ЮБИЛЕЙНЫЕ РА3МЫШЛЕНИЯ

       Шестьдесят. Дожил, допрыгался, доигрался? Какая разница!? Сколько не манипулируй оттенками, в центре событий всё равно остаётся хитрющая цифра, по-свински растущая из года в год. Нет! Только немножечко грустно. Хотя в детстве, когда шестьдесят казалось барьером недосягаемым, радостей в мои дни рождения было мало.

       Я - младший, страстно мечтал догнать своих братьев. А они, будто внутренне зная мою мечту, день именин превращали в пытку; ежеминутно бежали ко мне с «поздравлениями» и таскали за уши, убеждая серьёзнейшим образом, что именно так я вырасту гораздо быстрее. Я - верил! По сей день ещё слышу, как хрустят мои уши. И вижу себя за шкафом, где тайно рыдал, комкая уши, надеясь сдержать их стремительный рост, дабы к обидному «Рыжий» не нажить еще «Лопоухого».

Уши не подчинялись! И тогда утешали ногти. Плача, я их обгладывал до крови, с перерывом лишь для того, чтобы найти белые пятнышки; знаки подарков, как утверждали взрослые. Пятнышки были, что утешало, и тогда я бежал из своей «халабуды», чуть ли не с боем прорываясь мимо братьев к родителям; дабы узнать, кто ещё должен прийти.

       Родители были против лишних вещей, а нужное покупали, не дожидаясь праздников. И вроде понятно. Я - декабрьский, брат – январский. Если купят велосипед зимой, - подохнешь от нетерпения, дожидаясь весны и первого выезда. Поэтому велосипед появлялся в срок. Хуже, что в день рождения – только напомнят, даже если подарок уже погиб.

        Впрочем, папа всё равно делал мне праздник. Он знал, что из Москвичей, Волг и ЗИМов, именно Победа необъяснимо завораживала меня. И вот: мы шли на улицу и ждали такси. Только Победу! Старались узнать машину издалека и даже отбегали от тротуара, чтобы другие таксисты не приставали. Зато, когда вдали, наконец, появлялась кремовая или же синяя с белым Победа с зелёным глазком, то… Мы не ехали ни-ку-да! И даже таксист, удивлённый подобным условием, должен был выйти. Папа угощал его «Беломором» и объяснял: «День рождения, понимаешь, и вот такая у младшего блажь…»

       После этого я полноправно залазил в машину один. И не думайте, что вперёд, чтобы дёргать за руль и делать «бррр», будто еду. О, нет! Я был с детства тонким ценителем, дела, поэтому, тщательно выстучав обувь, забирался на удивительно уютное заднее сидение. И ждал, не дыша, пока папа оттащит подальше братьев, корчивших в окна рожи. Только потом закрывал глаза и… делал первый особенный вдох. Я нюхал «Победу», трепетно оглаживая сидения и даже не пытаясь определить источник неповторимого запаха. Я плакал от счастья, как люди после долгой разлуки! Нарыдавшись, - раскрывал глаза и осторожненько привставал, чтобы увидеть фосфоресцирующие огни приборов. Нет, сами приборы не интересовали меня; я лишь скользил глазами по ним, как по звёздному небу, отыскивая свою родную звезду, известную только лишь мне…
  Звездой были часы. Точнее, момент, когда минутная стрелка, уверенно щёлкнув, тронется с места. Я ждал, не мигая и, когда это происходило, позволял себе улыбнуться и сделать новый вдох, наполняющий непередаваемым ощущением роста. Да-да, только в Победе я ощущал собственный рост, и наполнялся верой, что буду большим по-настоящему. Что означало: однажды сяду за руль и сам поведу Победу! Поэтому и садился я сзади, чтобы до срока даже не касаться руля…

Мечтая об этом, я опять закрывал глаза и слушал щелчки. Зная, что только в Победе есть этот звук и запах родни, известный только лишь мне, её любимому сыну.

Насытившись запахом, я забывал обиды, распахивал дверцу и звал в машину «братву»; не объясняя, что я делал в машине; всё равно не поймут.

       Шофэр, как у нас говорили, задобренный папиным «Беломором» (две про запас за ушами), осматривал раньше сидение, потом осторожно садился и проверял всё внутри, будто ждал от меня подвоха. Затем он бормотал «Чёрт с тобой», и начиналась потеха для всех. С криком - «В атаку!», мы мчали по Островидова на Петра Великого, потом на Франца Меринга до Толстого, там до Треугольного переулка, и по Чичерина, вкруг по Советской Армии, обратно к Соборной площади. «Шофэр» сам рулили так: расплёскивая огромные лужи или тараня сугробы; будто радуясь нашему счастью и «такому заказу». Благо за 3 рубля тогда можно было хоть час куролесить по улицам, и даже автоинспектора одарить.

      Родители, кроме родни и своих друзей, приглашали всех дворовых детей. А какие от них подарки, - сто граммов «Батончиков»? В любом случае, их к ушам я не допускал. Хватал, что давали, и сразу визжал: «Мама, а они уже во дворе поздравляли!» А как докажешь?!

С Мишкой и Гариком, - я всегда считал их нашей роднёй, - приходил дядя Гриша и тётя Рая. Ещё Оська Флек и Ирочка Бух, с родителями, но это было не страшно. А вот дядя Гриша… Он работал на хлебовозке, хотя папа его называл «Биндюжник». А тётя Рая работала в гастрономе; то на пиве, то на конфетах-пирожных. Их называли «благополучной семёй», но я-то уж знал, что меня ждёт! Сначала «биндюжник» будет долго и громогласно ругаться матом, проклиная автобусы и трамваи. Затем, по пути опрокидывая стулья, будет бегать вокруг стола; со всеми здороваться и, в мельчайших подробностях, вновь пересказывать их «переход через Альпы». А мне оставалось ждать, что подарят?! Уже не считая того, что «биндюжник» становился центром внимания, будто не я именинник, а он. А я вроде как виноват, что они живут на Молдаванке и до нас добираются, чёрт знает как.

      Наконец, когда я начинал понимать, что особенные подарки искать у них времени не было, - «биндюжник» вдруг оглушительно хлопал в ладоши и рявкал: «А, где этот подлец?!» От его баритона даже рюмки падали на столе! Но появлялась надежда. Я подползал, избегая взгляда в глаза двухметрового горлопана, но там меня ждали огромные сковородки-ладони, которые он начинал растирать с таким хищным видом, будто порвёт меня на куски. И да, он часто катал меня на своём дребезжащем и воняющем дымом «Газоне», и до отвала кормил горячим хлебом, разрывая его прямо в пекарне, но, когда он меня звал…

       Слава Богу, как говорили старшие, тётя Рая меня перехватывала. Хватала в охапку, вымазывала помадой и мочила слезами, будто прощалась навек. От духов её я задыхался, поэтому сразу задерживал вдох, будто сейчас начнут с чайника поливать голову. Затем она мяла моё лицо, оттирая помаду и слёзы, и ТОЛЬКО ПОТОМ я получал коробку пирожных, даже если она «сидела на пиве». Ладно, думалось, и на этом спасибо! Тем более что ничего, кроме заварных пирожных мой желудок принципиально не принимал.
Не успевал я передохнуть и заняться пирожными,  надо мной опять зависал дядя Гриша. «Давай сам!» - командовал он, подставляя ближайший стул, исключая возможность убраться подальше. Как, почему? Да потому что он цепко хватал меня за плечо и начинал пальцем тыкать в живот и шлёпать по заду, всю процедуру сопровождая оглушительным гоготом. Начиналось самое гнусное. Нет-нет, не думайте, что мне было трудно прочесть стишок! Никто это и не просил! Я должен был просто стоять, а дядя Гриша – вещал! Как в детстве  был я малый и толстый, как бабушкин гусь, - и ходил переваливаясь. А гуся из-за меня зарезали…

Далее эту историю «биндюжник» повторял в деталях и красках, больше всего радуя старших братьев. Они просто валялись по полу от хохота. Представляете! И мало того, что от голоса Гришки кололо в ушах, дальше, столкнув со стула меня подзатыльником, он начинал ляпать меня по мордасам. «Бокс! Давай бокс! Бей, давай сдачу! Ага, коробка мешает! Брось! Будешь боксёром!». Ну и?! Я бросал коробку с пирожными и с ревом кидался в бой, забывая про «сковородки» и двухметровый рост гостя. А он только это и ждал. И другим, казалось, эта забава была по душе. Правда, тётя Рая напоминала: «Гриша, полегче». Ха-ха, полегче! Дядя Гриша считал, что только такие игры полезны детям "нашего времени".

Наконец, заступался папа. «Гриша, честное слово,  брось свои молдаванские штучки, садись к столу». И тогда я подумал: «Ага! В День рождения каждый может над тобой издеваться; за что дадут ему водку и вкусности. Он скажет «За именинника! Расти большой и здоровый!» А без этого не растут. Значит, должно мне отбиваться, или, как научил сам «биндюжник», по яйцам и дёру.

Вобщем, выше колена я не достал, к превеликой радости Гришки, и… а тут – папа.
Нет, это надо понятнее. Объясняю. Я был младшим из дворовых и, особенно, к  оплеухам было не привыкать. Да и «под слёзы» я боли не чувствовал. Но тут подбежали Оська, Гарик, Мишка, Марка и Шурка! Я подумал по дурости, что мне на помощь, отбить у биндюжника, по законам двора. Но дудки! Они схватили коробку с пирожными и наутёк! Я вслед, а тут папа. Схватил меня, не отпускает. Нет, я понимаю, он, родной, хочет меня успокоить. Ну а то, что пирожные наверняка домчались уже до туалета, ему не понять. Т.е. Вот он меня отпускает, я стрелой лечу как к туалету, а там – дверь на задвижке. Недосягаемы подлые воры! Только ехидные вопли слышны: «Ах-ах, какие огромные, вкусные!» А потом, - мало им, - внизу двери дырочка от сучка, - они туда сунут обёртку и кричат: «Полижи, - с братом надо делиться!» И как тут не плакать?..

       По-настоящему я ждал дядю Борю. Когда-то он сбежал от моей тётушки, но, насколько я понимал, потому что она его избивала безбожно. При этом называя изменщиком...  Нет, я уже слышал про врагов народа, но что в нём-то шпионского? Да и вообще, к этому времени я уже знал: сильные всегда врут, что слабые первыми начали. А тётушка не только первая начинала, она ещё до прихода дядьки всем говорила, что последние волосы повырывает и зубы - качалкой. Как вспомнит кто дядьку, тётка сразу качалку ищет! Как-то ещё она его называла… Ах, ладно! Я же помню: дядька был добрый, смешной и вообще - тихий. Изменщики не бывают такими, хотя шляпу и пальто с высоким воротником по праздникам он носил.  В любом случае, на мой день я требовал перемирия.
Никто лучше Борьки не умел подбирать подарки. Как сейчас помню: столярный набор с настоящей пилой, рубанком и молотком, который назывался киянкой. Позже - лобзик и целых три пачки тонюсеньких пилочек! Он всегда говорил: если очень мечтаешь, получишь. А я мечтал лучше всех! И, честное слово, без каких-либо задних мыслей все мечты рассказывал дядьке. Вот недавно он принёс книжку «Маленький Мук»; и даже сам её мне почитал. Интересно? Конечно же, говорю, - особенно сапоги-скороходы. Просто мечтаю, - зуб здоровый отдам!

  С «Победой» всё ясно: куплю, когда вырасту. А сапоги - первая необходимость, чтобы узнать, куда от меня убегают братья. Что прячут? О, как подло они шептались, друг другу что-то показывали в кулаке, в кармане, а потом пулей срывались с места! И не догнать, с моей-то хромой ногой! Ах, что говорить, без скороходов никак!

Наконец, пришёл дядя Борька! Первым делом прикинул, где сидит тётушка, и ко мне, напевая: «Доога дальняя, казённый дом… Поздавляю тебя, даагой. Желаю выасти побыстее и гадителям нейвы не кушать!» Я сразу забыл про слёзы и расхохотался; дядька «гавагил», будто горло от ангины полощет. Кроме того, после этого «поздгавляю», по нашему давнему договору я должен был сразу зажмурить глаза, чтобы подарок узнать по запаху. Он говорил, - желанное пахнет, будто родное. И представьте, я ведь вынюхал столярный набор, угадал! И даже в магазин не ходил заранее нюхать. Честное слово!
Новый запах меня поразил. Это пахло "Победой". Но в картонной коробке!?.  Вобщем, я нюхал, как собака-ищейка, потерявшая пограничника. Я помню: дядьке сказал, что игрушечная Победа - мечта не моя. Тем более, - пахнет куклой! А тут…
«Что это, что это? - заорал я. - Сдаюсь! Хоть покажи!» А что делать? Таков уговор: не угадаешь… Впрочем, взрослых я уже знал. Поиздеваются, выпросят обещания и дадут. А дядька вообще издеваться не будет и трудное не попросит. Так что…
       Вдруг дядька достал другую коробку; открыл, показал. Азбука. Во, невидаль: деревянные буквы на картинках для идиотов! Какого чёрта?! Мне до школы, как до Луны, а буквы я знаю. Да и пахло же не фанерой, не краской. Пахло - Победой!
       Дядька показал несколько букв и попросил повторить. А все даже притихли. Я назвал. Тоже мне, упражнение. Он дальше, - я отвечаю. На грани...  Становилось обидно и, только зная, что дядька лучший даритель подарков, я сдерживал слёзы и желание смыться за шкаф. А вдруг?..
       Когда мои  нервы уже не  выдерживали, дядька выставил рядышком несколько букв. «Это подсказка! Читай!». И все сразу захотели прочесть. Тогда я подумал: а вдруг дядька подарок отдаст тому, кто первым прочтёт? Вот ведь, мои именины, а от «радости» только уши болят и щёки пылают. Мало ли, а вдруг тётка была права? Да и братья уже подбегают, грамотеи сопливые, - дай им прочесть! Дудки! Я телом накрыл это слово и замычал: Сы-ке-о-ры. Ско-ро-ход! Представляете! Кто же так шутит?! Конечно, я зарыдал. И уже в слёзной завесе увидел, что дядька эти же буквы тычет под нос, но уже на желанной коробке.
       Это были кожаные ботинки! Высокие, как сапоги, с металлическими крючками, чтобы зашнуровать, как флотские! Представляете? Слёзы уже не мешали. Они текли сами собой и испарялись мгновенно, а я хохотал от счастья и радости. На подошве и даже внутри ботинок стояли желанные буквы, узнаваемые даже в причудливых вензелях. Скороход! Это слово пахло настоящей Победой. Кроме того, были ботинки рыжими! Что означало – только мои! Сам папа сказал, что надо будет купить мне НЕ чёрные, потому что Марка подсовывает мне чистить его ботинки. Я ведь донашивал его - чёрные. А тут дядька провозгласил: «Давид, эти уже Гыжему, пхавильно? Он же большой!» Я даже за «рыжего» не обиделся. Не будь я рыжим, чистить мне брата ботинки всю жизнь! А тут дядька - волшебник и умница, избавитель от рабства.

В этот же вечер я упросил дать мне испытать Скороходы. Папа сказал: «Давай! Ты уже взрослый! Целых четыре года!» И плевать уже было на убеждения братьев, что «Скороход» это фабрика, которая шлёпает эти ботинки - тыщами. Конечно, где-то в глубине души зарождалось сомнение, но и вера крепчала, что всё может сбыться, как в сказке. Иначе людям не стоит мечтать, и тогда пропадает мгновение, в которое сбылась мечта. А так собирается клад: мечта и подарок, надетые на мгновение счастья; всё твоё личное. Никто не отнимет! Мечту и мгновение можно хранить в своём сердце; запросто-просто прижать к груди, как ботинки. И тогда наплевать, что «позравлятели» висят на твоих ушах, как обезьяны в зоопарке на кольцах, а «биндюжник» наляпал тебя сковородками, после чего пацаны в туалете сожрали пирожные, а тётя Рая, хотя обещала завтра дать много, всё равно «отпустит» только одно, даже если припрусь на Молдаванку. Завтра не именины и в гастрономе «уже товар». Ах, всё равно! Я тогда уже понял, что мечты, как и  детство навсегда останутся в сердце, - точно такими, как переживания. А это уже - часть какой-то Победы.

Скороходы я испытал только завтра, поэтому обошлось без печального разоблачения тайны фабрики. Нет, меня отпустили бы, как обещали, но дядька, - вот ведь хитрец, - тихонько меня попросил: «Не пойть пгаздник! Вместе выпьем, пошамаем, а потом… По тундге, по шиокой дооге! А то знаешь… А так ты меня пьикооишь, ты же большой?!» Конечно, я сразу всё понял; кто тебя тронет с ребёнком, тем более именинником! Остерегаясь партизанского нападения тётки (светлая память ей ныне), он взял меня на колени. А там, нарыдавшись за день, я мгновенно уснул, обнимая ботинки и пытаясь в уме собрать формулу счастья. В этом же сне я легко обогнал старших братьев и даже не стал искать их тайник. Было достаточно этой Победы. Да и потом я узнал, что ни в кулаке, ни в карманах у них не было ни-че-го. Просто они так играли. Может быть, чтобы я рос быстрей и бегал не хуже других.

Потом я узнал, что дядька Борька напился, "в стельку". Его руки и грудь мне были подушкой и одеялом, вот и пришлось ему пить, чтобы я рос, почти без закуски.

Сегодня мне 60-т. Много хорошего в памяти. Что нужно, я теперь покупаю сыну. А желанное? Ах, если бы это был только лобзик или ботинки! А как дать дорогое, если нас научили только копить, а о большом мечтать?! Учили любить родное и близкое; а дальше - судьба. Как удел. И что я скопил? Что припрятали папа, мама, тётки, дядьки и бабушка? Себя нам на память? Или отдали себя - в нашу память? Отдали, это точнее. Я предлагаю выпить за них: за родителей, тётушку и битого ею дядьку; за Гришку-биндюжника и тётю Раю. За Бутовецких, Магнеров, Баймуратовых, Флеков, Бухов или Нахбо, любивших меня и нас, как могли. Уверен, и вы помните имена, лица и руки родных и близких. Мы единое целое, как неповторимый запах родни и  Победы. Ещё какой-то, потому что машина – Победа - уже у меня была. И однажды, когда подвозил старичка, первого пассажира, он, оценив мой восторг, загадал загадку. «Нищие (…) мечтают о богатстве, а богатые (…) мечтают о любви". Но, - он так сказал, - надо отгадать внутри ещё одно слово. Потому что вся жизнь и мечты - в этом слове. И только разгадавший загадку не потерял время зря. Помню, слово я не угадал. Хотел старичку сказать «Сдаюсь», но он указал на часы, - стрелка шагнула вперёд. Я вспомнил детство и поехал быстрее. Будто заспешил рассказать всем: ко  всему памятному и любимому надо обязательно приложить загадку того старика. И тогда вместе легче узнать это слово! «Победы» ржавеют, ломаются или просто выходят из моды; а родное - живёт, как все наши Победы.
Значит, так думаю я, пока живы, слово найдём; а сейчас предлагаю выпить - за всех!.. 
                                 (День рождения 2.12.1948г.)