- Нет. Но я продала тебе лучший билет, - сказала девушка по ту сторону стекла. Если- бы она только знала, как была права!

Однажды в декабре...Судьба насмешливо тасовала карты, и подбрасывала их мне в этот вечер: а вот эту..? Так даже интересней: сыграть в поддавки с жизнью.

Переполненный и звенящий от мороза трамвай везет на остановку « Воланд». (Никакого отношения к Михаилу Афанасьевичу). Мулат в яркой куртке канареечного цвета (очевидно индус, судя по цвету кожи, вариациям одежды, и разлету бровей), - улыбаясь смотрит на меня. Точно так же он будет смотреть в концерте, стоя в самом верхнем ряду хора, и исполняя все, что намечено программой. Мы едем с ним в одном трамвае, в одно и то же место, в одно и то же время, чтобы смотреть друг на друга "не ощущая ток".

Вечер такой морозный, что укуталась шарфом и накинула капюшон куртки. В таком странном виде, как кокон, не поворачиваясь, стою на Гётеплатс ( место названо в честь залива Гёта, как и город, а вовсе не в честь немецкого поэта) между концертом и группой горожан с зажженными факелами, поющими « Джингл Белл». Женщина в костюме Санта Клауса протянула мне корзинку с печеньем в форме сердечек: « Угощайся! Рождество!». Старинный символ Санта Клауса у шведов — козел. Его делают из соломы и вскоре сжигают, - традиция. ...Но лучше уж женщина с печеньем.

Теплый и шумный зал филармонии проглотил аплодисменты,- и мне в лицо засияли лаковые ботинки первой скрипки. Детали одежды музыкантов и складки на ней, их лица, их инструменты, накладки для подбородков на скрипках...Третий ряд оказался первым. Я сидела неприлично близко.

Слева от меня женщина в блестящей кофточке расстегнула сапоги. Еще одна шведская традиция вроде сжигания козла. Может и я со временем научусь делать это. А пока...

Музыка с первых же аккордов захватила волной и понесла в сказку « Щелкунчик», наполняя душу гордостью за то, что принадлежу к той же культуре,что и автор. Скрипки отводили плавным движением изгибы рук музыкантов, дирижер улыбался и кланялся одними глазами, приоткрывая рот для благодарности. Мне казалось, что чарующая гладь пространства вот- вот пошатнется, и я нащупаю тот невидимый мостик, тот незаметный ток, определяющий тайную связь с одним только человеком на сцене, и это может быть, например, дирижер. Но он был далеко, совсем в другом измерении.

Когда-то в Минской опере такие вот невидимые ниточки организовывали пространство. Как сладостно было ощущать, что дирижер сейчас и не думает, и не смотрит, но тем и дороже его безучастность, что он уже снимает фрак, и даже жилет, и, в одной только белой рубашке, подходит к роялю в гримерной, и открывает шампанское, и показывает едва заметным кивком, глазами, поворотом лица: « Ну..!» Это все наполнялось смыслом и душой лишь там, в том холодном воздухе, насыщенном тайной.

Легкие и прозрачные, как крылья ангела, - вспорхнули звуки, и заполнили все пространство. И не осталось места иным, тяжелым звукам или мыслям, ничто не мешало уже состоянию покоя и неги.

Искушение светом, и звуком, последней чертой...

За оркестром подмостки, которые к жизни так близко.

И сливается гул непонятных, чужих голосов за спиной,

И парит чудо-птица так рядом со мной, и так низко.

Вы похожи на птицу: Вы машете плавно рукой,

Ваших пальцев движенья понятные, словно дыханье.

И такая сейчас благодать происходит со мной,

Что ни дать и ни взять, - только жизнь, и любовь, и желанье...

И за этим движением, перемещением рук,

Кто-то создал уже удивительный образ, и кружит,

Словно музыка, словно плетение кружев,

Словно звездного диска небесный волнующий круг..

От этого чувства нет спасения, оно везде и повсюду, оно властвует и царит, торжествует и заколдовывает. Холодеют кончики пальцев, и пересыхают губы. И уже не пустота, не вакуум, а обжигающий свет повсюду, и едва ощутимые покалывания в глубине ладоней, и непонятная тяга углубиться, утонуть в мягкой оболочке кресла, освободить то, что рвется из отяжелевшего тела наружу, то ли улететь сей же момент, то ли остаться, в мягкости зеленого кресла , отпуская себя из себя. Я — река, подземная река, рвущаяся наружу, движимая такой силой, что внутренние всплески захлестывают и не отпускают до тех самых пор, пока не смолкнут последние аккорды музыки, в предчувствии волшебства.

А я, почему-то, гнала от себя эту мысль, словно боялась, даже когда узнала, почувствовала, что все-таки случится. Сегодня. Непременно...

И, когда совсем уже нет мочи дожидаться, и свет падает тяжелым облаком на глаза, и воздух переполнен болезненными полутонами, так что трудно дышать… Вы возникаете в ощущении предчувствия, желания, фимиама… Вы появляетесь в поле моего зрения где- то рядом, через несколько рядов кресел, и я уже вижу ваш красивый затылок, и взмах руки, и оборот головы, и торжественную прелесть улыбки. Вы отделяетесь от реальности и перемещаетесь в то пространство, которое заполнено музыкой. Ваше дыхание где- то на уровне сгиба моей шеи, там где воротничок образует линии, напоминающие кораблик. Этот мостик чудесным образом появился, возник! И тот, кто сейчас поет на сцене, - он ловит мой взгляд, ему необходимо знать, что совсем близко светится человек, и этот свет обращен к нему. И он тоже светится и поет для меня.

Какое странное свидание , -

Я, верно, не искала б Вас,

Когда бы не нашла заранее,

Не зная точно день и час.

И фразой брошенной, случайной,

Вы не застали бы меня…

Но кто- то жестом всепрощающим

Взмахнул... –

И скрипки вновь звучат.

"Смейся паяц", - пел тенор, и закрывал рукой лицо, изображая рыдания. А потом раскрыл голубую нотную тетрадь Гайдна и запел так восхитительно, так звонко, так грассируя и поднимая звуки, покачивая их на кончике языка, выдавая всем столбом своего голоса прямо в зал, в публику, мне в сердце. И больше не существовало хора, индуса из трамвая, лаковых ботинок первой скрипки, дирижера с отсутствующим лицом...

Я уже предчувствовала, что Вы бросите мне свои цветы сегодня после концерта, и смотрела на Вас с чувством благодарности и восхищения.

Как восхитительно поет

На языке мне незнакомом!

И музыка зовет в полет

Сквозь времена, и снова,

Предчувствуя желанья власть,

И боль, и горечь расставания, -

Хочу неистово желать,

И подниматься над страданьем!

Он пел, мостик между нами качался в волнах его голоса, и я видела капельки пота на его челе, и тонкие губы, которые он складывала буквой « М», пропевая ноты.

Карты, подброшенные мне судьбой распались, образуя треугольник: индус, дирижер, - но только Он парил над сценой...

Ночь похожа на волну:

Шепчет музыку одну,

И уносит, и качает, -

То на небо, то ко дну.

И сближает Вас со мной

Не труба, и не гобой,

И не царствие морское, -

А невидимый прибой.

То ли в ласковой волне

Довелось забыться мне,

То ли с легкою душою

Вы спускаетесь ко мне…

И держу еще пока

Два волшебных башмака, -

Удивительно прозрачных,

И танцующих слегка.

Ночь похожа на волну…

И это было так прекрасно, что я не заметила, как зал грохнул аплодисментами, и артисты вышли кланяться, и публика стучала ногами, и свистела ( тут так проявляют уважение и восхищение), а они выходили и уходили со сцены, унося с собой подаренные им цветы. Ничего не получилось. Он унес букет. Но зал хлопал, топал, свистел. И они опять вышли...И... Уходя, он наклонился, и (вот где загадка лучшего места!) — бросил мне свой букет. И я утонула лицом в пахнущих свежестью астрах, и розах, и прижимала цветы к щеке, и к сердцу, а все выходящие из зала смотрели на меня, и я кивала головой на их реплики. И потом, всю дорогу домой, в холодном автобусе подходили женщины и мужчины, не в силах оторваться от той тайны, того аромата счастья, которым полнилось пространство вокруг меня, они, не понимая, разделяли его своими нехитрыми вопросами « Ах, это ты получила букет?» и я отвечала: " Да. От тенора. У него такой красивый голос!". И была невыразимо счастлива, потому, что Он доказал всем своим огромным и красивым естеством, своим волшебным голосом, что мечты сбываются, надо только мечтать, непременно мечтать! И люди вокруг, как бабочки на свет, хотели соприкоснуться с этой тайной, они окружали меня, множили мою радость, поглядывая, как я лелеяла на груди прекрасный символ мечты, благоговея и нежась. « Столько нежности!», - подытожила всю эту историю мой друг - кинорежиссер Э.А., которая после инсульта говорит на своем особом языке. И я решила, - пусть так и будет. Так и назовем эту волшебную рождественскую историю.

КружИтся снег, декабрь, словно зверь

Уткнулся мордой, охраняя двери.

И сказка начинается во сне,

И я сама в нее едва ли верю...

Но все сполна, - нельзя не разгадать:

Мы здесь пришельцы, чтоб соединиться

Теперь в реалии, пока дано мечте

В холодном декабре к теплу стремимся.

И вот уже жизнь заворачивает меня в обертку причастности. Каким-то странным образом Плачидо Доминго именно сегодня исполнилось 70 лет, и по ТВ прекрасный тенор поет прекрасные арии...

Сколько нежности, сколько чистоты первого снега и морозной свежести в этом волшебстве, в этом времени чудес и загадок!

Когда изображаю, что дышу:

Глотаю воздух, развожу руками,

И мысленно признание пишу,

Обласканная вашими цветами,

Улыбкой вашей,

Что же нам еще

Для понимания?

О, время неизбежно

Ведет туда, где открывает все

Задуманное ангел белоснежный,

Срывая волнами звучащими покой,

Надежно засланный над плоскостью, -

И с нами

Уже случилось, и настигло:

Боже мой! И стало ясно,

Что теперь уже и с нами!

Шуршит обертками цветными Рождество,

Коснемся пальцами блестящего сюжета...

И явится мечта, как Божество,

Чтоб утонуть в объятиях букета...

Фотографии автора.