В предлагаемых Вашему вниманию "Мемуарах" собраны забавные, как мне представляется, ситуации, в которых я  не очень-то соответствую своим "регалиям" (см. "Профайл").

Неврачебные  «Записки врача» 

"Разочарование" 1957 год, октябрь. Я - студент 3-его курса - прогуливаюсь с первокурсницей, достаточно симпатичной для ухаживания. Там была аж очередь желающих «дружить». Не знаю, за какие-такие заслуги удостоен был я. А, впрочем, может и было за что  : почти отличник, чемпион области по шахматам, непременный участник худсамодеятельности, то бишь человек, широко известный в узком студенческом кругу. Словом, в этом негласном конкурсе мне удалось таки вырвать "победу", и вот... мы чинно гуляем по городу.
   Погода отличная, что-то, вроде бабьего лета. Воздух чистый, пахнет опадающими листьями, вокруг начинающиеся сумерки, поощряющие "злокозненные" для той эпохи намерения и мысли - «может под руку взять?» Сам при этом непрерывно что-то рассказываю, пытаясь быть интересным, поразить  эрудицией, «вскружить», таким образом, милую головку. Очередную историю закончить не удалось, потому что она, окинув меня, показалось, восхищённо-заинтересованным взглядом, перебила и вспомнила, как они сегодня с подругой обсуждали, отчего это я «такой бледный». Я, понятное дело, приободрился, мол, аристократия (кстати, отсутствующая в роду) в крови «играет» и услышал:
«Мы решили, что у Вас ... глисты!».
Представляете моё разочарование? Я остановился, как конь на внезапное «Тпрруу», посмотрел на неё, как мне казалось, свысока, и быстро вымолвил «До свидания, Лариса (и фамилию помню - Красницкая)!», повернулся и ушёл, оставив "знатока  гельминтов" посреди дороги (они как раз на кафедре Биологии проходили «Червей»).
   Случай навсегда врезался в память. И даже не потому, что задело признание «неаристократичности». Нет! Просто, слишком велик был контраст между ожидаемым и услышанным - «как падение с крыши на асфальт» (я уже тогда чуть ли не наизусть знал «Обитаемый остров» Стругацких)".

«Хохма»   Август 58 года. В том году мы успешно закончили 3-ий курс и на радостях остриглись наголо. «Мы» это я и два моих друга. Они разъехались на каникулы, а я прикипел к кафедре фармакологии и доц. Никулину, только что назначенному деканом лечфака (впрочем, тогда других факультетов в Рязанском мединституте просто не было).
Зачем-то меня шеф, чей кабинет находился в главном корпусе и где он проводил собеседования с абитурьентами, вызвал. Выхожу от него и оказываюсь в окружении взволнованных девчушек и пацанов, хватающих меня за рубашку и жадно спрашивающих «Ну, чего там? Чего от нас хотят?». Я, разумеется, принял трагический вид и понёс ахинею про «количество симфоний Чайковского и Бетховена», про «русских и советских художников», имена коих, якобы, «обязан знать будущий врач». Одна весьма симпатичная особа слушала, прям-таки, раскрыв рот, и теребила меня за рукав, вопрошая «ну и ты как?»,
- «А чего я», - с грустным видом отвествую, - «Мне ведь всё равно ничего не светит»,
- «Почему?»,
- «Так ведь только что освободился... Три годика от звонка до звонка», и почти со слезой в голосе, - «Кому я теперь нужен...».
На подобное развитие сюжета натолкнула меня моя «причёска». Посему притча об освободившемся из мест не столь отдалённых зеке, надумавшем поступить в мединститут, заслужила полное доверие. Девчушка принялась меня утешать разными словами, из которых до смешного впечатлили следующие:
«Так ты ведь исправился... Да? Тебя обязательно примут!».
Понуро отчаливаю, жалея в душе, что никто из приятелей не был свидетелем моей «хохмы».
   Возможно, сей эпизод полностью улетучился из памяти, если бы не продолжение, случившееся месяца четыре спустя. У нас кончилась лекция, и я, помахивая папкой, двигаюсь к выходу. Кто-то совершенно незнакомый преграждает дорогу со словами «а говорил из тюрьмы...».
С трудом вспоминаю, что это та самая «участливая» девушка. Много лет спустя она стала «докт.мед.н. по специальности Патанатомия», но понять, а главное, простить ту давнюю мистификацию сил не нашла.
Не дано, увы, паталогоанатомам оценить «хохмы» фармакологов.



                        В морге
                               
                         *  *  *

 «Упорный»   В конце января 62-го друг вытащил меня в Сокольники кататься на лыжах. Лыжи я любил с детства, причём "не бегать", а именно кататься с горок, если их удавалось найти.
Взяли мы напрокат лыжи, друг "побежал", а я занялся поисками горки. И нашел: высота - метров 10-15, крутизна - градусов 20-25 и в конце спуска трамплинчик, размером сантиметров 10. Вокруг никого. Только я, он и она -«горка», значит. Друг быстренько съехал, оставив меня бороться с «высотой». Начал я с ней бороться.
Съезжал раз 20... до трамплинчика. А после него - «летел» и падал. Сначала мои усилия были предметом внимания исключительно друга. Потом подъехала группа школьников с весьма симпатичной (помню и сейчас, хотя прошло более  40лет) сопровождающей. Все они, удачно опробовав трамплинчик, заинтересовались моими усилиями. Когда в очередной раз я поехал и опять грохнулся, смотрю, друг тихо киснет от смеха. Спрашиваю: "Чего?", - и он, указывая глазами на учительницу (симпатичную!), повторяет её слова, сказанные детям после моей новой попытки, закончившейся эффектным и, признаюсь, чувствительным падением: "Упорный..."; - особенно, поверьте, обидным мне показалось отсутствие какого бы то ни было восхищения или даже сочувствия в её тоне. Тем не менее, я поехал опять. И опять упал. Но на этот раз... сломал лыжу, чем и закончил свою карьеру лыжника как на сокольнической лыжне (на пункт проката лыжи нёс я, а не они меня), так и вообще,- с тех пор ни лыжи мня не носили, ни я их...

«Общение» с будущими медсёстрами     1967 год. Я - доцент кафедры фармакологии Рязмединститута. Моя сестра, врач и заведующая медсанчастью, по совместительству преподаёт фармакологию в ФАШ ("фельдшерско-акушерская школа" - так в то время назывались медицинские училища). У неё неплохие отношения с директором, знающим, что брат его совместителя остепенёный фармаколог. Этот директор обращается с просьбой подыскать человека, способного провести - за деньги! - несколько занятий с будущими медсёстрами и медбратьями в рамках "ускоренного сестринского курса". На кафедре у нас нуждающихся в приработке было полно (речь идёт, разумеется, не о доцентах), и я благосклонно просьбу принял, сказав, что желающих подработать найду (имел ввиду кого-нибудь из аспирантов). Подошёл срок, и почему-то никто не согласился. Дабы не подводить родного человека, весьма дорожившего местом совместителя, пришлось мне лично за два, что ли, рубля в час (доценту, мля!) впрягаться. Сейчас многое из памяти стёрлось, но вот первое занятие во всей своей неприкрытой красоте стоит перед глазами и поныне.  
   Явился. Ученички - их штук 20-25 - чинно сидят за столами, аккуратно сложив руки перед собой, как школьники на партах. Все - девицы в возрасте 17-20; мне нет и 30. На лицах не просто внимание, а внимание в квадрате. Тяга к знаниям прёт из ушей. Я представился. Сказал, что им предстоит познакомиться с азами фармакологии, каковые "азы" собирается изложить моя скромная (нескромно утверждал я) персона. И начал.
   С чего обычно, по крайней мере, в институте, где я вот уже 6 лет раскрывал тайны нашей науки студентам, в том числе и нерадивым, мы начинали? С рассказа, что «без фармакологии - никуда», что вся медицина и, более того, естествознание на заре, так сказать, рождения цивилизации сводились к фармакологии, ибо тогда, да и сейчас, простому человеку совершенно не интересны причины болезней - этиология (в этом месте я, подчёркивая значимость произносимого, всегда поднимал указательный палец и не опускал его вплоть до окончания тирады), механизмы их развития - патогенез, и уж, конечно (пора пошутить!), патологоанатомическая картина, рисуемая ("бр-р") вскрытием. А чего его волнует? Правильно! Чем лечиться! И вот это "чем" добывала для него фармакология".
   Весь панегирик во славу фармакологии был придуман мной. Я им, не скрою, гордился и всю преподавательскую карьеру беззастенчиво эксплуатировал, срывая, верилось, бесшумные аплодисменты. Увлечённо токуя, я, тем не менее, не забывал поглядывать на лица слушателей, чтобы черпать вдохновение от восторга, выраженного на оных. К моему удивлению означенного "восторга" что-то не обнаруживалось. Все сидели с застывшими физиономиями, по-прежнему выражавшими предельное внимание ("в квадрате"), но больше - ничего.
"Ну ладно, - сказал я себе, - сейчас я всё равно вас достану".
"Доставать" решил рассказом о школах фармакологии, их предводителях и последователях, большинство которых я знал лично, и посему мог расцветить повествование некими забавными деталями из жизни научного Олимпа.
И пошло: Кравков, Скворцов, Вершинин, Аничков, Закусов, Меркулов, Харкевич... люди, годы, жизни... эксперимент, теория, быт... фундаментальность и прикладнуха... Всё это на нерве, на вдохновении, с игрой вазомоторов, жестами Нерона и модуляциями голоса. Увлёкся, словом. Красноречие поощряла мёртвая тишина и горящие - мне так казалось - глаза девичьей аудитории.
Вдруг в какой-то момент пришло  в голову, что это свет отражается в глазах, а вовсе не моя пламенная речь их "зажигает". Решил проверить догадку. Прервал себя на полуслове, поднял со стула какую-то толстушку и спросил, как она понимает "разницу между школами Кравкова и Скворцова". Толстушка зарделась и, стыдливо прикрывая ладошкой рот, понесла такую несусветную чушь... В общем, пригасила в душе лектора его непоколебимую уверенность в своих популяризаторских способностях. И не она одна. Я пытался задать тот же вопрос ещё трём-четырём "красавицам", но с тем же успехом. Выяснилось, из каждой тысячи слов, выпаливаемых мной в единицу времени, поняты были не более десятка, и то, главным образом, междометия, предлоги и союзы. 
   После сего, блин, первого "блина" (который комом) бисер метать перестал, ибо "необъятного никто не обымет". Через пару занятий удалось уговорить одного из аспирантов взять на себя почётную обязанность образовывать будущих медсестёр, подковывать их в "лекарственном" смысле и получать 2 рубля в час.   
   Впоследствии, когда я уже директорствовал в НИИ, "аспирант" стал сотрудником оного - я вывез его из Оренбурга, прописал в Москве, сделал членом КПСС, дал лабораторию, но заслужить прощение за далёкий 67 год, думаю, так и не смог. А мой опыт преподавателя ФАШ, к счастью, сим и ограничился.

«Рыба»    Где-то в 76-году обращается мой шеф - человек суровый (по И.Ильфу «никакой удыбки в пушистых усах не кроется») - с просьбой проoппонировать докторскую его ученицы, прикатившей для защиты в столицу аж из Казахстана. Я, разумеется, соглашаюсь - понятно, результирующая часть «Отзыва» предполагается архиположительной.
   Заходя  в кабинет, диссертантка почтительно здоровается и благодарит за согласие поучаствовать в процедуре. Поскольку писать т.н. «Отзыв» мне не хочется (коль «Заключение» предрешено), спрашиваю: «А «рыбу» Вы привезли?» - мне и в голову не пришло, что докторант(!)  может не знать, как называется набросок «Отзыва».
Женщина краснеет, стыдливо переминается с ноги на ногу и потом умоляюще говорит: «Ой, Юрий Фёдорович, эта..., рыбу не привезла. Вот банку чёрной икорки...», - и пытается выставить оную банку на стол.
Приходит моя очередь густо краснеть. В голове проносится: "Я Вам не Абдулла, я мзду не беру. Это с меня Луспекаев лепил своего Верещагина. Может разозлиться?"
Слава богу, сумел удержаться. Только усмехнулся (наверное, криво), а затем и  расхохотался (надеюсь, натурально). Более того, извинился за слово «рыба», попутно объяснив, что в научных кругах имеет оно  двойной смысл - осознал, понимаете, что  означенную  особь, несмотря на степень кандидата мед наук, к «научным кругам» можно отнести с большой натяжкой. Слабое утешение на фоне предстоящих трудозатрат по самоличному созданию "Отзыва" .
   Ну, а защита-прошла «единогласно».

Первый официальный визит зарубеж    За время своего пребывания на различных должностях в системе Минздрава СССР и РФ я многократно посещал иностранные государства, объездив чуть ли ни весь мир. Но особенно памятна первая поездка.    
   Это был 1976 год, и тогда подобные вояжи для большинства населения СССР были, что называется, запретным плодом. И-йэх! Отличное времячко ушло - это я лично про себя и «времячко», лично проведённое в зарубежных командировках, потому как в целом дерьмовый период пережила наша страна.
Транзитом через Берлин - одну ночь провел в гостинице - в Дрезден (5 дней). Самое примечательное - «Дрезденская галерея». А вот «Конференция по клинической фармакологии» - цель командировки - как-то не отложилась.
   Меня определили Главой Советской делегации, состоящей (ха-ха!) из двух, включая меня, человек. И как такового организатор конференции профессор Ф. вместе с другими "Главами" (Польша, Венгрия, Чехословакия, Румыния)  пригласил к себе домой.
   Предвкушая «пьянку» и «обжираловку» (привык, понимаете, к Московскому размаху), я не обедал (да и марки сберечь хотелось). Теперь подробности.
Выпить дали полфужера красного сухого, причём оные фужеры стояли уже наполненные (наполовину!). Перед каждым гостем возвышалось блюдце с неким подобием салата, а в центре стола (здоровый такой столище) разместили блюдо с крошечными бутербродиками (позже узнал, что называются они канапе) трёх сортов  - с сыром, с колбасой, с ветчиной. Положили мы на тарелки (а сервировка по всем правилам - тонкого фарфору сервиз, сверкающие - может и серебряные - ножи, вилки, столовая и десертная ложки, накрахмаленные полотняные салфетки с вышивкой) по одной (или одному?) канапе каждого вида, и на упомянутом блюде остались в одиночестве три «сироты».
   Спустя 10-15 минут (как не растягивай удовольствие, с такой жратвой больше не протянешь), всех препроводили в кабинет хозяина. Он самолично наполнил 6 маленьких рюмочек Доппелькорном - неплохая немецкая водка, гордо всем показал бутылку, кою тут же и упрятал в бар. Незнакомый с царящими в данной научной среде нравами, я залпом свою рюмку заглотнул. Понятно, не рюмку - содержимое, хотя с голодухи мог бы и рюмку.
   Следующие 15 минут не оставалось ничего иного, кроме как прислушиваться к разговорам на непонятном языке (абсолютно ничего не понимал, несмотря на чуть ли не 15-тилетнее изучение немецкого), и завидовать прочим участникам - «собутыльникам», блин - томительно смаковавшим водку (до сих пор «смаковать» водку не научился).
   Ровно через час - считать надо с момента вхождения в дом - раздался пронзительный звонок, извешающий о прибытии такси. И мы все хором и каждый в отдельности начали благодарить хозяев за «гостеприимство» и «чудный вечер». Уходя, я успел бросить взгляд на стол - на нём уже ничего не было, и куда делись три маленьких бутербродика, не знаю.  
   Прилетев в Москву, я первым делом с возмущением изложил «пережитое» своему шефу. На что получил совет «привыкать». Констатирую, привык. Во всяком случае последующие четверть века не «возмущался», так как столь скромный приём означает лишь, что платит лично организатор. Ну а ежели фирма иль организация - другое дело: едят и пьют на удивление, куда столько лезет. К примеру, несколько раз я по линии общества «Знание» путешествовал по той же ГДР с лекциями «Достижения Советской медицинской науки».
   Где бы я не читал, обязательно по окончанию приглашался в ресторан. Компания состояла из 4-х человек: местный профсозный или партийный босс, его холуй, я и мой переводчик (переводчица). Стол ломился от закусок. Да и закусывать было что. Босс мгновенно напивался, потому как все другие прихлёбывали, а он пил, порывался запеть, после чего бдительный холуй тащил его в туалет. Мне приносили счёт, который я не оплачивал - боже упаси - лишь подписывал. Уверен, эти счета в глазах кассиров соответствующих организаций характеризовали меня как законченного алкоголика: «нешто можно столько пить!» 

   Вот такие, значит, воспоминания, кои, признаюсь, рисуют меня, отнюдь, не «заслуживающим почитания». Но... «что выросло, то выросло».