
                                   …И вновь расщепилась на части планета...

                                               И   снова   границы   и   плотный забор…

                                           …Солдат-Любовь-и-Краски.

К марту 1945-го всем воюющим – и немцам, и союзникам, и красноар­мейцам   стало   ясно,   что   до   конца   войны   с   фашистами   остались считанные недели... Вот падёт Берлин и ...ВСЁ!  
…Только в чьи руки он падёт?  Советские или...американские?

Поэтому все силы западных фронтов России устремились к одной географической точке...Устремилась к ней и наша мотострелковая полурота - точнее всё, что от неё осталось: два десятка автоматчиков, полевая пушка и два специально приданных нам танка с полными боекомплектами...

     Наша задача: двигаясь вдоль Шпрее курсом, параллельным ходу основных сил фронта, перехватить инициативу у немцев и заблокиро-вать, постараясь не взорвать, каменный мост у пункта 18-34, что в 20-ти километрах от столицы Рейха... Авиаразведка не нашла около него никаких скоплений военных сил; может так случиться, что они и не появятся вплоть до нашей Победы, но исключить какую-либо неожи-данность было необходимо... По дороге к мосту ни на нашем берегу, ни на другом, правом - не было ни души - ни военной, ни гражданской...

Но спокойный ход прекратился, как только мы подъехали к мосту и наши танки осторожно начали тарахтеть по бетонированному покрытию... Более того - вступить на мост и почти полностью его проехать оказалось легче, чем выехать с него.... Одновременно с нами с противоположной стороны на пока ещё свободное от какой-либо военной и гражданской техники предмостье, как из не покидающих небо мартовских туч, вылезли - выползли два «фердинанда», один „тигр“ и пара грузовиков,  переполненных     зелёными     солдатскими фигурами...     Немецкие автоматчики на ходу выскакивали из кузовов и торопливо разбегались влево-вправо, явно перекрывая все выходы с моста и подходы к нему...Один из „фердинандов“ метким выстрелом, со второго снаряда, разнёс „русскую“ пушку, страхующую всех нас в самом начале моста... Но наши „тридцатьчетвёрки“ неторопливо, как крокодилы на брюхе, подползали к концу моста, пехотинцы уже соскочили с их брони и, наивно таясь от немцев сзади танков, готовились к бою, для большинства из них (а, как выяснится позже, и для всех) - к последнему...

    Пока же наши танкисты решили со всеми немцами разделаться сами: пулемёты активно косили немецких автоматчиков, укладывая одного за другим, а башенный наводчик ловко загнал снаряд под самый бок „тигра“, случайно покачнувшегося на крутобокой кочке и на пару минут подставившего бок «аккурат» по линии прицела... Второй снаряд почти догнал первый, разворотил слабую боковую броню и добрался до зарядного запаса... Взрыв не только уничтожил передовой „тигр“, но и опрокинул слишком близко шедший за ним „фердинанд“...

Пока другое самоходное орудие, вязко лавируя, обходило дымящие чудовища, наводчик второй „тридцатчетвёрки“ достал и его, пробив кумулятивным снарядом лобовую броню и уничтожив всю его команду...

     Однако фронтовая „справедливость“ не преминула себя проявить: неизвестно как протиснувшийся вдоль мостовых перил „фауст-патронщик“ влепил свой роковой „кулак“ в бок русского танка... Тот, словно охнув и присев, остановился, задымился и вдруг вспыхнул нехорошим, смертельным огнём, лишив возможности танкистам (а были ли они ещё живы?) выбраться из машины... Через пять минут погибла и вторая машина: чуть не вплотную к ней подобрался другой фаустпатронщик, сделавший своё военное дело, но, как и первый, заплативший своей смертью за чужие...

   Спустя полчаса ветер смёл к реке дымные облака с машин и обнажилось всё предмостье, ставшее кладбищем и военных машин и военных людей... Мост закупорился и для прохода и для проезда.

         "Сюда и птица не летит, и зверь нейдёт."

     Дальше всех от реки стояла небольшая штабная легковушка...  В ней, безразлично глядя в боковые стёкла, полупривалившись к дверцам, сидели два офицера...

  — Вальтер, взгляните-ка на мост. Что за чучело к нам ковыляет? Дай мне твой „вальтер“, мой что-то клинит. Попробую его, голубчика, снять... Лейтенант Вальтер Кранц не отвечал и не шевелился...                       

     В лобовом стекле машины, точно напротив его головы, блестящими звёздчатыми искрами расположилось роковое отверстие, которое выбила красноармейская пуля.     Вздохнув, обер-лейтенант Юрген Штольц непослуш-ными пальцами расстегнул кобуру, висящую на портупее под кителем покойника и с усилием, скользя окровавленными пальцами по рукоятке, извлёк пистолет... Всмотревшись в ставшее мутноватым лобовое стекло „вагена“, Юрген получше разглядел пешехода, уже добредшего до середины моста...

      Тот был в рваной, обгоревшей шинели (явно не рейхсверовского покроя). Погоны, наверное, на плечах и были, но отличить их от грязи и копоти не удавалось...Офицерская фуражка сохранилась лучше иного - видна была тёмно-красная ненавистная звёздочка... В руках  у путника был  длинный шест с перекладинкой,   через которую перевешивались грязно-белые бинты. Их было много и при желании всё можно было принять за белый флаг, хотя скорее это сооружение напоминало церковную хоругвь, выносимую во главе крестных ходов...

       Не торопясь (попробуй тут поторопиться, когда ни руки, ни ноги не слушаются, да ещё и страшно болят), Юрген отпер свою дверцу, поочерёдно вынес ноги за край машины; чуть не застонав, разогнулся и сполз вниз, на землю...  Ноги могли стоять. –Это уже кое-что, чёрт побери! –        

       Знаменосец тем временем подошёл к обгоревшим танкам, вокруг которых лежали сероватыми кучками тела бывших пехотинцев...   Наклоняясь к каждому, „русский“ притрагивался к лицу лежащего, словно измерял на ощупь температуру; что-то бормотал, а временами просто проводил рукою по глазам, сверху, ото лба, вниз..                            .
        –Надо же, как Пастор – закрывает глаза покойникам — сочувственно подумал Юрген – а говорят, красные – все комиссары и атеисты!?– „ Русский“ уже подошёл к телу „фаустпатронщика“ и повторил ту же процедуру... Второго, отброшенного взрывом к самой легковушке и лежащего ничком, человек с белым флагом попытался перевернуть, но не смог и сам чуть-чуть не упал, устояв лишь, оперевшись, как на опору, в флагшток ... Юрген Штольц начал различать слова, произносимые русским офицером по-немецки:

    – Я лейтенант Степан Разин – парламентарий! Я предлагаю мир! Прекратите бойню!  –

    Обер-лейтенант уже достаточно уверенно стоял на ногах, укрываясь, как ему казалось, дверцей машины.. У передних колёс лежал немецкий автоматчик. „Русский“ наклонился и к нему, ощупал его лицо: оно уже стал коченеть и заметно остыло... Глаза были открыты, и в их голубизне отразилось голубое весеннее небо... Степан Разин тем же „пасторским“ движением закрыл глаза покойника и произнёс по-русски: – Во имя Отца и Сына...Вечная память... –... и тут же услышал щелчок взводимого курка...   

        …Почти над его головой стоял немецкий офицер и направлял чёрный пистолет, неуверенно регулируя положение ствола оружия... Из рукава кителя, по кисти, а затем и по рукоятке „Вальтера“ капля за каплей шла кровь…Степан Разин быстро выпрямился,  но Юрген не смог уже справиться с новым положением  для выстрела и вяло расслабил руку...   

     Пистолет выпал и... выстрелил... Пуля чиркнула  по  асфальту и, как пчела, влетела  в уже мёртвое   тело лежащего   немецкого   солдата... Тот   вздрогнул,   но   это   вздрогнула мёртвая плоть... Обер-лейтенант  тоскливо,  словно бы-чок   на  бойне,   взглянул  на русского офицера... Молчали  недолго...

 – Немедленно надо перетянуть руку, иначе конец – негромко произнёс Степан и стал срывать бинты со своего парламентарского „флага“… В десять минут „первая помощь“ была оказана, и оба воина отошли в сторонку от смертного места... Они стояли, без сил навалившись на перила моста... Внизу, еле шевелясь, с меланхоличным, почти неслышным шелестом, текла мутноватая весенняя вода... По течению проплывал случайный мусорок...Откуда-то подплыла серая доска (точнее, огромный обломок от того, что было несколько лет назад доской)... Она уткнулась в бык моста, чуть поколебалась, развернулась на сто восемьдесят градусов, и, словно проделав ответственную работу, неторопливо, важно, но всё-таки бестолку, поплыла дальше... Вода несла её куда-то, не обращая внимания ни на мост, ни на небо, которое старалось хоть не ярко, но отразиться в ней, ни на Войну, надоевшую воде явно до-смерти, и уж конечно ни на двух заморенных полуживых вояк, без радости следящих её  шевеление...   Юрген с трудом собрал накопившуюся во рту противную сладковатую слизь, сплюнул красный комок и вновь с хрипом закашлялся...

– А ведь война заканчивается, будь она насмерть проклята –  негромко прохрипел он то ли сам себе, то ли обоим сразу... Чем займётесь, если уцелеете, Степан? –
–Тем же, что и до войны... Теорией чисел – почти прошептал Разин, отвечая на заданнный самому себе только что абсолютно такой же вопрос...

– Так Вы - математик? – удивлённо повернул к нему закоченевшую голову оберст...

— Как-только закончу оставшийся пятый курс Университета и, пожалуй, начатую диссертацию –...

  –А у вас в России все что ли математики занимаются „Теорией Чисел“? –

  – Да нет… Это я свихнулся на Великой Теореме лет в пятнадцать, вот и вылечиться не могу... Засосала, как болото... Думал, что вот-вот найду решение... Ведь было же оно у Самого! –...    –Ну, и удалось найти?

  –Смешно сказать – стояли мы лишнюю неделю под Варшавой... Вы-то там с повстанцами дрались, небось боялись, что мы с Пражского берега на помощь им рванём... Здесь и рвать-то не было нужды: рукой подать... Но был приказ ждать... Ждали... Тихо злились, но против приказа не пойдёшь... Начальству было виднее, кому помогать, а с кем распрощаться...

Вот я от безделья опять вернулся...  И тут как  пуля в череп - всё вдруг высветилось...

– Вы, герр  Разин, в самом деле нашли ОБЩЕЕ решение Великой теоремы?!

– А Вы, герр  Юрген,  не математик  ли сами, раз знаете, что есть что? –

   —А кого же посылают в артиллеристы, как не математиков, даже не доучившихся? Конечно, он и есть... Но, вы будете смеяться, я тоже был до войны увлечён этой загадкой... Жаль только, мы слишком быстро взяли Варшаву, и  у меня не было времени сосредоточиться.

     Дальнейший разговор перешёл на специфический слэнг, который и повторять и записывать не имело никакого смысла. Тем более нам, думающим, что „теория чисел“ - это что-то вроде Таблицы Умножения.

И стоять рядом с „профи", обсуждающими только им понятные проблемы – занятие для зевак и посетителей зоопарков...Выскоучёная беседа  „корифеев“ вдруг прервалась... Юрген медленно присел и изогнутым крючком тяжело улёгся на бетоне, у самого края.   

    – Кажется, я умираю.

    –  Степан Разин попытался прощупать пульс по руке, затем по шейной артерии... Под его пальцами еле-еле, аритмично, колыхалась покрытая засохшей кровью жилка... Юрген открыл глаза – вначале левый, затем и второй...

– Степан! Если вы меня не довезёте до госпиталя – я умру! Кто же тогда оценит Ваше открытие, Коллега! – почти незаметно он улыбнулся лиловыми губами...

     Математики соображают быстро и предельно оптимально... Убитого Вальтера пришлось вытащить из „вагена“, раздеть почти догола (то есть   снять  китель, портупею  с пистолетом, выроненным  ранее Юргеном,  натель-ное бельё и фуражку,  а также извлечь из карманов портмоне с аусвайсом и прочими документами...  Усадив-уложив Юргена на место Вальтера, лейтенант Красной Армии Степан Разин быстро сменил одежду, завёл легковушку и, оглянувшись напоследок на ставшее кладбищем предмостье, вырулил  в  горку по направлению на берлинское шоссе...

    Офицерские формы, тип штабной автомашины, свежие пулевые шрамы на корпусе „вагена“ не вынуждали нечастых регулировщиков останавливать машину. Солдаты козыряли, Степан деликатно и равнодушно (как и положено обстрелянному штабисту) кивал им в ответ... Через полчаса они подъехали к подъезду одного из университетских корпусов, где стояли фургончики с красными крестами...

    Санитары без вопросов извлекли полубессознательное тело Юргена Штольца и положили его на топчан в приёмном покое... Увидев приоткрывшиеся глаза офицера, Степан наклонился к нему и услышал:

– Русс... Теорема... Карашо... – Глаза вновь закрылись...

   …Степан Разин остался один...Один в пока ещё чужом Берлине…
Оставив машину у бордюра вблизи Исторического Музея, Степан решил пройтись немного и осмотреться, а лишь потом искать выход из получившйся явной безвыходности...  Над ним высились помпезные стены Музея... Окна в нижней части были заложены мешками с песком, а вверху странно голубели... Присмотревшись, Степан с удивлением углядел сквозь целые или полувыбитые стёкла – чуть сереющее берлинское небо! Оказывается, за целой на вид фасадной стеной была...пустота... Как держались стены здания, превращённого бомбёжкой в каменную коробку без крышки - было не понять...     Степан и не заметил, как с фасада Музея  медленно и бесшумно, словно в немом кино, отвалился кусок лепнины: голова амура или какой-то девицы, и, перепрыгивая с одной детали фронтона на другую, набирая скорость и смертельную для живого тела силу, этот фрагмент архитектуры упал на непростительно зазевавшегося человека в офицерском кителе...

     Плотная офицерская фуражка, возможно, спасла ему жизнь, но это ещё надо было уточнить... Тело подняли патрульные солдаты и отнесли в находящийся поблизости „шпиталь“...

...Степан открыл глаза: над ним, спрятанные за марлевой маской, внимательно смотрели глаза...

 – Вы можете говорить, Герр Вальтер Кранц? — Голос был незнаком...Степан молча кивнул головой, но предпочёл промолчать...

...Прошло несколько десятилетий...

В актовом зале берлинского Университета имени Гумбольдта ведущие математики   мира   приветствовали   новых   лауреатов   премии   имени Никола Бурбаки – математического аналога Нобелевской премии... В этот раз её получили совместно двое учёных: Вальтер Кранц и Юрген Штольц, впервые нашедшие (много лет назад) Общее доказательство Великой Теоремы...
                         Берлин, Kreuzberg