Все с сочувствием и большим любопытством слушали мужчину, сидящего на ветхом крыльце, много раз им чиненного и латанного. Лицо мужчины грубое, изрезанное шрамами, один из которых тянется от виска до скулы, прячась в редеющей, седой бороде. Одна рука безжизненно висит вдоль тела. Правая нога - обрубок, доходящий до колена, опирается на протез. Глаза его тёмные и потухшие, как угольки, в остывающем костре. В них видна растерянность и непонимание, словно он не вернулся ещё оттуда..., где пришлось воевать.
Затягиваясь самокруткой, так что тонкая струйка дыма на мгновение закрывала его лицо, он хрипло произнёс:
- Не знаю, зачем меня туда послали...Говорили, что буду защищать... А кого защищать?... От кого?... Живут себе люди и живут. Я видел их дома - большие, светлые. Не то, что у нас. Дороги ровные, деревья подстрижены, дети чистые и нарядные. А мы?... Поглядите вокруг?.. У нас не дома, а избушки трухлявые, поля бурьяном заросли. Ни школ, ни больниц, ни магазинов.
Слушатели переглядывались между собой: одни с недоумением и удивлением, а другие с интересом.
- Так кого же ты там убивал, сынок?- спросил один старик.
- Вот и я спрашиваю себя, кого? И за что? Сказали - враги. А что я увидел? Те же женщины, старики и дети. Только живут лучше нас. Всё у них красиво, мирно: в домах, и на лицах. А нас туда... убивать, да рушить.
- Так может это не они враги? - тихо спросил кто-то, - может те, кто нас туда послал?
- Не знаю. Знаю только одно - не надо было туда ехать. Всё теперь у меня стало по другому... Как с этим жить? Кому я теперь нужен? - тяжело вздохнул мужчина, посмотрев на свою неподвижную руку и обрубок ноги.
Гнетущая тишина повисла над деревней. Каждый из собравшихся, глядя на калеку, понимал - ответа не будет. Как и не будет у них той, красивой жизни, о которой только что услышали, и которую кто-то надумал без причины уничтожить.
* * *