Она уходила сквозь полумрак огромного помещения, оставив позади равнодушный и безжалостный турникет и того, кто, похоже, любил ее.
Он стоял и смотрел ей в спину, словно пытаясь, раз и навсегда сохранить в памяти очертания ее стройной фигурки, невысокой и хрупкой, столь родной и желанной и одновременно абсолютно чужой и недосягаемой. 
- Да разве ж такое возможно? Разве ж это правильно? 
Говорил он ей в тоске всего лишь несколько минут назад, в маленьком кафе у зоопарка, крепко держа женщину за руки и вглядываясь в её влажные глаза: близкие и все понимающие. 
- Мы же с вами (он попытался перевести горечь расставания в шутку, пусть и неуспешную), даже не согрешили.…Не переспали. А вы уже уезжаете.
Он расплакался и, пытаясь скрыть слезы, отвернулся к окну. 
-Да и что это за свидание такое, в десять часов утра, прости Господи!? 
Он слегка успокоился и обреченно и даже как бы укоризненно взглянул на женщину. 
Она закурила и медленно, словно вдумываясь в каждое произнесенное слово, проговорила негромко. 
- Как же не переспали? Конечно же, переспали.…Вы Олег, этого просто не заметили. А мне кажется, что я люблю вас. 
- Ну, пусть так, пусть переспали? – Улыбнулся он и прижался к ней, такой хрупкой и тонкой. 
Они вышли из кафе и остановились, ослепленные ярким весенним солнцем.
Не замечая никого вокруг, они стояли, обнявшись на ступенях небольшого московского кафе, и посетители, молча, обходили их, словно понимая, что вот сейчас, эти двоим мешать не стоит, еще мгновенье, и они подойдут к метро и расстанутся навсегда. 
Яркое солнце дробилось в ближайшей луже. Он прикрыл глаза, но солнце просвечивало розовым, даже сквозь опущенные веки. Ему вспомнилось, как в детстве, в ведомственном детсаду, пожилая нянечка, на толстых отечных ногах, увидев в небе ясное солнышко, неважно летом это происходило или весной, забравшись на деревянную горку, громко кричала оттуда, сложив для громкости ладони в виде рупора возле рта. 
-Дети! Дети! Все в тень! Все на веранду! Того и гляди полуденный морок случится. А ну ка, все в тень! 
Что такое полуденный морок, пожалуй, не знали даже и воспитатели. Но тем ни менее через несколько минут и они, и их подопечные дети, гурьбой собирались на веранде, и со страхом поглядывали на залитые солнцем участки, словно ожидая, что вот именно сейчас, из ближайшего куста волчьих ягод, вдруг вывалится этот самый, страшный, неведомый полуденный морок. 
- Это с нами полуденный морок приключился. Это скоро пройдет. Окончится… 
Думал он печально, поглаживая ее по горячему от солнца плечу. 
– Это все полуденный морок… 
Они, взявшись за руки, подошли ко входу в  метрополитен, и он позволил ей уйти, зная почти наверняка, что поступает неправильно. 
И вот сейчас, она уходила от него сквозь полумрак огромного помещения, оставив позади равнодушный и безжалостный турникет. Она все ближе и ближе подходила к лестнице эскалатора, и наконец, ступила на пыльную, истертую, подвижную ступень своей ножкой, повернулась и, увидев Олега, чуть заметно улыбнулась ему. 
Он заметался, забегал, сунулся было в карман за проездным, но остановился и на слабых, словно отсиженных ногах поплелся к выходу. На улице закурив, он живо представил, как она в вагоне метро стоит у окна и смотрит на пролетающие мимо станции, тускло освещенные туннели, пучки толстенных кабелей на стенах. Плохо ему стало. Затрясло, как бы даже…Он знал совершенно точно, что сейчас должен был стоять рядом с ней и смотреть в то же окно, на  те же станции, тускло освещенные туннели,  смотреть на ее отражение в темном стекле и держать ее маленькую ладошку в своей руке. 
А он сидел на металлической скамье, курил, смотрел на асфальт,  пятнистый от втоптанных жевательных резинок и не понимал сам себя, не желал понимать. 
…Дома, приняв душ и надевая халат, он вдруг случайно бросил взгляд на большое зеркало, висящее на стене. 
Большое тело немолодого уже мужика, довольно дряблое и рыхлое. Редкие и уже седые волосы на груди и паху, красноречивее любых слов говорили о его возрасте. Вот сейчас, голым, перед зеркалом, Олег,  как бы это кощунственно не звучало, чувствовал себя как на исповеди, честным и откровенным, словно ребенок. 
И только сейчас он понял как это правильно и здорово, что он не кинулся вслед за ней, не остановил ее криком, не поехал к ней домой и не остался на ночь. Ну что, что он мог предложить ей, практически совершенству? Себя? Хромого и немолодого, страдающего одышкой и лишним весом. Давно и накрепко связанного семьей, таинством венчанья, детьми и внуками. Да к тому же еще эта проклятая хромота. 
Он зажмурился, представив на мгновенье ее рядом с собой. Молодую, стройную, голую и чуть не закричал в голос: столь неподходящие они были друг для друга, столь разными. Он запахнулся, крепко завязал пояс на животе и вышел из ванны. 
Громко работал телевизор. Вязкий запах   жареной курицы вырывался из-под кухонной двери. Надсадно кашлял сосед – туберкулезник.  
Все как всегда.