И вновь палата номер шесть

            Вы будете смеяться, но я попал в палату номер шесть. Когда меня на коляске везли из приёмного отделения, то у входа я разглядел этот номер. Тяжёлое предчувствие неотвратимого охватило меня. «Отсюда я сам уже не выйду», - подумал я и улёгся  на кровать, застеленную белоснежным постельным бельём. Тишина и покой  создавали атмосферу какого-то небытия. И, сам того не заметив, я уснул.

Год назад я приехал в эту страну. Тогда я не думал о больнице, просто в Израиле жили мои дети и внуки, и я решил, что моё место должно быть рядом с ними.

Семьдесят лет – не тот возраст, когда учат чужой язык. Но я учил. Старался. Каждый день выучивал восемь – десять новых слов и тут же забывал двенадцать – пятнадцать. Так и учился. Целый год. И даже успешно закончил ульпан, что в переводе на русский язык означает то ли «школа», то ли «курсы», то ли что-то иное совершенно непереводимое, но имевшее место в моей израильской жизни. Я даже мог теперь при необходимости гордо произнести фразу: «Они ло медабер иврит». Вас интересует перевод? Отвечаю: «я не говорю на иврите». А вы что подумали?

Но на жизнь я не жалуюсь. Пособия, неизвестно за что, мне вполне хватает. В магазины хожу только «русские». Там меня понимают. На шуке, по нашему «базар», я, спрашивая, «сколько стоит», получаю, как правило, ответ на ломаном русском, например, «шашнадцать». Продавцы безошибочно угадывают, глядя на меня, что я из России. И так везде. Жить можно.

Однако, наследие прошлого, отразившееся на моём состоянии, привело меня в больницу. Удивительно, но в России у меня ничто не болело, словно организм понимал, что лучше не болеть. А если заболит, то тогда надо выбрать правильную позу и прямиком на кладбище. Пока довезут, будет в самый раз – помру. 

Что значит – старик. Ему только дай поговорить, начнёт – не остановишь. Так и я, хотел рассказать о посещении больницы, а заехал не туда.

Если вам интересно узнать, что такое провинциальная израильская больница – спросите у меня. Я там пять раз лежал. И, знаете, все пять раз выходил оттуда живой. Подождите секундочку, постучу по дереву. А то, кто знает, что будет после шестого раза.

В больнице мне всё время хотелось писать стихи, она к тому располагала. И я писал.

Да, так вы хотели послушать меня об отношениях представителей разных культур, то- бишь национальностей, друг к другу? Так я вам скажу – отношения были!

Что со мной проделали арабы в больнице, за это стоит не только говорить, но и выпить.

Когда тромб перекрыл мне путь к сердцу, и оно остановилось, хорошо, что это произошло в кардиологии, а не дома, хирург-араб, но уже не в палате номер шесть – там как раз сердце и остановилось, а в хирургии, добрался до моего тромба и удалил его. Как он это сделал, я не знаю, меня в то время там не было, вернее я там лежал, но был ближе к бесконечному всепоглощающему свету, нежели к тому, что струился из люминесцентных ламп. Сквозь уходящее сознание, лежа в реанимационной палате, я сочинял.

По дороге я заявил, что в ту, которая с номером шесть, не поеду. Хочу жить! И меня положили в другую.

В той, куда меня привезли, две кровати были заняты. На первой лежал старый еврей, как потом выяснилось, уважаемый раввин. И посещали его в основном такие же раввины. Он ждал своей очереди на операцию.

На средней кровати лежал не менее пожилой, слово «старый» мне произносить не хочется, араб. К нему приходили совершенно другие посетители. Язык другой и обычаи не наши.

Моё место находилось возле окна.  Я не понимал того, что говорили около раввина и поближе ко мне - араба, но внимательно наблюдал за всем происходящим. Раввин по утрам и поздно вечером долго молился, араб выходил из палаты и, наверное, также находил место для своих бесед с Богом. Каждый жил своей жизнью. Я писал стихи.

Настал день, когда пришли за раввином. Через час операция. Он с кровати пересел в кресло, в котором его повезут в хирургию. Пока он пересаживался, араб встал и подошёл к нему. Он пожелал раввину скорейшего выздоровления и возвращения в палату.

Честно признаюсь, в тот момент у меня в душе произошёл какой-то «сдвиг по фазе». А через два дня кресло приехало за арабом. Тогда я встал, к тому моменту я специально выучил фразу, и произнёс: «Дорогой, - сказал я, - желаю тебе благополучного исхода операции и молюсь за твоё выздоровление». Сказав так, я обнял на прощание араба, он ответил мне что-то, вероятно, слова благодарности. Кресло уехало. А я написал небольшое стихотворение.