СМЫСЛ ЖИЗНИ
 

Андрею Битову

Я cмотрю на небо и стараюсь  рассмотреть звезды. Я  обращаюсь к каждой из них. Мне  необходимо обнаружить хоть один ободряющий знак. А вот ещё и Луна. Она напоминает овалы на контурных картах, которые затаились в моем ранце.  Через несколько минут это может стать причиной очередной двойки. На спутнике присутствуют всевозможные комбинации белого, голубого, синего и фиолетового цветов самых разных концентраций. Возможно, кто-то и владеет "лунной грамотой". Мне же сейчас абсолютно негде подсмотреть необходимые для расшифровки "условные обозначения".

Меня раньше не было, и вдруг я появился. Я ведь такой живой и настоящий! Так я мучаюсь безответными вопросами, застряв на полпути между домом и школой. Мама в подобных случаях сердится, потому что из-за меня рискует опоздать на работу, а это, чего я еще, конечно, не знаю, - опасно.

Мама оставила меня на не одоленном мною рубеже и уменьшается, да так быстро, что я уже не смогу ее догнать, даже если помчусь вслед, поскольку очень скверно бегаю.

Если я родился всего семь лет назад, то где же хранилось мое умение смотреть, думать, смеяться? Если я вот так взял и появился, значит, я когда-то могу так же и исчезнуть? Как говорят, умереть? Ну, вроде как уснуть. Да нет, я не могу умереть! Зачем тогда это небо, звезды, дома, мама? - Я продолжаю стоять посреди тротуара. Здания и деревья в предрассветной мгле - чужие и недобрые. Я знаю, что когда закончатся уроки и я буду возвращаться, то при дневном свете они вновь станут "своими" и безобидными. Я с ежедневной радостью опознаю на стволах любимые дупла и ветки, а на строениях - выбоины и оголенные кирпичи.

Особое отношение - к водосточным трубам. Недавно их стали заменять на новые - они толще, и их даже красят. Но остались еще и старые: вверху, куда могут попасть стоки, и внизу, где в дождь пенится водопад, у труб - сгибы, и в этих местах металл собран в складки, которые напоминают рисунок чулок на коленках у старух. 

По трубам интересно стучать - они гудят. А зимой, если ударить посильнее, то из жестяного нутра высыпается лед. Впрочем, иногда он выбрасывается сам по себе, с грохотом и скрежетом - так, что прохожие испуганно отскакивают и озираются, ожидая развития катастрофы.

Сейчас все компонуется против меня. Вначале становится не по себе, потом вдруг понимаю, что совсем один, и не знаю - кто я, откуда и зачем живу, - тогда я начинаю испытывать тошноту, и вскоре меня охватывает беспросветный ужас. - Если я бессмертен, то почему умирают другие? 

- Ты собираешься идти в школу, или мне опять придется краснеть перед учительницей? - протягивает мне руку мама, и мы оказываемся снова вдвоем. Она продолжает меня воспитывать: - Учти, что я в последний раз за тобой возвращаюсь. Я тебя предупреждала - не отставай. Между прочим, так можно и потеряться. Где я потом буду тебя искать?

Отчаяние от бессмысленности существования посещало меня потом не раз. Я становился абсолютно бездеятелен - что суетиться, если впереди - смерть? Поводом могли стать самые "незначительные" для этого детали. Например, старые и ухоженные ботинки на пожилом человеке. Я обращал внимание на обувь и понимал, что старик бережет свои вещи, которые, несмотря на его усердие, все равно уже недолговечны, а главное, непредсказуем он сам - возьмет и свалится сейчас у всех на глазах и скончается от инфаркта или инсульта. Мне становилось вдруг нестерпимо жалко этого человека, а через какое-то мгновение - и всех остальных, кого я мог охватить взглядом и заметить неожиданно трогательную деталь: дешевую брошку на платье у старухи, книжонку в руках еще не обученного грамоте ребенка, птиц у помойки, трещину на витринном стекле, заходящее солнце.

Все то, к чему обращались мои, наполненные отчаянием глаза, ждала смерть или какой-то иной финиш. Да, я пытался утешить себя тем, что умерший (как мне забыть это слово?!), умерший и погребенный, я постепенно перейду в другие состояния и формы и так вольюсь в некий круговорот бытия. Нет! Это не действовало! Я не хотел умирать!

Я силился обрести союзников в чем-то бессмертном. Но мои метания оказывались тщетны: рушились дома, гибли народы, взрывались планеты. На фоне вселенских катаклизмов я до обморока убеждался в своей хрупкости и беспомощности, ничтожности и конечности. Я - был один. Я должен был умереть. И я не мог рассчитывать ни на какую помощь.

Перед непостижимыми тайнами "начала" и "конца", жизни и смерти всеобщая суета казалась бессмысленной, а о своих собственных действиях я даже не мог подумать. Мне хотелось исчезнуть, и я боялся исчезнуть. Я подозревал, что мое состояние - один из путей к безумию.

Я продолжал мучить темой смысла жизни уже не одного себя, а немало других, самых разных людей, которые принимали участие в моей судьбе, или просто считали возможным услышать мои проблемы. Обреченный, я пытался выведать некое заклинание у тех, кто, как мне казалось, владеет тайной.

Я с завистью наблюдал чужую жизнь. Обыкновенные люди, они, наверное, никогда не испытывали моих мук, а если в их юности и случалось подобное, то они вовремя предавали тревожные настроения забвению.

Я ,действительно, ничего не делал, в том смысле, что не учился и не стремился на работу. Я существовал в окружении нашей большой и неустроенной семьи, как юное дерево среди других, согбенных ветром и опаленных молниями, но все же дающих потомству соки и защиту.

Население квартиры в большинстве составляли старые женщины, которые, вопреки моему знанию о вечности, умирали. В погребальном убранстве они все еще казались мне живыми, да впрочем, и после похорон я не считал их навсегда покинувшими этот мир. Но даже это, вроде бы спасительное, знание не освобождало меня от испытаний - я ведь понимал, что мои старушки просуществуют до тех пор, пока не завершится и моя земная жизнь.

- Если ты будешь вставать в шесть часов утра, делать пробежку и зарядку, после этого отправляться на работу, а вечером - на тренировку или в школу, - и так всю неделю, а в выходные читать учебники и отсыпаться, то у тебя просто не будет времени на поиски смысла жизни.
- Так советовал мне мой старший друг, тогда еще достаточно молодой человек, являвший мне образец сочетания учености и здоровья - в двадцать три года он занимал должность ведущего конструктора в "ящике", причем получил ее не по блату, а за свои знания.

И что тогда больше всего впечатляло - он не имел партбилета. Мой друг занимался совершенствованием своих мышц и достиг в этом успеха - под его одеждой обозначались жернова. - Что означают греческие и римские божества? Для меня они - идеалы физического развития, которого может достигнуть представитель того или иного типа на определенном возрастном этапе. Пусть ты будешь один день таким, как Аполлон или Геракл, но чтобы ощутить себя подобием бога, ради этого - я уверен - стоит жить.

Слова друга меня утешали и обнадеживали. Я вдохновлялся на новую жизнь, как вдруг он повел себя, словно отчаявшийся шахматист, который сметает с поля боя устоявшие фигуры: "А насчет того, имеет ли наша жизнь хоть какой-то смысл, - тебе никто не сможет дать ответ. Может быть, и не имеет". 

- Тебе просто надо влюбиться, - улыбалась моя, в общем-то, как раз любимая женщина, бывшая моим еще более старшим другом. - Когда влюбляешься, то уже не думаешь о себе, а значит, и обо всех этих неразрешимых проблемах. Мненеудобно тебе об этом говорить, тем более, что мы уже были близки, а я до сих пор не понимаю, нужна я тебе или нет; но я вижу, как ты озабочен своими поисками, и, может быть, я тебя чем-то утешу или хотя бы подскажу какой-то путь. Впрочем, я - женщина, и у меня, наверное, совсем иной склад ума и идеалы. Я хочу сказать тебе только о том, что, по-моему, самое прекрасное состояние на земле, когда ты знаешь, что ты кому-то нужен, кто-то тебя ждет и будет рад встрече. Наверное, многие люди это имеют, но редко кто умеет это ценить, и поэтому такие отношения очень недолговечны. Ты вспомни, как искал свою возлюбленную Данте, и, я уверена, будь они вместе - он бы всю жизнь ценил и берег эти чувства. Хотя, может быть, я и заблуждаюсь: знаешь, ведь каждый мечтает о том, чего не имеет. 

- Я думаю, ни спорт, ни любовь не смогут утолить твою или мою жажду. Если выражаться античным языком, то боги силы и любви не так благосклонны к нам, как боги искусства, и это именно они задают нам вопрос - в чем смысл жизни? А он только в том, чтобы приблизиться к вечности, как это уже сделали наши предшественники. - Так утешал меня мой самый старший друг: ему было уже под девяносто, он испробовал свой дар во многих видах и жанрах: сочинял музыку и стихи, играл на сцене и ставил спектакли. Основным же воплощением его таланта стали замечательные акварели.
- Я не знаю, сколько мне еще осталось. Да я и не думаю об этом. Для меня это уже не имеет значения. Иногда я склоняюсь к тому, что, может быть, сделал бы более правильный выбор, если бы полностью посвятил себя музыке и существовал как композитор. Но это, в общем-то, не столь важно. Ты знаешь, я ведь очень много играл на фортепиано. И однажды, лет эдак двадцать назад, понял, что больше не смогу играть - руки.
Ну, это, как говорят, - возраст. Я сказал об этом своей очень хорошей знакомой, как я считал, моему единственному другу. Я говорил с улыбкой, а сам готов был заплакать. "Да, это, конечно, будет непоправимой утратой для музыки", - ответила мне она. Я ушел. Я плелся домой пешком через весь город и думал над словом "никогда". Тогда я понял, что одна из моих жизней кончилась. Но я ведь мог еще рисовать и делать массу других творческих вещей. Я все равно еще могe чувствовать вечность.

Теперь уже я шел пешком через город и думал о себе, о своих друзьях, врагах и людях неведомых. Я заглядывал в окна и думал о тех, кого заставал в странных и даже смешных позах: кого-то за чаем, кого-то за семейным раздором. Я понимал, что могу описать жизнь каждого из этих людей, потому что знаю о них все. Я даже чувствовал себя теми, кого наблюдал. Я ощущал себя одновременно во всех, кого вспоминал, и даже в тех, кого уже не существовало, кто, на удивление всего человечества, приблизился к вечности. К вечности, к которой можно только приближаться.