Ивы Брестской крепости  опустили  свои  ветви в коричневую муть реки и молчат, молчат годами, даже стонать у них нет сил. Помню, как девочкой лет пяти я цеплялась за их  длинные косы, пряталась под копной зелёных волос, а потом несмело  выглядывала, с любопытством наблюдая, как по площади к Вечному огню вышагивают молодые ребята…

Бабушка тянула меня за рукав, и я уныло плелась по жаре к Холмским  воротам. Там, за крепостью у бабушки был огород – и  салатовые кузнечики в траве в дуэте с болотными лягушками, и цветущая крапива с осокой мне по пояс, и зудящие комары, от которых лодыжки  в кровь, и бабушкина сладкая сочная луковица с дешёвой сосиской, а на десерт «Шахматное» глинистое печенье с газировкой «Буратино»…

Я вытягивала на колкой траве ноги, чесала лодыжки, и, подмяв под голову бабушкину кофту, пропахшую спелой клубникой, чесноком и укропом, задирала голову кверху, наблюдая, как раскачиваются на ветру  тяжёлые  скрипящие гамаки вековых  деревьев. Кажется, я никогда так высоко больше в жизни не летала… Под самые густые молочные облака с синими разливами небесных рек… И это был мир… Я теперь знала, что он  солнечный, яркий,  ароматный, как колючая пожухлая трава под моими коленками,  удивительно-сладкий, как первая бабушкина клубника. А  там, с центрального входа в крепость доносилось тревожное: «Идёт война народная, священная война…» Там было всё по-другому… Но когда-то… Об этом знала  только моя бабушка и те молчуньи-ивы.

А потом я  выросла... И обрывистый берег уже не казался таким крутым, а тёмная река не такой глубокой и широкой. Мир сузился, но стал выше. И   бежала  я тогда на  свидание не с Тобой, а с моими девушками-ивушками. Обнимала их шершавые стволы и снова пряталась в  ветвях, меряясь с ними косами…  В тот миг я  была такая же молодая, как они и мои губы обжигала сладость твоих поцелуев… Бабушкина клубника уже давно не вспоминалась, а о том, что   шестьдесят лет назад кто-то такой же  юный как мы  в надежде дотянуться до мутной речной воды хватался за  пульсирующие от взрывов корни-вены терпеливой ивы,  вообще  не думалось.

- Внученька, а ну-ка подай-ка эту пластиковую бутылку!

Я оглянулась.

Сгорбленная маленькая бабушка сидела на лавочке. Она была одета во всё черное, но сильно выцветшее, старое. Бабушка толкнула костылём к моим ногам пустую бутылку  от пива и повторила:

–Внученька, подними-ка её! Негоже тут сорить… Видишь – чистота, спокойствие… Благодать!

Пластиковая бутылка закатилась под лавочку, а старушка зажмурила глаза и глубоко вздохнула.

Я выполнила её просьбу и опустила бутылку в урну. С реки потянуло сыростью, запахло болотом и сгнившими брёвнами. С каждым годом зарастает река, стягивает свои раны  бинтами-водорослями, замуровывает  былую  боль сухостоем…

На крохотном болотистом островке тревожно крякнула утка, взмахнула крыльями и быстро опустилась в воду.

- Ты не знаешь, что такое война, внученька, а я помню! А мне-то уже годков девяносто пять, – прошептала бабушка, - я вот раньше сюда легко ещё приходила, а в этом году еле дошла… Эх, силы не те…

Бабушка снова закрыла бесцветные глаза и  уныло  что-то запела себе под нос.

- Мама! Ты где! –  звонким колокольчиком прозвучал  голос  моей дочки. Малышка   налету  пыталась сплести  из одуванчиков венок…

Я повела в руках её велосипед, и  всё оглядывалась назад… Меня что-то терзало… Очень важное и совсем грустное…

- Мама, эта бабушка такая старенькая, что скоро улетит на небо? Да, мама? – сказала   дочь.

- Улетит! – призналась я и тут вдруг сердце защемило: - По-моему  сегодня меня в последний раз назвали ВНУЧЕНЬКОЙ! 

Улетают дни, крошится опаленный  кирпич старой крепости, уходят последние свидетели войны, а вместе с тем  рассеивается туманом наша юность!

Здоровья тебе, чужая-родная бабушка!

  

      Фото из интернета