День у Владимира Александровича Надеждина не задался с самого утра.
Вскочив под омерзительную трель пузатого будильника, Владимир Александрович в утреннем полумраке наступил на ухо старой обидчивой таксе, возымевшей привычку спать возле хозяйского дивана на манер плешивого ушастого  коврика. Псина досталась  Надеждину при разделе совместно нажитого имущества  после  развода с бывшей супругой Зинкой, сбежавшей год назад с агротехником из Рязани.

 Такса, с хрустом выдернув хрящеватое ухо из-под пятки хозяина, с лаем и всхлипываниями закружилась по периметру комнаты, опрокинув на бегу этажерку с книгами, телефонную тумбочку и швейную машинку «Зингер» в округлом фанерном футляре.

 На шум в дверях появилась соседка Владимира Александровича,  мать-одиночка Глафира Петровна Нечипоренко и мило улыбнувшись, поинтересовалась, - все ли у него в порядке?
Глафира Петровна имела на разведенного соседа виды.
Еще бы: пятнадцатиметровая комната на пятом этаже сталинского дома, с балконом и к тому же с видом на Кутузовский проспект, это вам не фунт изюма, это по нынешним расценкам  миллионов на пять, шесть потянет.  Ради этого можно и таксу, да и самого мужика какое-то время потерпеть. Опять же сыночку ее, девятимесячному наследнику Васеньке, какой-никакой, а папа нужен. Тем более, Владимир Александрович мужчиной был неплохим, можно сказать положительным, при должности. Хотя внешне и неказистым, хилым и лысоватым. Впрочем, нельзя полностью сбрасывать со счетов и весеннее обострение чувств. Гормоны там всякие,  тестостероны, эстрогены...

Май, как ни крути, он на всех действует, и даже на матерей одиночек.

Отрицательно махнув головой, Надеждин затянул пестрый галстук на пупырчатой куриной шее  и поспешил к двери.

Не успел бедолага. Не успел.

 Ласково улыбаясь, соседка поправила  большие груди под полупрозрачной сорочкой и, прижав Владимира Александровича к дверному косяку,  томно улыбнулась:
- Вы, Володенька как-то говорили, что у нас за углом,  открылась  аптека. Вы уж голубчик,  купите моему сыночку  пару упаковок памперсов, тех, что рассчитаны на ребенка от двенадцати до пятнадцати  килограммов. А я вам денежку вечером отдам. Вы не сомневайтесь,  отдам. Потом…

 Надеждин вздохнул, и уже в подъезде, перед захлопнутой дверью  пробурчав что-то нерешительное о трудовой дисциплине, весенних посадках  луковичных  и очередях в московских аптеках,   ринулся вниз, забыв про кабинку лифта.

  За всю свою трудовую деятельность Владимир Александрович на работу  ни разу без уважительной причины не опоздал. А трудился он на ниве озеленения севера столицы, в ООО «Весенний ветер» старшим цветоводом. 
…Кляня себя за бесхребетность,  старший цветовод, вошел в пропахшую валерианой аптечную прохладу. Очередь как он и предполагал, была довольно приличная: человек пятнадцать. За стеклом, на стеклянной же полке,  перед самым носом Владимира, переливаясь всеми красками и расцветками,  живописными горками лежали пачки презервативов лучших мировых фирм.

 - Интересно… Похоже, на презервативы санкции не подействовали…
Он подошел к окошку,  и все еще находясь под впечатлением от увиденного презервативного многообразия,  проговорил приглушенно, можно сказать интимно:
- Мне, пожалуйста, две пачки презервативов.

 - Каких?- Лучезарно улыбнулась юная провизорша и потянулась к прилавку.
- В нашей  аптеке в связи с майскими праздниками действует  ряд скидок на презервативы, клизмы, грелки, а также…

 - Да мне все равно каких.  – Прервал ее Владимир. -  Тех, что рассчитаны килограммов на двенадцать, пятнадцать живого веса.

 - Пятнадцать? – Девушка сначала побледнела, потом покраснела, и лишь затем, пропихнув голову сквозь круглый вырез в стекле,  недоверчиво оглядела  фигуру Надеждина.

  - Таких  сейчас нет. Не завозили пока еще.

 - Слава тебе Боже!- Старший цветовод с видом выполненного долга бросился на улицу и остолбенел в двух шагах от аптеки: на стволе старого тополя, большим аморфным пятном копошился рой пчел, невесть откуда появившийся в центре белокаменной.

  - Пчелки – то, похоже, среднерусские. А если их в улей да на балкон? 

Прошептал Надеждин задумчиво и вновь направился  в аптеку. 

- А презервативов пока еще не подвезли! Ждем!- Громко,  на весь зал закричала девушка, узнав недавнего покупателя.

- Это ничего! Мне можно и ведро.- Прихватив пластмассовую посудину и вытряхнув на пол кассовые чеки, использованные шприцы и прочий аптечный мусор, Владимир  вновь подбежал к дереву. Рой (в мыслях Надеждин называл его уже своим), встретил его дружным, приветливым  гулом. Соскоблив   пчел в ведро  шляпой, старший цветовод, позабыв про свои принципы о рабочей дисциплине, поспешил к дому.

В комнате,   оглядевшись,  и поставив  ведро на стол, предусмотрительно прикрыв рой  портфелем, Владимир Александрович тотчас же поспешил прочь. А как же!? Летом, в самый сезон  дел у пчеловода немало. Но самое главное это конечно купить улей. А дымокур, центрифуга для откачки меда, фляги, рекламу в газету  и прочую мелочь он, несомненно, купит потом,  с первых денег, вырученных от продажи меда.

- Интересно, а почем нынче мед? Кутузовский…

 Надеждин аж зажмурился в предвкушении будущего гешефта  и ступил на эскалатор метро.

Пока он носился по Москве в поисках улья и литературы начинающего пасечника, в его квартире произошло следующее. Глафира Петровна, заслышав топот убегающего соседа, на цыпочках подошла к его двери и прислушалась. Из замочной скважины доносился странный, чуть слышный гул и тонкий, неуловимо-знакомый  запах.

- И что это у нас там?  – Протянула  Глафира Петровна и на правах будущей супруги вошла в комнату.

Неотвратимый рок влек женщину к ведру стоящему на столе.

Приподняв портфель, она склонилась над копошившимся роем, пытаясь осознать, понять, что же это такое, в конце-то концов.

Пчелы оказались более сообразительными.
Одуревший от духоты рой кинулся на Глафиру Петровну. Она завизжала, отпрыгнула в сторону и наступила на злополучное, опухшее ухо спящей собаки. К сожалению, то, что позволено хозяину, то не позволено хрен знает как здесь оказавшийся женщине, и такса с чувством оскорбленного достоинства, вцепилась в зад мечущейся по комнате матери-одиночке.

С визгом и  криком, в котором с трудом угадывались упоминания и самого Владимира Александровича и его давно уже покойной матери, Глафира Петровна пометалась сколько-то по квартире и, размазывая по лицу слезы, сопли и раздавленных пчел,  ринулась на лестничную клетку.

 Ниже этажом, четыре таджика-дворника в оранжевых безрукавках (родственникам по статусу не положено) выносили гроб с на днях усопшим старичком общественником,  Яковом Назаровичем.

- Пригнись, нехристи!- Крикнула ослепшая от боли женщина и попыталась перепрыгнуть гроб.  Нет. Глафира Петровна явно переоценила свою прыгучесть и всем весом рухнула на грудь молчаливого старичка. Таджики и без того усталые, гроб с двумя телами не удержали и подгоняемые пчелами бросились в квартиру, откуда они только что появились столь торжественно. Далее действие пчел напоминали партизанскую войну Дениса Давыдова в далеком 1812 году. Рой разделился. Половина  пчел,  ринулась вслед громыхающему по истертым ступеням гробу, с восседающем на нем матерью-одиночкой, а вторая половина -  атаковала притаившихся под столами родственников старичка – покойника.

Жаль. Жаль, что среди приглашенных  на поминки Якова Назаровича, не оказалось художника - баталиста. Впрочем,  скорее всего даже живая кисть опытного рисовальщика не смогла бы описать происходящее в квартире, подготовленной к большим и пышным поминкам. По столам, заставленным тарелками с блинами, горками кутии  с  изюмом и кастрюлями с огнедышащим борщом носились таджики в безрукавках, благообразные старушки измазанные салатом из рыбных палочек и бородатые старики в шляпах – коллеги усопшего. Шум. Крики. Давка. Плачь. Полная неразбериха. Радостно жужжащие пчелы  и развалившаяся в красном, любимом  кресле покойного,  старая такса, сосредоточенно обгладывающая большую, жареную утку.

Возле подъезда, шаря по карманам в поисках ключа,  стоял радостный Надеждин. Правой рукой он с трудом удерживал большой, двухкамерный, 12-рамочный улей, выкрашенный игривой, голубенькой краской.

В эту минуту, тяжелая металлическая дверь подъезда распахнулась,  и из парадного, сметая все на своем пути,  вылетел красный, украшенный сборками и кистями гроб с сидящей на нем в позе наездника  Глафирой  Петровной. Но не опухшее от пчелиных укусов лицо соседки, ни ее  заплывшие глазки и  не широко разведенные ноги  поразили Владимира Александровича. Нет. А вот  то, что покойный Яков Назарович,  согласно силы инерции уткнувшийся  большим, породистым носом  в голубые с начесом рейтузы женщины,  приоткрыл блеклые глаза и вроде бы даже улыбнулся (Господи, неужели пчелиные укусы столь чудодейственны!?), настолько потрясли начинающего пчеловода, что он уронил  только что купленный улей на асфальт.

Ну а дальнейшее, произошедшее у подъезда в этот  весенний день,  еще долго служило темой для обсуждений и на кухнях коммунальных квартир и в кабинетах компетентных органов.

Итак. Гроб грохнувшийся на асфальт распался на доски и бруски.  Яков Назарович, галантно пригнувшись, вытащил из-под скамейки опухшую Глафиру  и, усадив ее в тени тополя шептал ей что-то на ушко, покачивая ножкой обутой в белые, войлочные тапочки. Вслед за гробом из дома вывалились  измазанные остатками поминальных блюд таджики, родственники и близкие ожившего  пенсионера.

Тяжелая, объевшаяся такса, сытно щурясь на майский свет, интеллигентно приподняла ножку над обломками улья, дощечками и пенопластом. Пчелиный рой во главе с маткой,  вновь объединившись нечто  целое,  полетел куда-то на юг, может быть даже за город. И в довершенье всего, на залитом  солнцем дворе, неожиданно для всех появился девятимесячный, до этого не умеющий ходить отпрыск Глафиры Петровны - Вася. Покачиваясь на кривеньких  как у аксакала  ножках,  он  подошел к маме и притихшему Якову  Назаровичу и, протянув к последнему маленькую ладошку, произнес громко и убедительно:
- Папа!
                      *  *  *