В МОСКВУ НЕ ЗА ПЕСНЯМИ

У моей доброй приятельницы, ленинградки, сотрудницы Русского музея Любови Федоровны, была племянница, Ирина Григорьевна, и жила она в Москве. Будучи у меня в гостях, Любовь Федоровна не раз рассказывала мне о племяннице – ее жизнь также была полна событий, отражавших ход истории горестного 20-го века.

     Но так же, как я не удосуживалась записывать рассказы из жизни Л.Ф., так и о жизни Ирины Григорьевны у меня остались скудные обрывочные воспоминания. Тем не менее, с подачи Любови Федоровны, у нас наладилась виртуальная, как сейчас говорят, связь – по переписке. Конечно же, это не были такие частые и подробные письма, что связывали нас с Л.Ф., но связь была регулярной, и в основном, это были поздравительные открытки ко всем праздникам.

     О, кто из нас не помнит это явление, этот, можно сказать, культурный феномен – праздничные поздравительные открытки! Как мы ждали поступления открыток, каждый день бегая к газетным киоскам, и вот наконец – получили! Я, как и многие другие, ходила от киоска к киоску, в магазин «Союзпечать», на главпочтамт – в поисках самых красивых, на мой вкус, экземпляров. Причем, мне было очень важно почему-то, чтобы все открытки были разными. Это было весьма забавно, если учесть, что адресаты мои, за редким исключением, не были знакомы между собой, жили в разных городах, и уж конечно, не могли эти открытки сравнить, Но, видимо, это нужно было мне самой, и было в этом процессе приобретения открыток что-то манящее и привлекательное.

     Таким образом, Ирина Григорьевна была в списке моих адресатов, и Новый Год, 8-е Марта и все советские праздники отмечались моими ей поздравлениями и пожеланиями – разумеется, взаимными. Ну, а затем наступила перестройка, поводов для поздравлений поубавилось, но связь наша поддерживалась. Так бы, наверное, она бы и сохранялась в эпистолярном жанре – если бы не вдруг возникшее обстоятельство.

     Подошел 91-й год, период массового отъезда евреев на свою историческую родину. Я же с семьей прочно сидела в Кишиневе, а если и были какие-то отдаленные планы, то на выезд по работе в Штаты. А вот родственники моей сестры (она была не замужем, значительно старше меня и жила в нашей семье) к тому моменту уже два года жили в Израиле, прочно там обосновались и решили пригласить мою Таню погостевать пару месяцев и посмотреть текущую молоком и медом страну. Выслали ей гостевое приглашение, она принесла с почты это заказное письмо – в шикарном, непривычном для нас плотном конверте с красной сургучной печатью. Но это был только первый этап эпопеи – далее предстояло получить гостевую визу.

     До нас в Кишинев доходили отдаленные невнятные слухи о том, что получение визы даже на гостевое посещение Израиля – задача не из легких. И поскольку сестра моя была уже в пенсионном возрасте, а особой прытью и настойчивостью в общении с официальными инстанциями никогда не отличалась, то выход был только один: ехать за визой предстояло мне. Взять отпуск на пару-тройку дней мне на моей тогдашней службе не составляло труда, а заботу о семье на это время взяла на себя, естественно, сестра, она же и оплатила поездку и все связанные с ней расходы. Оставалась проблема – жилье в Москве. И вот тут-то моя добросердечная подруга Любовь Федоровна незамедлительно предложила воспользоваться квартирой своей племянницы Ирины Григорьевны. Вот так мне и предстояло уже лично познакомиться с доселе не виденной приятельницей.

     Прилетев во Внуково, я ей позвонила и получила подробные инструкции, как добраться до ее дома – что я без приключений и осуществила. Дом Ирины Григорьевны стоял на берегу Яузы в окружении таких же многоэтажных блоков, и я в тот же вечер получила возможность с высоты балкона любоваться окружающей панорамой в последних закатных лучах. Ну, а потом незабываемые посиделки на кухне уютнейшей квартиры настоящей московской интеллигентки, главное украшение и богатство которой составляли книги – бесконечные от пола до потолка стеллажи.

     Ирина Григорьевна была выпускницей послевоенного курса физфака МГУ и работала редактором весьма известного всесоюзного издательства. Стоит ли удивляться, что книги были – и физически, и духовно - основным наполнением ее жизненного пространства. Одних только книг о животных там было не счесть. А я, зная страсть моего сына-подростка к зоологии и сама приобретая ему все, что только удавалось достать – тут была просто в шоке от такого изобилия и никак не могла оторваться от этого стеллажа. Нетрудно догадаться, что, проникшись таким моим порывом, а вернее, уважением к страсти сына, И.Г. без колебаний подарила ему один из ценнейших экземпляров отредактированной ею же монографии.

     За разговорами время пролетело незаметно, однако завтра поутру мне нужно было отправляться «на задание». И.Г. была наслышана о страстях вокруг получения визы и постаралась максимально проинструктировать меня. Наутро она с материнской заботой разбудила меня чуть свет; не обращая внимания на мои протесты, плотно накормила (только позднее я с благодарностью оценила эту ее настойчивость) и дала подробные наставления о маршрутах автобуса и метро.

     Еще не развеялась предутренняя сырая мгла (стояла поздняя хмурая осень), когда я подходила к зданию голландского посольства, в котором находилось в ту пору консульство Израиля. Я  в общем-то подозревала, что, несмотря на такую рань, буду там не одна, но взглянув на номер на квиточке, выданном мне распорядителем, встревожилась не на шутку – номер был трехзначным! Правда, мои «товарищи по оружию» утешили меня, что отсев бывает значительным, и оглядев критически мою субтильную фигуру, посоветовали: «Ну, ты не унывай, крепись!» Как страшный сон я вспоминаю тот московский рассвет в Калашном переулке. То, что за эти бесконечные часы ожидания открытия посольства я замерзла до посинения, было самым легким испытанием. Но когда, по мере приближения искомого часа, толпа стала угрожающе сгущаться – это было уже по-настоящему страшно. Это был тот момент, когда я на своей шкуре ощутила и своим умом осознала понятие «Ходынка». Я, маленькая и ослабевшая от долгого стояния, оказалась в центре гигантской людской пробки. Толпа сдавила меня так, что казалось, затрещали кости, а на последних метрах ноги мои оторвались от земли, и в таком положении, стиснутая со всех сторон, я была донесена до турникета. Тут уж несколько дюжих милиционеров выстраивали людей по одному в узком пространстве ограждения. Судорожно прижимая к груди сумку с документами, я протянула проверяющему номерок, взамен получила другой - в соответствующий кабинет, и, не помня себя, то ли вломилась, то ли упала в вестибюль…

     Ну, а дальше, словно в вознаграждение за пережитый ужас, когда я пришла в чувство и смогла уже оглядеться по сторонам – дальше все было, как в сказке. Я увидела мягкий и теплый свет, дивной красоты шторы, отделяющие этот свет от хмурой уличной мглы, и почувствовала божественный запах – по своей дремучести я тогда еще не знала, что существуют искусственные освежители воздуха. Вся красота, запах и освещение этого интерьера как бы обозначали реальную границу между порядком и логикой производимой внутри работы – и страшным беспределом снаружи. Я вдруг осознала себя сидящей на мягком стуле с одноразовым стаканчиком минералки в руке – даже не помнила, как кто-то из работников усадил меня и привел в чувство. Ноги мои после стольких часов неподвижного стояния мелко дрожали, но я поняла, что спасена, жизни моей уже ничего не угрожает.

     И впрямь, дальше пошло как по маслу. Несомненно, это был четко отлаженный процедурный механизм – с дежурными улыбками, протокольной приветливостью и профессионализмом. Теперь, задним числом, я подозреваю, что эта приветливость была несколько демонстративной и служила частью общей политической тактики – ведь с территории консульства фактически начиналось государство, которое ждало и впоследствии приняло больше миллиона своих граждан! Со мной же разобрались в считанные минуты, только поинтересовались, почему не приехала сама приглашаемая, но, изучив нотариально заверенную доверенность, без лишних слов выдали вожделенную визу.

     Я вышла из здания посольства. Снаружи, как по мановению волшебной палочки, все чудесным образом переменилось. Хмурого сырого мрака как не бывало, ярко светило солнце, даже какая-то пичужка материализовалась из небытия и щебетала где-то в вышине. А на ближайшем к посольству перекрестке стоял киоск, в витрине которого я увидела… Нет, этого не могло быть наяву, я видела ЭТО только в бесконечно далекой от нашей жизни рекламе по телевизору. В витрине киоска  тогда, в 1991 году я впервые увидела наяву шоколадные батончики - «Марс», «Сникерс», «Баунти» и всю прочую неземную прелесть, которую плотоядно откусывали белоснежными зубами заокеанские супермены и супервумены из телевизора. Нет, подумала я, такого дуплета, такого двойного счастья просто не может быть – полная безоговорочная победа в борьбе за визу, а к ней – вот такое, в шаге от тебя, «райское наслаждение» - протяни руку и купи. И хотя стоил такой батончик, по моим тогдашним меркам, огромных денег – я протянула и купила! Да ну вас всех, подумала я, всех, кто сегодня чуть не удушил меня заживо, я сейчас имею полное право на вознаграждение. Дрожащими руками я развернула яркую обертку «Марса» и, смакуя каждый откусанный кусочек, расправилась с ним, еще не дойдя до остановки.

     Сегодня я думаю, что только сильный голод и пережитый стресс могли привести меня в такой почти чувственный восторг от этого, не самого гениального, изобретения человечества. Яблочный штрудель моей тетки, мог бы, пожалуй, дать ему фору – но «Марсу», похоже, просто повезло: он оказался в нужный момент в нужном месте.

     После этого я, совершенно забыв об усталости, в полной эйфории походила по московским улицам, но окончательно сморенная, все же вернулась в гостеприимный дом на Яузе. Когда Ирина Григорьевна вернулась с работы, я со всеми подробностями живописала все перипетии моей «посольской Ходынки», но сейчас это уже не выглядело так трагически, и мы дружно посмеялись и решили - будет что рассказать домашним.

     Назавтра моя радушная хозяйка собирала меня в обратный путь. Ведь не могла же она отпустить меня с пустыми руками – как бы в ответ на привезенные мной дары южной природы, она вручила мне не только ценную книгу. Заметив накануне, как округлились мои глаза при виде «дива дивного», а именно, растительного масла в импортной пластиковой бутылке, она отдала мне весь свой наличный запас. Как выяснилось, это было весьма спорное по достоинствам рапсовое масло – но ведь у нас в Кишиневе такого чуда отродясь не было. И я еще долго потом переливала наше натуральное душистое подсолнечное масло в эту дивную заморскую тару.

     А что касается заморских продуктов – моя преданная и заботливая сестра, погостив три месяца в изобильнейшей стране и вернувшись в практически голодный Кишинев, навезла их столько, что мы, наверное, тоже еще месяца три их уплетали – уже как бы и привыкнув к их ярким упаковкам.