Три листка в клетку из школьной тетради
за две копейки.


О женщины......

- Ну, что за люди? Нет, ты посмотри Машка, что за люди....?Ну вот же, прямо над окошком  висит табличка, где для этих интиллинентов очкастых черным по белому   прописано, что химчистка  сохранность оставленных в карманах  документов и бумажных купюр не гарантирует, так нет же, вечно пооставляют, а после приходят...., жалуются....

....У этого,  тоже что-то в кармане пиджака как будто хрустнуло. Маш, ты не посмотришь....? А....? Что.....? Руки в хлорке? Ну ладно, я сама....... Смотри-ка, листки, да как мелко исписаны. Письмо что ли? Маш. Машка, да тут про любовь. Хочешь, вслух почитаю, все равно никого уже до конца смены не будет. Читать что ли....? Ну ладно.....                                                   

      ГИТАРА В ПЕРЕХОДЕ. 

Сергей Александрович в последний раз внимательно посмотрел на спящую супругу. Господи, как быстро пролетела жизнь! Кажется еще совсем недавно, они шли вдоль гранитной набережной, говорили ни о чем и обо всем. Ей - шестнадцать, ему - двадцать. Вокруг кипела сирень, в маленьких круглых лужицах, отражались сотни солнц одновременно. Эскимо по одиннадцать копеек, газированная вода с сиропом, и поцелуи, поцелуи, где только можно, на скамейке, в кинотеатре на последнем ряду, в обшарпанном подъезде ее хрущевки.

  Общежитие строителей в районе Самотечной. Бригада плотников, строительство олимпийских объектов. И вновь консерватория, но уже в Москве. И снова газеты, статьи, конкурсы и дипломы....

Истерический, радостный хохот жены. Струны, дефицитные в то время, безжалостно порваны перед самым концертом. Концертный фрак испорчен раствором хлорки.
Первые сто граммов водки, выпитые тайком в туалете, и почти два часа веселое настроение, несмотря на визги супруги.
Виноватые интонации в голосе директора филармонии.
- Я знаю, ты все еще лучший гитарист в России. Но я в первую голову - бюрократ, а уж потом музыкант. Три концерта сорваны. Бешеные неустойки. Кто покроет? Ты? Прости, но нам придется расстаться.
Из дома все труднее уходить. Приступы все продолжительнее и продолжительные. Ее попытки суицида, несколько раз подряд. У него нарушение сна. Молча смотрит в потолок - и так ночь за ночью.
Все, более или менее ценное уже продано. Нет машины, дачи, синтезатора. В консерватории, где он преподавал, с усмешкой косятся на его, заштопанные мужской рукой брюки. Учеников все меньше и меньше. Соседи больше не хотят давать в долг. Иногда, бессонными ночами, он ходил по соседним улицам, собирал бутылки. Третьего дня, его поймали бомжи и сильно избили. Никто не любит конкурентов. Ей выписали мощный антидепрессант, две таблетки, и примерно четыре часа она спит, крепко и сладко. В это время он бессмысленно сидит на кухне и отдыхает.
Вот и сейчас, она уснула, а он смотрит на нее с нежностью и любовью. Сергей Александрович поправляет сбившееся одеяло, не замечая, не желая замечать ее опухшего лица, ее нездоровой полноты, ее уродливых, целюлитных ляжек.
Он тихонько достает со шкафа гитару, ласково проводит по грифу ладонью, и упаковывает ее в черный, матерчатый футляр.
Желтые глаза фонарей. Витрины магазинов, и люди, люди....

Скорее в жерло метро. Как можно дальше от дома, от потенциальных знакомых.
ВДНХ. Переход к гостинице ‘' Космос''. Несмотря на вечер очень оживленно. Музыкант встает между хохлушкой продающей носки и торговкой поникшими цветами, кидает в рот таблетку валидола, обнажает от футляра гитару, закрывает глаза, и начинает играть.
Боже, как он играл. Гитара под его пальцами пела, нет, она скорее рыдала, всеми своими струнами. Ее плачь, был способен перевернуть душу в самом конченом человечишке, разбудить давно уснувшую совесть, вернуть потерянную любовь. А он играл и играл. И из-под прикрытых век Сергея Александровича текли мутные, старческие слезы. Наверно только он мог понять, насколько хороша была сейчас его игра. Эта его чудная гитара кричала, вопия к людям, а люди - проходили мимо, давясь остывшими беляшами, копались жирными от масла пальцами в дешевых хохлушкиных носках, и шли, шли, шли куда-то по своим, наверно очень важным делам.                                                          

 Дождь и белые крылья.  

В пяти минутах ходьбы от станции  метро Новослободская, стоит старинный особняк. Мимо его вычурных, в искусной лепнине стен, проносились в свое время лаковые  экипажи, с запряженными в них сытыми, украшенными арабесками лошадьми. Много позже, нехотя проезжали неуклюжие конки, с газовыми фонарями по углам кургузых коробок, и крикливыми пассажирами, спешащими на соседний рынок. А уже в наши дни, с огромными интервалами ,отвратительно скрипя и разбрасывая мертвенно - голубые искры ползут трамваи- красные, клепанные,  помятые,  словно вследствие  уличных беспорядков вагоны, соединенные между собой какой-то замызганной, брезентовой кишкой.
Много лет уже стоит этот дом.
Сначала, этот дом, был городской усадьбой какого-то дворянского рода. Сейчас, к сожалению, определить  какого, не представляется возможным - какая-то сволочь, надо полагать после семнадцатого года срубила инициалы на выпуклом щите герба, красовавшегося под самой крышей этого дома с момента его постройки. После переворота, в его стены и в комнаты с высокими потолками въехало стройуправление, и в разных концах , на всех трех этажах здания, застрекотали механические счетные машинки ,а по  наборному, ручной работы паркету из благородных пород дерева забегали затюканные прорабы в измазанных побелкой стоптанных сапогах.
А уже в наши дни, волей дизайнеров и усилием специалистов - отделочников, особняк превратился в элитный дом, для элитных же жильцов.
Дом обнесли стилизованной, кованой оградой, с подсветкой, сигнализацией и видеонаблюдением, облицевали подъезды Уральским красным гранитом и посадили в специально отведенный для этого уголок консьержа - уволенного в запас КГБшника.
И дом этот, засиял на перекрестке старых кривых Московских улиц, как островок чьей-то успешной, благополучной, самодостаточной жизни.
 И даже, несмотря на сильный дождь, казалось, что сами  стены этого, элитного дома источали еле уловимый запах дорогого, женского парфюма и  горьковатый аромат кубинских сигар.....
А дождь в тот вечер и в самом деле разошелся  не на шутку.

Холодные, крупные  капли злобно шлепались на скукожившийся  под их напором наст по-весеннему грязного городского снега, прожигая в нем рваные, оплавленные дыры, со змеиным шипением падали на промокшую уже мягкую шляпу странного человека в демисезонном пальто неопределенно-грязного цвета стоявшего возле кованой ограды и крепко вцепившегося в ее стилизованные копья руками с длинными, тонкими пальцами интеллигента.
Дождь проникал под белое, шерстяное кашне его, заставляя иногда непроизвольно ежиться, но и тогда, этот странного вида, промокший и озябший человек не оставлял своего взгляда от ярко освещенного окна на втором этаже.
Вода, струившаяся по оконному стеклу, размывала очертания обстановки квартиры, но может быть, именно дождь превращал изредка подходившую к окну женщину в существо  необыкновенно загадочное и прекрасное.
Промокшая шляпа, превратившаяся в нечто бесформенное и безконтурное, похоже, полностью перестала выполнять свою функцию по защите человека от непогоды, и струи дождя, уже беспрепятственно обрушились на его лицо, восторженно блестевшие глаза, небольшую, спутанную бородку.

 Как-то совершенно незаметно, серый день переродился в шуршащие вечерние сумерки. А человек все стоял и стоял. И казалось, нет в жизни такой силы, которая смогла бы прогнать его и  от этой чугунной ограды, и  от этого дома.
 Желтая машина милиции притормозила за его спиной, но он даже не обернулся, а стражи порядка, посовещавшись между собой, под дождь выйти, не решились - дверца машины хлопнула, и мокрый звук покрышек постепенно растаял в монотонном шорохе дождя.

Неожиданно, окно приоткрылось, и слегка хрипловатый женский голос негромко произнес.
- Квартира девятая. Консъержу скажите, к Ермолаевой.-

....Перед обитой натуральной, бежевой кожей дверью, незнакомец  замешкался. Несколько раз, его палец поднимался к золоченой кнопке звонка, но снова и снова он отдергивал от нее свою руку.
Дверь распахнулась, а его, так и не позвонившая  ладонь, повисла в странном приветствии над самой головой женщины.
- И долго вы намеренны так стоять? - с интересом проговорила она и повернувшись к нему спиной прошла в глубь комнаты.
- Проходите.-
Он снял свою, насквозь промокшую шляпу и несмело шагнул в дверь, во все глаза, глядя  на женщину, чей легкий халат, на фоне яркого света квартиры был практически незаметен.

Прямо перед ним, спиной к нему, стояла обнаженная женщина, та, которой он любовался и восхищался  вот только что там, под дождем, на улице.... Она была близко, совсем рядом. Казалось, протяни руку, и вот он, тонкий шелк, отделяющий ее от него. Всего лишь тонкий шелк.
Женщина обернулась к нему, вставила тонкую сигарету в длинный, янтарный мундштук, прикурила от совсем маленькой зажигалки, и пристально вглядываясь в его лихорадочно блестевшие глаза  медленно, словно нехотя спросила.
- Что вам от меня надо....? Чего вы хотите....? Я вас вижу возле своего дома, уже который месяц, но вы не проявляете даже малейшей инициативы. Просто стоите и смотрите..... Кто вы? Чего вы добиваетесь?-
- Я. Люблю вас,- севшим голосом произнес он.

- Люблю. Я не знаю ни вашего имени, ни вашего положения, ни статуса, я могу только догадываться, но я...., люблю вас. Как никогда и никого не любил. Да так и нельзя любить обыкновенного человека - продолжал о уже окрепшим, громким, набирающим силу голосом.
- Да вы и не обыкновенный человек. Вы ангел, спустившийся  на эту землю специально для того, что бы позволить мне вами любоваться, восторгаться, обожествовлять.-

- Да вы совсем рехнулись, похоже - женщина невесело рассмеялась.- Ангелы, смею вас заверить,  в таких домах не проживают. Это вы обманулись. Я далеко..., ох как далеко не ангел.  Да и  квартира эта роскошная, далеко не моя, - так, гнездышко для содержанки.-

Она прислонилась к изящной мраморной пиллястре, поддерживающей увитую плющем арку, и неожиданно для него расплакалась.
- Бегите, бегите отсюда, наивный вы человек, пока в вас еще осталась хотя бы крупица той веры в чистоту, бегите. Как, ну посудите сами, как вы можете говорить о вашей любви ко мне, если на самом деле ничегошеньки обо мне и не знаете? Да я и любви - то вашей может быть и не достойна. Ведь я же шлюха обычная. Блядь просто-напросто. Поймите, и поверьте - блядь я.

- Нееет,- протянул он, закрывая уши ладонями и отступая к самой двери.
-Вы просто еще не знает саму себя. Вы чистая, вы...сверкающая. Вы...Господи, да вы это вы. А рядом с такой, как вы, все меркнет. И не важно, кто вы и зачем вы? Главное, что вы существуете. А для меня, поверьте большего счастья и не надо.
Женщина с усмешкой присела на массивное кресло с изогнутой, резной спинкой, и не обращая внимания на распахнувшийся халат, устало бросила ему:
-Господи, смешной вы человек, да вы даже не знаете, наверное, как меня зовут? Признайтесь ,ведь не знаете?
- Вы правы, не знаю, но готов повторять вновь и вновь, это совершенно неважно.
- Наташа. Меня зовут Наташа. Или Натали - так обращается ко мне владелец этих апартаментов. Хотя....., хотя  мне это и не нравится.
Наташа помолчала, в упор разглядывая промокшего мужчину, при этом губы ее, лишь слегка тронутые перламутровой помадой чуть заметно подрагивали.
- Вам нужна близость со мной? Впрочем, нет. Не отвечайте, а то вы сейчас вновь произнесете  какую ни будь очередную восторженную глупость. Лучше молчите....-
 ..... В комнате повисла необычайно глубокая тишина, настолько плотная, что явственно слышались почти неуловимое шуршание шелка Наташиного халата и редкое падение капель с промокшей одежды странного визитера на светлый, мраморный пол прихожей, где он до сих пор еще находился.

Она резко дернула подбородком вверх, словно приняв какое-то важное решение, и поднявшись, бросила мужчине в пол голоса:
- Пройдите в душ. Ополоснитесь и согрейтесь. Вы насквозь промокли. Я... Я вас буду ждать.
....Тишина. Ночь. Сквозь плотные портьеры, изредка пробегали светлые пятна огней, проезжающих мимо машин, но пробегали совершенно бесшумно, как-то неосязаемо и робко, словно зная, что сон этих, совершенно быть может чужих друг для друга людей ,а может быть напротив очень родных и близких, очень хрупок и чуток.

Сквозь сон, она провела горячей рукой по его обессиленной спине и почувствовала  нечто необычное, нечто лишнее и очень странное. Приподнявшись над ним, она сквозь вязкую ночную темноту, скорее представила себе, чем увидела, большие, сложенные, белые крылья за его спиной. Его крылья.
- А - прошептала она, вновь проваливаясь в глубокий сон,- Это крылья. Это всего лишь крылья.

.....Когда Наташа проснулась, в квартире никого уже не было. И лишь на тумбочке, рядом с кроватью, светилось  забытое ее мужчиной, белое, все еще влажное кашне. А на полу лежало белое пёрышко. . .
            - - - 

..... Девушка закончила чтение, со вздохом отложила в сторону измятый листок из школьной тетрадки и замолчала, грустно уставившичь в окно. За серым стеклом опустилась плотная  вечерняя  синь....
Отчетливо пахло хлоркой, мылом и еще какой-то дрянью. Где-то в углу, за тюками с грязным бельем, навзрыд плакала Маша.....