
Он был столь мелким, что почти не оставлял следа на поверхности луж. Так бывает, когда по воде пробежит водомерка - еле заметная рябь чуть коснётся отражения и тут же пропадёт. От дождя воздух казался туманным, все цвета приобрели мягкие пастельные тона. Запах спелой антоновки и лесной прели доносился до самой платформы.Станция -старая постройка с облупившейся на стенах краской , вся усыпана желтыми с киноварью прожилок листьями. Да и сам дачный посёлок, тоже старый деревянный с редкими высокими соснами и елями, со старыми яблоневыми , в основном запущенными садами. Тяжелые от плодов ветви свесились на улицу через почерневшие от влаги и времени заборы. Глубокая тишина, нарушаемая лишь тихим шепотом дождя, окружила меня и взяла в ласковый плен подмосковной осени.
Мне нужно было найти Лесную улицу дом двадцать семь. Сделать это оказалось не так легко. Дачный поселок большой, на станции и вокруг - ни души. Все дома молчат в глубине огромных участков за высокими глухими заборами, таблички на них заржавели так,что ничего нельзя разобрать.
Я решил побродить по поселку в надежде встретить кого-нибудь из местных и разузнать дорогу. На улице было пустынно, и только вдали я увидел почтальоншу, разносившую газеты. Я бросился к ней и спросил, где Лесная 27, и она казенным голосом указала мне на противоположную сторону улицы. . . . . Дом утопал в липах и яблонях. Я поднялся по скрипучим ступенькам на крыльцо и постучал в старую, давно не крашеную дверь.

С первыми лучами апрельского солнца я приехал в Коктебель. Первый мой вопрос к Рюрику был, где Ксана? Он ответил мне: -Саша, когда Вы станете старше, то поймёте, что я подарил Вам самую чистую, самую нежную любовь, которая только может быть на этом свете . . . .
Москва, 1999