EN
Старый сайтДетство мое прошло в сугубо деревенской обстановке, но в рамках
города.
Батуми четких границ не имел, плавно переходил в окрестные
совхозы, а окраины его ничем от деревень не отличались: те же частные
шлакоблочные дома под крышами из оцинкованного железа, те же кукуруза,
фасоль и особая капуста - лахана - из которой готовили блюдо под
названием " мпхали ", в огородах, мандарины, корольки, хурма и груши -
во дворах.
И обязательно - птица.Кто-то держал только кур, а кто-то - всю
домашнюю птицу: уток, гусей, серых в белый горошек цесарок, тяфкающих
индюшек и кулдыкающих, наливающихся алой краской, растопыренных
индюков. С утра раздавались крики хозяек, призывающих своих пернатых
питомцев поклевать кукурузы, поесть размоченного в воде хлеба или
крапивную сечку с крутым яйцом - этим кормили цыплят и утят.
Каждый вечер какая-нибудь курица залетала на инжир или лавровишню и,
стоя на ветке, кудахтала часами, доводя всю округу до желания залезть
на проклятое дерево, достать распроклятую птицу и приготовить
треклятое сациви, чтобы только, наконец, наступила тишина.
Утки крякали, почему-то с московским выговором, гортанно гоготали
гуси, тяфкали индюшки, гуляя со своими ребятками и непрерывно что-то
им втолковывая, кулдыкали индюки - окраинный мир был полон звуков.
А по ночам кричали петухи.
Бабушка умела определять время по петушиному крику, а я всегда
удивлялась и не понимала, зачем это так устроено, что птица, которая
ночью спит, вдруг просыпается и поднимает крик.
Обычно начинал кто-то один. Его длинный вопль подхватывал ближайший
сосед, затем - сосед подальше, эстафета передавалась по цепочке,
эпидемия перекидывалась на дальние дома, оттуда в совхозные дворы и
долгое время в тишине окраинной южной ночи были слышны отголоски
каких-то, уже совсем далеких, петушинных голосов.
В те времена белых кур - леггорнов - почти не было. В каждом дворе
толпились разнопестрые, как цыганки или курдянки, куры, возглавляемые
петухами невероятных и фантастических по своей красоте расцветок.
Казалось, что они закутаны в шелка, парчу, тафту,муар. Что-то,
несомненно, восточное было в этих надменных красавцах, всегда
несколько рисующихся своей бдительной охраной кур, несколько
преувеличенной горячностью и готовностью дать бой всякому, кто
покусится... на что - неважно, ты только покусись, а я уж тебе покажу,
где раки зимуют - мало не покажется! Они или стояли среди толпы своих
гомонящих суетливых жен, неуместно гордо подняв голову и оглядывая
окрестности круглыми, как бы вытаращенными от негодования на все
вокруг, глазами, в горле их что-то клекотало, как будто они еле
сдерживались, чтобы не разразиться возмущенной тирадой: " Вай, ме!
Чеми чири ме! Что за мир, куда мы катимся, к чему мы все идем и чем
это все, наконец, кончится?!"( при взгляде на такого красавца как-то
не очень хотелось представлять себе, чем это все могло для него и его
подруг кончиться).
Но ничего такого не происходило и постояв немного, повспыхивав и
попереливавшись немного на солнце очумелыми, режущими глаза своей
яркостью, красками - от оранжевого до фиолетового цветов - петух или
начинал царапать землю своей желтой жилистой лапой и гортанно
приговаривать: " Коо-ко-ко-ко.Кооо! " - или вдруг начинал бить себя
крыльями по бокам, словно в отчаянии от несовершенств мира и тварей,
его населяющих, вытягивал и выгибал дугой шею и мощное, но слегка
надрывное " кукареку " оглашало окрестности.
Я ужасно гордилась своим умением так изобразить петушиный крик, что
включала эпидемию крика в любое интересное мне время.
Может быть, поэтому они меня не любили?
Приехав в Батуми, моя семья, поначалу жила на птицеферме совхоза "
Ферия ". Я не знаю, как переводится это слово, но жизнь наша в Батуми
делилась между " когда мы жили на Ферии ", " когда мы жили возле
кладбища " и " в городке " - имелся в виду военный городок, где мы
получили квартиру в виде половины финского дома с застекленной
верандой, двором и ветхим сараем в этом дворе, где вскоре поселились
пять кур и один петушок, молодой и писклявый.
На птицеферме жили мы потому, что бабушка устроилась туда на работу. Я
помню смутно, как сквозь туман, что я стою в огромном дворе, на мне
пикейное летнее пальтишко и накрахмаленная пикейная панамка в виде
капора со стоячим козырьком, а вокруг меня семенят важно раздувшиеся,
царапающие краем крыла землю, индюки. Я на них каталась! Я этого не
помню, знаю по рассказам, что меня сажали на индюка, и тот возил меня
по двору.
Может быть, поэтому индюки меня тоже не любили?
Как бы то ни было, но " когда мы жили возле кладбища ", меня
возненавидел хозяйский петух.
Это была чистая, бескорыстная ненависть, потому что насолить ему я
ничем не могла: куры были не мои, яйца собирала не я, на какие-то -
очень редкие, надо сказать - торжества не я ловила и резала то одну,
то другую курку, да и случалось это не каждый год даже, но злопамятный
петух решил, что глупо свою нелюбовь к людям выражать, с риском для
жизни, хозяину и хозяйке или, не дай бог, их детям - съедят, если
рассердятся.
Совсем другое дело - я! Я была мала, я спала в отдельном от хозяев
курятнике, я никогда не бросала курам кукурузных зерен, но нагло и
беспардонно шлялась туда-сюда по территории двора, которую петух,
явно, считал своей. Нет, что ни говори, а меня следовало примерно
наказать, что он и начал выполнять со всем пылом и усердием.
Первый удар был нанесен противнику, - мне - когда он - я - полез под
дом. Дома в Батуми, чаще всего, строили на сваях, чтобы уберечь от
лишней сырости, а пространство под домом использовали по-разному. У
кого-то там жила птица, стояла всякая утварь, у наших хозяев жил
огромный кавказский овчар, почему-то, Мурик, о котором говорили, что
он злобен и опасен чрезвычайно, но я это опровергла, забежав однажды в
его владения за мячом, который подкатился прямо к морде лежащего пса.
Когда я согнувшись прибежала за своим имуществом, Мурик вскочил и сел,
но ничего не сказал и не сделал, а я ему сообщила, что только возьму
мяч и попросила не сердиться. Он, вроде бы и не рассердился, смотрел
мне вслед, сидя, а когда я вылезла наружу, снова лег. У всех,
находившихся в это время во дворе, был остолбенелый вид, мама ожила
первой и наподдала мне по попке, сказав, что ничего не соображаю, раз
к Мурику полезла.
Под домом возле нашего крыльца стояли тазы, ведра, оцинкованная
ванночка, в которой мыли меня, и жестяные банки для керосина.
Керосин был важной составляющей всей нашей жизни. Керосин горел в
примусе, когда тот, с диким шумом, грел воду для мытья или стирки,
керосин горел в керосинке, когда на ней готовили еду или согревали с
ее помощью комнату, керосином была заправлена лампа, стоявшая всегда
наготове с чистым стеклом, потому что электричество отключали
частенько, и даже не припомню, сколько раз я делала уроки, рисовала и
читала при свете керосиновой лампы.
Обязанность покупать керосин была возложена на меня, потому что "
керосинщик " приезжал раз в неделю днем, когда мои взрослые были на
работе.
Это всегда было событие для детей. Сначала раздавался колокольный
звон, затем крик: " Карвасин! " - и во всех дворах начиналась суета:
женщины хватали свои банки и шли на улицу Стаханова, где обычно
керосинщик останавливался.
Грустная, безразличная ко всему, лошадь, по-моему гнедая , или как
называется эта масть у рыжих лошадей? - стояла, опустив голову. У нее
была светлая нестриженная грива, а впряжена она была в огромную медную
бочку. У этой бочки с торца внизу был кран, а сбоку на крюках
болтались огромные, медные же, кружки и воронки. Были кружки на пять
литров, были на литр.
В наши банки помещалось, как раз, по одиннадцать литров в каждую, и я
знала, что старик-керосинщик должен налить в каждую банку две кружки
пятилитровые и одну - литровую. Да ему все равно женщины, стоявшие в
очереди, не дали бы обмануть ребенка, если бы даже он захотел это
сделать, но ему и в голову это не приходило. Не доливал он керосин,
это точно, но он всем не доливал, к этом народ относился с пониманием:
должен же он что-то заработать, кроме зарплаты, а иначе зачем работать
на такой не слишком чистой и удобной работе. В дождь-то он ведь тоже
ездил - керосин людям был нужен, независимо от погоды.
Если шел дождь, керосинщик был одет в огромный клеенчатый плащ с
капюшоном, из которого торчали только нос и желтые прокуренные усы.
Я помню, как остро пахнул керосин, он был фиолетов и тяжело болтался в
ведерке, подвешенном под краном, чтобы ни капли не пролилось даром.
Потом я по очереди оттаскивала банки с керосином домой, мыла руки под
краном во дворе и могла продолжать свои дела и занятия.
Но вся эта идиллия закончилась самым неожиданным и кровавым образом.
Раздался однажды звон колокола, я полезла за банками и... Я даже не
сразу поняла, что произошло. Какая-то сила кинулась мне на спину и
плечи, что-то стало долбить и царапать мою голову под клекот и крик,
непонятные мне.
Я закричала и пыталась отбиться от этой твари на моих плечах, из-за
чего немедленно досталось и моим рукам, которые покрылись царапинами и
ссадинами. Я сообразила уже, что это - петух, но облегчения мне это
понимание не принесло: петух продолжал долбить мне голову, клокотать и
царапать спину и плечи своими нехилыми когтями.
Я уже охрипла от крика, как вдруг раздались какие-то голоса: " Вай,
деда, вай! " - петух заорал диким голосом и исчез, а меня,
окровавленную и обалдевшую извлекли из-под дома хозяйка тетя Айше и ее
старшая дочь Лютфия.
Я всхлипывала, тряслась и ничего не могла сказать. Тетя Айше послала
Лютфию за керосином для нас, а сама стала обмывать мои раны на руках,
спине и голове. Голову мне этот негодяй здорово продолбил - долгое
время был у меня шрам, но, со временем, сгладился.
Мама и бабушка были в шоке, вернувшись домой и застав меня всю
раскрашенную зеленкой и йодом, с перевязанной тряпочкой головой. Я,
по-моему, выглядела, как индеец в боевом раскрасе, только пера не
хватало в повязке.
Тетя Айше долго извинялась перед ними за поведение петуха и даже,
чтобы как-то загладить вину, дала маме для меня целый тазик орехов
фундук, кусты которого росли у хозяев на границе их огорода с
территорией кладбища, который я очень любила ( как, впрочем, и все
другие орехи ) и который мне строго-настрого было запрещено рвать.
С этого дня у меня началась совершенно другая жизнь. Скажите,
кто-нибудь из вас жил в постоянной осаде? Когда нужно идти по двору
короткими перебежками, прячась за стволами деревьев и поминутно
оглядываясь, чтобы коварный враг не зашел с тыла? Когда лезешь под дом
спиной, чтобы ни на минуту не упускать двор из виду, когда умываешься
под краном, зайдя за него, потому что тогда за спиной - забор, а
значит, она защищена. Смешно, но с тех пор я испытываю необходимость
сидеть так, чтобы спина была прикрыта, и потому и дома, и в гостях,
выбираю место за столом в углу.
Если бабушка была дома, она брала в руки палку и провожала меня до
ворот, а вернувшись, я кричала с улицы, и она шла меня встречать с
неизменной палкой в руке. Необходимость в палке возникла после того,
как этот идиот пытался напасть на нас обеих, и бабушке пришлось
отгонять его камнями.
По мере продолжения конфликта петуха со мной, развивался конфликт
между моими родителями и хозяевами. Мои потребовали, чтобы петуха не
выпускали из сарая, но это, конечно, было нереально: разве можно так
мучить птицу только за то, что она правильно, как ей кажется,
выполняет свои обязанности? Он бы не выдержал заточения и помер
обязательно. Что делать, не знал никто.
Петух, тем временем, наглел необыкновенно. Он умудрился подкараулить
бабушку, когда она была без палки, и до крови ободрал ей когтями руку.
Он клевал нашу кошку и нашу собаку-овчарку, он нападал на детей,
которые приходили играть ко мне и к детям хозяев...
Но однажды он зарвался и тут его карьере пришел конец.
Хозяин дома, дядя Мамед, был болен и ленив. Или ленив и болен - не
знаю, где причина, а где - следствие. Болезнь у него была серьезная -
язва желудка. Приступы бывали жесточайшими, но и между приступами он
не слишком усердствовал в обработке своего огорода, семья его была не
слишком сытой и избалованной.
Во время приступов он ложился во дворе на скамью у врытого в землю
стола и часами лежал неподвижно с закрытыми глазами.
Может быть, петух построил весь расчет на том, что глаза - закрыты?
Теперь этого нам не узнать.
А тогда произошло следующее. Дядя Мамед лежал с закрытыми глазами,
переживая, перетерпливая боль, терзавшую его внутренности, как вдруг
офанаревший от ревности петух с победным криком бросился на своего
хозяина.
Зря это он, конечно, не нужно было это делать....
Дядя Мамед вскочил с воплем ужаса и боли, увидел своего петуха,
растопырившего воротник из перьев, изготовившегося к драке и явно
готового незадаром продать свою жизнь.
Гнев человека неописуем. Он огрел петуха своей палкой, с которой
никогда не расставался, затем наклонился, извернулся и поймал хулигана
за крылья. Петух заорал предсмертно, куры всполошенно заорали в ответ,
а дядя Мамед понес поверженного пашу к дому.
Нет-нет, петуха не съели. Его продали, а взамен привезли молодого и
смущенног петушка, серого в желтых пятнышках, как в миниатюрных
солнечных зайчиках. Скромный был петушок, не чета предшественнику.
Жизнь, полная опасностей, закончилась, во дворе стало тихо и...
скучно. Новый петух проделывал все то же самое, что и паша, но
выглядело это все несолидно, какой-то фарс на тему
" Петух и его гарем ".
Не было наигрыша, почеркнутости всех жестов и движений, интонаций и
взглядов. Как будто не слишком талантливый студент театрального вуза
пытается сыграть этюд, только что блестяще сыгранный мастером для
демнострации ученикам, как именно нужно играть роль великолепного
мужчины.
Вскоре мы переехали в городок, и с тех пор я питаю слабость к
оранжево-красным петухам с зелено-фиолетовыми плюмажами
великолепных хвостов.
Переезд ничего не изменил в отношении пернатых мужиков ко мне.
Как и все дети, я, время от времени, была посылаема бабушкой в
магазин. Летом нужно было караулить привоз молока, нужно было покупать
хлеб, или вдруг кончалась соль, а то и спички. В общем, бывало раза
два-три за день приходилось бегать в военторг за тем или другим.
Но как раз у тропки, ведшей к магазину, пасся чей-то индюк.
Невероятным было то, что он не был привязан, но, тем не менее, толокся
на одном и том же месте, именно, как привязанный. Возле дорожки к
магазину.
И что мне было делать, если в первый же раз, когда мне понадобилось в
магазин, он при виде меня, весь растопырился, покраснел, непонятного
мне до сих пор назначения красный отросток над клювом удлинился,
налился кровью, борода тоже увеличилась в размерах, он начал царапать
крылом землю, закулдыкал и бросился на меня.
О, тренировки с петухом просто так для меня не прошли - я успела
удрать. Постояв и пораздумав, что же мне делать, я решила пойти в
обход.
Вот говорят, куриные не слишком умные птицы, с вороной не сравнить...
Я и сравнивать не буду!
Когда я обошла дом с другой стороны, индюк был уже там, наготове, и
заорал сразу, только увидел край моего красного, в крупный белый
горох, сарафана.
Я решила побежать, чтобы на бегу миновать опасное место, но эта,
неуклюжая с виду птица, не уступала мне в скорости.
Тогда я сжала зубы и двинулась напролом в надежде, что враг отступит
перед моей решительностью. Угу, плевал он на мою решительность, когда
он сам проявил решительность обязательно меня заклевать.
Я уже колотила его ногой, но вдруг неожиданно пришла помощь.
Оказывается, за всей интермедией, которую разыгрывали мы с индюком,
уже давно наблюдали солдаты-связисты, которых немало забавляли и мои
эволюции, и сообразительность индюка, но, увидев, что появилась
реальная угроза моему здоровью, они решительно вмешались, отогнали
агрессора ударами ног в кирзовых сапогах, проводили меня до магазина,
а потом - и домой.
Не счесть, сколько еще раз ребятам приходилось вмешиваться в наши
разборки, хотя были эти разборки не моими - индюк начал их сам, на
пустом месте и даже без обьяснения, что именно было не так во мне и
моем поведении.
Сарафан мой красный ему не понравился, что ли? Согласна, этот сарафан
не был образцом модельного дизайна, но не индюку, с его внешностью,
судить об этом.
Я всегда любила животных. Я росла среди кур, уток и гусей. У нас были
кошка и собака, кролики сидели в клетках, и раз в два дня я
беспрекословно ходила за травой для них. Потом, уже у взрослой меня,
были попугаи и чижик, который вместо полагавшихся ему двух лет прожил,
благодаря моим заботам, одиннадцать. Меня обожали мои коты и обожают
мои собаки. Хомячиха Черноглазка любила бегать по мне и вылезать из
моей кофты в самых неожиданных местах - то из рукава, то из
горловины...
И только эти два красавца-мужика из пернатого мира не приняли меня и
преследовали своей ненавистью, вселяя в мою душу недоумение и
неуверенность в себе.
Все это продолжалось и потом, только в мире человеков. Почему-то
красивые мужчины, вызывающие у меня определенные эмоции, эти мои
эмоции совершенно игнорируют, а с ними - и меня саму.
Я вот ломаю голову: ну почему я так не нравлюсь петухам и индюкам?
