Т Р А В М А

          У заведующей отделением Петяйкиной Маргариты Ильиничны день рождения совпадал с предновогодними днями. Коллектив сотрудников отделения был дружный, и мы решили сделать маленький банкетик, присовокупя сюда и Новый Год. Каждый должен был принести из дома что-то вкусненькое. Для себя я выбрала солёные арбузы и все ингредиенты для винегрета. В тот год арбузы я посолила впервые, но не в банках, а в кадке, не резаными, а целыми, да притом уложенными в песок. Получились кругленькие, без вмятин, а уж какие вкусные! Пальчики оближешь!

          Наша психбольница находилась за городом. Не могу умолчать о некой несправедливости. Чтобы получать «сельские» надбавки и льготы, не хватало одного километра. Персонал доставлялся развозкой. Врачи и медицинские сёстры были городскими, а санитарок подбирали по пути следования из деревень. К 8.00 все собирались около психбольницы N1, что располагалась в центре города, и ехали дальше за город в психбольницу N2. Сами понимаете, что опаздывать было нельзя, а то потом добираться приходилось всякими попутками. А поэтому опозданий не было. Надо было вставать очень рано, чтобы ещё около часа ехать до места отбытия. А в тот день нужно было ещё слазить в погреб за арбузами, сварить овощи для винегрета...  Необходимо делать всё быстро и чётко.

          Все домашние спали и лишь мы с мужем собирались начать новый трудовой день. Он сел побриться, а я бегала от одного угла к другому. Так! Овощи сварены, можно лезть в погреб за своей «новинкой». Уверена была, что никто не слышал о засолке в песке. Вот уж обрадуются! А время уже поджимало! Не опоздать бы! Видя мою беготню, муж предложил:

-  Подожди немного, я побреюсь и достану всё сам.

-  Ой, пока ты побреешься, я уже слазаю! - проворчала я и бегом в погреб.

Вниз, вниз! Скорее! Взяв несколько арбузиков (они были небольшими и почти одинакового размера) под мышку одной руки, другой перехватывая перекладины лестницы, устремилась обратно вверх. Ещё чуть-чуть и я вылезу. На предпоследней верхней перекладине, видимо, рука ослабла или оступилась, но...я полетела вниз и упала на трёхлитровые банки с солениями. Боже! Как они ещё не разбились и не вонзились в мои ягодичные мышцы?! До сих пор помню - на латыни звучит «musculus gluteus maximus». Правая нога подвернулась, по сути, я всей своей тяжестью падения с высоты придавила её к банкам. Ещё ничего не ощущая, я поняла, что случилось что-то серьёзное. Посмотрела на ногу, а она в области голени была волнообразная. Понятно - перелом. Торчащих костей не было - значит «закрытый», это уже лучше. Боли пока не ощущала. Крикнула мужу:

-  Володя, я сломала ногу! Помоги выбраться!

 Он всё бросил, и мы вдвоём поднялись наружу. Через несколько минут начались страшнейшие боли в ноге. Надо вызывать «скорую» помощь. Боли становились невыносимыми, я уже не могла сдерживать слёз, стона, который перешёл в ор, подняв всех спящих. Трёхлетняя дочурка осторожно гладила ногу и приговаривала:

-  Мамулечка, не плачь.

 Но вот и «скорая» подъехала. Незадолго до ухода в «психиатрию» я работала на этой «скорой помощи», и многие сотрудники ещё помнили меня. Чувствуя, что боль мне не позволит хоть как-то передвигаться, я попросила сделать инъекцию наркотика.

-  Анна Ивановна, Вы же знаете, что мы делаем их в редчайших случаях, - толи убедить в чем-то хотела меня фельдшер, толи оправдаться.

 Но препирания были недолгими. После инъекции мне стало настолько хорошо, что спокойно была наложена шина и до машины я добралась самостоятельно, поддерживаемая под руки с обеих сторон.  

          До травматологической больницы долетели быстро, так как массовое движение машин не началось из-за раннего часа, да и машин частных было не столько, как сейчас. Сдав меня из рук в руки «скорая» уехала. Тут же меня отвезли на каталке в рентген кабинет, сделали снимок, вывезли, а потом все сотрудники, как «растворились», оставив меня лежать в одиночестве посередине коридора. Как оказалось, это была пересмена сотрудников. Я «кайфовала» под наркотой ещё какое-то время. Посматривала по сторонам. Вот рядом какой-то закуточек, а там сидела санитарка и молола кофейные зёрна в кофемолке (по крайней мере, у меня создалось такое впечатление). Минуты летели за минутами. Они уже сложились в полчаса, час - не знаю, но долго. И вдруг стала ощущать, что действие препарата закончилось, и боли становились всё интенсивнее. Стала стонать, просить санитарку позвать медсестру, но та ноль внимания - руки планомерно крутили ручку кофемолки, а моё присутствие  было простым отсутствием для неё. На моё счастье мимо проходила молодая врач. Я узнала в ней свою сокурсницу по институту.

- Аля, это ты? - неуверенным голосом окликнула её.

 -  Аннушка, что случилось, что с тобой? - узнала она меня. 

Я коротко посветила её в своё несчастье и пожаловалась на сильные боли.

-  Что молчишь? Сейчас распоряжусь, и тебе сделают  укольчик, - пожелав мне выздоровления, она продолжила свой путь.

Вскоре появились медсёстры, но не тут-то было: не могли найти ключа от шкафа «А». Время совсем остановилось, а боль стала просто невыносимой.

-  Дыши глубже! - командовала я себе.

 Дневная смена приняла дежурство, и больничная служба потекла своей чередой. Наконец-то, ключ найден, сделана инъекция, и я опять могла спокойно ждать своей участи. В это время пришла группа студентов мединститута. Ассистентка со своими подопечными долго рассматривали мой рентгеновский снимок, о чём-то спорили, обсуждали, а потом меня на этой же каталке завезли в «малую операционную» приёмного покоя. Ассистентка решила продемонстрировать ученикам методику введения спицы через пяточную кость. Как раз был материал, т.е. я. Будущие эскулапы тихо окружили меня и стали наблюдать за руками хирурга и слушать пояснения своего преподавателя. Процедуру эту я перенесла легко, боль отсутствовала. Затем на носилках «вручную» медики-студентики подняли меня на третий этаж, т.к. лифт не работал. Как оказалось, мне крупно не повезло, в отделении мест не было. И меня на носилках оставили лежать на полу. Нет, я не сетовала. Я же знала условия работы любого стационара. Главное нет боли, а остальное всё терпимо. После обеда кого-то выписали из палаты, а я приобрела своё « тронное место». Но как надолго? Уложили на кровать. К ноге за ту самую спицу подвесили груз в 10 кг. Так началась больничная жизнь с своим укладом и уставом.

          Надо теперь набираться терпения и ждать, ждать и ждать. Ночь прошла тревожно. Иногда так сильно что-то в ноге дёргало, что я с ужасом просыпалась, смотрела на ногу: а вдруг опять перелом? Убедившись, что это мне только кажется, успокаивалась и прислушивалась к окружающей жизни. Во время обхода следующего дня поинтересовалась у врача результатом своего «приземления».  Диагноз был весьма и весьма неутешителен:

ПЕРЕЛОМ ОБЕИХ КОСТЕЙ ГОЛЕНИ СО СМЕЩЕНИЕМ плюс МНОЖЕСТВЕННЫЙ ОСКОЛЬЧАТЫЙ ТРЁХЛОДЫЖЕЧНЫЙ ПЕРЕЛОМ ГОЛЕНОСТОПНОГО СУСТАВА.

Врач познакомил меня с планом лечения:

• 1. Дождаться сопоставления костей голени, на что уйдёт ... месяца, а затем
• 2. Операция на голеностопном суставе, чтобы «собрать» всё «месиво» по наилучшему физиологическому положению.

Итого: настраиваться надо было на длительный «отдых» за своё «застолье и банкет».

          В палате было 4 места, три из них постоянно занимали «прикованные», а одно было «ходячее», что очень выручало нас, лежачих. От соседей я уже успела узнать, что самая сильная боль длится четверо суток, а потом постепенно становится легче.  И я, как молодогвардеец, терпела эту муку, отсчитывая дни. И, действительно, через четверо суток страдание стало более терпимым. Но появилась другая проблема: от постоянного лежания в одном положении огнедышащая боль пронзала спину. Дружный коллектив палатных больных, как мог, успокаивал меня, а со временем, толи я адаптировалась, толи боль прошла, я могла на 180 градусов поворачиваться в постели. Так летели дни за днями.

          Вот уже и 31 декабря. Канун Нового Года. В отделении чувствовалось оживление не только среди персонала, но и в больничных палатах. Несмотря на строжайшие пропуски на посещение, родственники и просто знакомые сновали по коридору. Мне это было видно, т.к. моё ложе стояло около дверей, которые были постоянно открыты. К вечеру праздничное оживление стало усиливаться громкими голосами и музыкой из транзисторных приёмников, начавших входить в моду, и каждый старался показать свой материальный достаток и возможность приобретения такой игрушки. После обеда медперсонал рассосался по домам, а дежурные медсёстры и санитарки «попрятались» в кабинетах. Настроение поднималось, оживление усилилось настолько, что больному человеку «било по мозгам». Не выдержав такого громоподобного гула и воинственного настроя некоторых посетителей, я поинтересовалась вслух:

- А что же будет ночью? Мы здесь настолько беспомощные, что и пикнуть не успеем, как нас...

- В такие шумные вечера мы закрываемся изнутри. Вставляем стул в ручку двери. Вот и сегодня давайте забаррикадируемся, - раздался голос из дальнего угла палаты.

Там лежала с переломом ноги «Заслуженный врач» - педиатр. Единственным её недостатком был храп, от которого сотрясались стены здания, как при землетрясении. Приходилось громко окрикивать, чтобы разбудить её, а, если была «ходячая» больная, то она подходила и вежливо просила повернуться на бочок.

          Дни  складывались в недели, недели в месяцы. До обеда как-то время бежало незаметно: то ждали обхода врача, то готовились к обходу профессора Никитенко Александра Михайловича, то проводились всякие процедуры, включая физкультуру или  физиолечение, например, озокеритовые и парафиновые аппликации или просто массажи. Ну, а если назначалось кому рентгенография, то с нетерпением ждали вечера, когда в палату ввозилась вся установка. Результата снимка ждали и врачи, и пациенты, т.к. это означало переход на другую стадию лечения. Например, насколько и как продвинулось сопоставление костей. Если был результат - уменьшался вес груза, подвешенного к ноге.

          Послеобеденное время тянулось страшно долго. За эти долгие часы мы успевали не только обсудить все «насущные» вопросы, вплоть до государственных, но даже полемизировали  «О конце света», напечатанном в журнале, кажется, «Наука и жизнь». Каждая из нас подсчитывала свой возраст к моменту «апокалипсиса», а потом дружно решили «жить до скончания своего собственного века». Позже кому-то была принесена книга «Тени остановились в полдень», и я, имея неплохую дикцию и сильный голос, листик за листиком вслух прочитала всю книгу. Слушали затаив дыхание.

          Наконец пришло время выписки нашего детского врача. На её место положили «ходячую». Напротив меня лежала «ходячая», которую заменили «лежачей». То была милая, разговорчивая старушка «божий одуванчик». Медленно, но чувствовалось внутри палатное обновление, а это значит, что кому-то становилось «хорошо».

          Редко, но делались и мне рентгенограммы, после чего «грузик» или убавлялся, или оставался прежним. Да, всё шло своим чередом, но...  появился пролежень на пятке, а это не очень приятная штука, так как врачи поговаривали о следующем этапе лечения, где пролежень был нежелательной и даже мешающей  причиной для проведения операции. Но время ещё было, и сотрудники уповали на положительный исход.

          Дни летели медленно, но, тем не менее, они стали складываться ни в недели, а уже в месяцы. Вот прошёл ещё один праздник в больничных стенах - 23 февраля. Проходил он так же шумно, как и новогодний, и  но к тому времени я уже адаптировалась к такой обстановке и просто ничего не замечала и никого не слышала.

         Последний рентгеновский снимок показал, что сопоставление большеберцовой и малоберцовой костей голени идеально, груз убран, а врачи всё чаще возвращались к вопросу об операции на суставе. Мешал только пролежень и стали прилагать все усилия к его заживлению. Никитенко Александр Михайлович во время своих обходов подолгу рассматривал мои снимки, молчал, видимо размышляя, что делать. Но однажды он всё-таки произнёс, обращаясь ко мне, а может к группе сопровождающих его врачей, или рассуждая сам с собой:

- Операцию делать не надо. Пусть природа сама всё доделывает. Но с возрастом ближе к старости будут беспокоить боли.

Вот тебе и ятрогения, когда словом можно убить, словом можно спасти. Этот «брак медицинской работы» сохраняется у меня  по сей день.

          Наконец настал тот момент, когда встал вопрос: быть или не быть операции. Весь врачебный коллектив, включая и сотрудников института разного ранга, были за проведение операции, и лишь один профессор был против.

          Я была страшная трусишка, боялась всяких вскрытий ещё с институтской аудитории, поэтому мысленно готовила себя к ним, молила Бога, чтобы всё обошлось без них. Пятикратно! назначались дни операций и пятикратно отменялись. Однажды такая отмена произошла прямо в операционный день. С вечера я была подготовлена медперсоналом, потом дала себе настрой, но...  не свершилось. Всё это приводило к постоянным размышлениям: что будет впоследствии, если будет операция и что будет, если откажутся от неё. Всё чаще я то уговаривала сама себя, то радовалась, как ребёнок. Но стала чувствовать, что мои нервы уже сдают и поэтому попросила лечащего врача решить на консилиуме мою судьбу. Большинство видно проголосовало: ЗА.

          Итак, наконец-то день этот настал. Признаюсь, для меня он не был долгожданным и желательным, но и лежать на больничной кровати в неопределенности я устала. Не могу не отметить все «мелочи» того дня. И начну - с лифта. Он по-прежнему не работал. Поэтому попросили меня, чтобы пришли мои родственники и помогли на носилках через два этажа донести до операционной, а потом терпеливо ждать около дверей конца операции и затем доставить таким же путём в палату. И вот в сопровождении мужа и старшей моей сестры я доставлена в святая святых - в операционную. Сделанная перед этим инъекция придала мне некоторое спокойствие. Покорно я легла на стол. Врачей я предупредила, что я не переношу йода, т.к. в своё время в роддоме познала обширнейший отёк и лишь благодаря умелым рукам и опыта старой акушерки роды прошли благополучно. Оперирующий врач пообещал, что не будет применять йод и операционное поле обработают спиртом. Далее. С пациентом, т.е. со мной, не проводилось предоперационной беседы, не говорилось о методе анестезии. Оказалось, что решили операцию делать под местным наркозом. Для этого на область бедра был наложен жгут и... не хочется вспоминать. На каком-то этапе операции я стала ощущать, что в зоне перетяжки жгутом появилась боль, которая стала усиливаться с каждой минутой. Единичные оканья перешили в стоны, хныканья, а потом и крик. Но операция шла так, как и надлежало ей идти. Сквозь причитания иногда различались слова оперирующих: терпи. Я стала умолять:

-  Миленькие, отпустите хоть на минуточку жгут, дайте мне передохнуть.

-  Вы же сами медик и понимаете, что, если мы ослабим жгут, то нарушим депо новокаина, он распространится по организму и уменьшит обезболивающее действие. Поэтому придётся ещё немного потерпеть.

Наконец операция сделана, но хирург сказал:

-  Сейчас мы сделаем снимок, и если всё нормально, то мы Вас отпустим, если же нет, то придётся повернуться на живот, и мы продолжим операцию с задней части стопы.

Рентгенолога пришлось ждать долго, т.к. в это время поступал очередной страдалец, и техник был занят. Как мучительно долго тянулось время, а, может, вообще его нет - оно остановилось? Нестерпимая боль не давала возможности дышать полной грудью. Наконец-то в операционную вкатили рентгеновскую установку и сделали снимок. А я твердила себе: «Ну, миленькая, потерпи ещё чуть-чуть. Сейчас, сейчас всё будет закончено». Ушло ещё несколько минут на проявление плёнки, и принесли её ещё мокрой. После просмотра врачи вынесли вердикт: «операция продолжается», а, обратившись ко мне, сказали: « Вот теперь мы ослабим жгут, Вы повернётесь на живот, и мы продолжим сборку ваших косточек. Поставим ещё два шурупа». Жгут был перевязан выше на бедре, страшная боль исчезла, и я спокойно долежала до конца операции. Не знаю, сколько времени ушло на операцию, но мне показалось - вечность.

Оказывается за дверями всё это время стояли мои муж и сестра. Лифт продолжал «молчать», и им пришлось на носилках сначала занести меня в какую-то комнату, где был наложен гипс, а потом опять через два этажа поднимали наверх в отделение.

          Начался послеоперационный период. Все переживания и по поводу самой травмы, а ещё больше по поводу того, что операция пять! раз назначалась и отменялась, наложили негативный отпечаток на нервную систему. Появилось чувство тревоги, страх, что, если я засну, то не проснусь больше. Обострился гастрит, заработанный во времена работы на «скорой помощи». Состояние было «аховское»: я всё понимала и в то же самое время была бессильна. По этой причине пять суток ничего не могла есть. Только подносила ложку ко рту, как в области желудка появлялась сначала тревога, которая быстро перерастала в страх и заполняла всё моё нутро. Пять суток я не могла уснуть. Я вся превратилась в натянутую струну. Когда приходили родственники, не отпускала их, а время свиданий строго ограничивалось минутами. В их отсутствие я просила соседей по палате что-то рассказывать или просто говорить, чтобы не было тишины. Я быстро таяла. За время пребывания в стационаре я похудела на 20 кг!!! Я плакала, просила пригласить ко мне врача, но медсёстры, проходя мимо палаты, бросали: «А ещё врач! Не умеет терпеть». В одно из последующих посещений моя сестра не выдержала и пошла к заведующему отделением с тем, что на жалобы больного никто не реагирует. После её ухода вскоре пришёл ко мне терапевт, как он отрекомендовался, очень внимательно меня выслушал и сказал, что назначит лечение. По его предписанию мне дали таблетку «Элениум», и я уснула здоровым сном младенца. Питание моё перевели на диетическое, стол N1, и я стала кушать 1% манные каши, протёртые супы. Они мне казались сказочно вкусными. Из лекарственных препаратов назначили «Панкреатин». Постепенно боли в желудке прошли. После регулярного приёма «Элениума» сон стал спокойнее. Жизнь возвращалась ко мне.

          Но был такой случай. В один из воскресных дней визитёров было много. Напротив меня сидела одна посетительница и беседовала с нашим «божьим одуванчиком». До её прихода я опорожнилась, т.к. лекарства действовали ещё послабляющее, но судно продолжало стоять, из-за того, что санитарок в отделении катастрофически не хватало. А в это время зашла санитарка (в тот день дежурила очень ласковая старушка), взяла судно и прошептала:

-  Плохо дело, умирает. Жалко, что молодая такая. Перед смертью обычно человек так оправляется - жидко и чёрного цвета.

И вышла из палаты. Но я, зная, что это было следствием приёма «Панкреатина», улыбнулась себе: «Нет, я буду жить долго».

          Постепенно силы восстанавливались, хотелось, как прежде, шутить, беседовать на различные темы и даже дважды просила у соседок поделиться со мной принесенным винегретом из столовой. Кажется, у них был «сахарный диабет»  и их часто кормили овощами.

          Отдельно хочу заострить внимание, что всегда во все времена среди персонала редко, но попадались недобросовестные медсёстры. Так и здесь я заметила за одной сестрой такую штуку. Несколько дней  мне делали наркотик на ночь, после которого наступало сладостное успокоение души, по всем клеточкам разливалось приятное чувство расслабленности, и я спокойно засыпала. Но, как я сказала, одна из медсестёр приходила, делала инъекцию, но боль не уменьшалась. Я становилась беспокойной, а она равнодушно бросала всякие обидные слова. Но почему-то я не пожаловалась. Не знаю почему.  Таких сотрудников беспощадно увольняли.

          Ещё хочется вспомнить одну женщину, имя которой я теперь не помню, но её участливое отношение и доброта запомнились мне. Это была жена одного пациента, палата которого была напротив нашей. Ему  ампутировали правую руку по поводу онкологии плечевой кости, а после операции стали мучить  фантомные боли. Приехала она из деревни и, чтобы постоянно находиться рядом с мужем, бесплатно помогала ухаживать за лежачими больными: мыла полы в палатах, выносила судна - санитарок ведь не хватало. Но всё это она делала так ласково и нежно, находила нужные слова для каждого из нас. Как интересно сложилась у них судьба?

          Медленно, но всё же время не стояло на месте. В один из таких дней в палату вкатили каталку, уложили меня и повезли в «перевязочную» для снятия швов. Врачебные руки «летали» ловко и быстро. Тихо и насторожённо я наблюдала за их работой. Сняты все бинты. Вновь я скосила глаза, чтобы получше разглядеть свой шов на передней поверхности голеностопного сустава. Я сдержалась, чтобы не закричать или, ещё хуже, потерять сознание. Перед моими глазами был очень длинный, грубый «вульгарный» шов. Под слоем засохшей крови он выглядел ещё страшнее, чем был, может быть, на самом деле. В голове пронеслись сценки, когда я боялась, а потом медленно привыкала к препарированию в анатомичке института. И сейчас заставила взять себя в руки и стать просто наблюдателем. Операционное поле обработали спиртом, т.к. я опять напомнила, что у меня непереносимость к йоду. По мере того как удалялись шёлковые ниточки, шов всё больше и больше расползался: срастание отсутствовало. Решили снимать швы через один, а через 1-2 дня сняли все остальные. Рана кроваво-красная устрашающе зияла. Я думаю, что это было результатом отёка или ожога, который возник после применения йода во время операции, несмотря на мои предупреждения. О существовании другой непереносимости я не подозревала. Дело в том, что перевязки делались с фурацилином, который, как оказалось, тоже вреден для меня. Никаких сдвигов в закрытии раны не было, и врачи решили, что, во-первых, сухожилие, которое, находилось под швом, закрывается плохо и медленно, во-вторых, мой иммунитет был настолько снижен, что отсутствовал всякий прогресс. Повторюсь, что за время, проведенное в стационаре, я похудела на 20 килограмм! И чтобы стимулировать организм стали делать переливание крови. Процедурная сестра каждый раз мучилась с моими венами, они по какой-то причине спались и стали труднодоступны. Но я мужественно терпела и подбадривала её. Всего было сделано 10! переливаний крови. Все перенесла неплохо, кроме первого, когда была температура и головная боль. Старания персонала и, особенно врачей, начали давать результат - передний шов очень и очень медленно, но закрывался. А на ногу вместо гипса была наложена лонгета, затем, чтобы легко снимать во время перевязок.  

          Жизнь в пределах постели в течение 2 - 2,5 месяцев настолько затянулась, что мечты встать на ноги порой казались уже не реальными. Чем сильнее были грёзы, тем медленнее текли дни. И всё-таки этот день настал. Ура! Мне разрешено встать!  Душа пела! Сердце так и вырывалось наружу! В своём воображении я видела себя вставшей и сразу твёрдо шагающей только вперёд! Но реальность оказалась другой. Встать-то, я встала, но и шага не смогла сделать - закружилась голова, а здоровая нога задрожала, как осиновый листок, и я чуть не упала. Так, первая попытка закончилась неудачей. Значит, будем учиться постепенно. На следующий день новенькие костыли стояли у изголовья кровати. Их занёс муж с такой торжественной миной на лице, будто вручал мне букет цветов, которые я безумно люблю, по сей день. Мои будущие «помощники» сверкали своим чёрным лакированным покрытием, и это заманивало скорее приступить к действию. Супруг тут же сразу отрегулировал их по высоте моего маленького роста. Организм мой отвечал благодарностью за моё упорство и настойчивость. Около кровати я стояла уже без проблем. Теперь надо переходить к дальнейшему этапу тренировок. Сделаны неуклюжие первые шаги с помощниками, как я стала называть костыли. Невольно вспомнилась детская песенка «Топ-топ первые шаги...». Освоив эту технику в палате, решилась посмотреть на мир за её пределами, т.е. вышла в коридор. Учения не проходили даром, и вскоре я уже бегала во всю даже по ступеням лестницы.

          Захотелось выходить в «свет», как я назвала вечерние посиделки выздоравливающих перед телевизором в фойе. Но однажды меня поразил такой случай. Транслировалось что-то интересное, и из палат повыползали все, кто хоть как-то мог двигаться. К числу зрителей присоединилась и санитарка - молодая, бойкая, разухабистая «оторви голова». Вдруг из какой-то палаты послышался сначала зов, потом постукивание ложкой по стакану, затем громкий крик. Наша санитарка ни с места. Видно забыла, что находится на рабочем посту, а не дома. По-видимому, кто-то ей шепнул вежливо, она вскочила, забежала в палату, ногой выдвинула судно в коридор и снова продолжила просмотр телепередачи. Уверена, что, если бы кто-то был там, то помогли бы страдальцу. Но на тот момент никого не было, и в палате оставался беспомощный человек. От судна миазмы распространились по всему коридору, от чего «зрительный зал» постепенно стал пустеть.

          Да, в отделении чувствовалась острая нехватка младшего персонала, что особенно было заметно по состоянию санузла. При всей радости ощущения, что ты всё больше осваиваешь самообслуживание, в туалетную комнату не хотелось заходить: все полы были заставлены суднами, иногда даже грязными, повсюду валялись грязные клеёнки, пелёнки, бельё. Невольно вспоминала своё отделение, где был образцовый порядок несмотря на профиль больницы. Справедливости ради скажу, что у нас наркологические больные привлекались к уборке под присмотром санитарок. А здесь больные ничем не могли помочь персоналу, которого просто напросто не было. Были дни, когда одна санитарка была и на мужскую половину, и на женскую. Не шёл народ на такую тяжёлую работу из-за низких зарплат.

          Приближались женские праздники 8 Марта, и хотелось себя привести в мало-мальски нормальный вид, т.е. искупаться, очистить своё тело от всей грязи и негативизма. Об этом я сказала мужу, и он охотно поддержал мою инициативу. Недолго думая, однажды, мы зашли в ванную, он закрыл дверь, и только стал меня купать, как послышался стук в дверь и крик санитарки, что без санкции врача нельзя принимать ванну, нельзя и закрываться на замок. С первым замечанием ещё можно согласиться, но со вторым можно и поспорить. Пришлось подчиниться, и выйти с размазанной грязью по телу.  На следующий раз муж поступил  по-другому. Я получила официальное разрешение, т.к. предстояло мне валяться на кровати неизвестное количество дней, недель, а, может, даже и месяцев, а без соблюдения гигиены уже было неприятно. Чтобы «задобрить» санитарок, в намеченный день супруг принёс так много шоколадок, что хватило «угостить» абсолютно весь средний и младший персонал. Потому как было разрешение врача, то санитарки угодливо приготовили ванную, наведя там порядок, дали простыни, полотенца, предложили закрыться, а сами стали охранять, чтобы никто не помешал нам. В тот день я получила такое удовольствие! После ванны помогли мне удобно лечь в постели, и я предалась неге. Санитарки не забыли упомянуть, что в любое время я могу пользоваться ванной «сколько угодно». Но такого случая больше не представилось, т.к. я добилась разрешения ездить домой. Но и этому предшествовал другой случай. Но об этот чуть позже.

          Каким-то образом больные заметили мой моечный день. Все искренне радовались за меня, но один был «шутник», и, каждый раз проходя мимо нашей палаты, с едкой ухмылкой спрашивал:

-  Ну, как ванна вместе с мужем? Небось сладко было?

Или что-то в этом роде. А 8 Марта, когда посетителям был более доступен проход, этот же «шутник», увидев, что около меня сидит супруг, бросил мимоходом:

-   Ты около неё крутишься, а в твоё отсутствие то один заходит в палату, то другой.

Моего очень ревнивого мужа это, как молнией пронзило! Была сцена ревности, я плакала и пыталась вразумить его, но мои слова были пустыми. Праздник был испорчен. Он ушёл разгневанный, а я осталась с тяжёлыми мыслями. На другой день я рассказала об этом инциденте одному из пациентов. Вся мужская половина провели с «шутником» беседу, после которой, подойдя к нашей палате, он извинился и сказал:

-   Я же пошутил. Когда он придёт опять, я поставлю бутылку, мы с ним выпьем и вы помиритесь.

Но шутка шутке рознь! Надо понимать где, как и с кем шутить. Муж долго не приходил. Возможно, больные его перехватили в коридоре и поговорили с ним. Постепенно всё встало на свои места.

          Так что же за мужчины были в моей палате? Я шла на поправку. Настроение было хорошее. И, чтобы коротать длинные вечера, мы часто рассказывали анекдоты, а значит звонко смеялись. Был такой период, когда в нашей палате с переломом руки лежала молодая женщина - «ходячая энциклопедия» анекдотов, да ещё так умела их рассказать, что не рассмеяться было нельзя. Потом появились карты. И придвинув стулья к моей кровати, я тогда ещё не ходила, играли в «дурака». Проходящие мимо палат мужчины стали присоединяться к нам, и игра продолжалась, сопровождаясь шутками и рассказами. Вот о них то и упомянул наш «шутник».

          Как-то вечером в палату привезли старушку с гипсовым «носочком» на правой ноге. Сколько лет ей было - неизвестно, но судя по разговорам с тем «одуванчиком», что лежала напротив меня, возраст был весьма солидный, где-то около или за 90. Обе старушки были словоохотливые, в хорошем расположении духа, а темы разговоров были о далёкой гражданской войне, когда брат шёл на брата, сын - на отца. Говорили они негромко, понимая, что поздний час. Сначала я прислушивалась, старалась запомнить всё, т.к. я любила вникать в события «давно минувших дней», но мерное воркование действовало убаюкивающе, и сказать не могу, сколько времени велась эта беседа. Я уснула сладким сном, если можно назвать его сладким на больничной койке. Часто по утрам, раздавая термометры, многие медсёстры оставляли их на тумбочке около кровати, видя, что больной ещё спит. Так было и в тот раз. Медсестричка быстро пробежала по палатам, кому-то термометр сунула под мышку, для кого-то оставила на тумбочке. А через несколько минут прошла и собрала их. Мне уже не спалось. Что-то настораживало в палатной тишине. Я не слышала за своей спиной дыхания соседки (её кровать была сзади моей). Дежурная сестра не появлялась, но начиналось движение в коридоре - то просыпались пациенты и устремлялись в туалетные комнаты. Одного из них я остановила, т.к. лежала лицом к двери:

-   Войдите, пожалуйста, в палату и послушайте, дышит ли за моей спиной бабушка.

Он выполнил мою просьбу, но через минуту сказал:

-    Не пойму, но я не слышу, чтобы она дышала.

 Через минут пять вошла медсестра, потом врач, и констатировал смерть. Жалко очень человека - и возраст почтенный, и повидала много на своём веку, рассказчица хорошая. Через два часа труп вынесли, а я долго ещё была под впечатлением: вечером слышала её голосок, а вот и не стало человека. Жизнь скоротечна и не предсказуема. И возмутила работа медсестры, что, не видя больного «измеряет температуру». Какую цифру она поставила в температурном листе, может уже окоченевшего человека?

          А через несколько дней меня перевели на эту койку. Нет, страха или брезгливости у меня не было. Кровать была небольшая, подростковая да ещё с панцирной сеткой, и мне там было так уютно (может старушка была добрая и дарила мне своё тепло), я не была на виду перед вечно открытой дверью. По вечерам ватаги недужных из 3-4 человек продолжали собираться около моей кровати. Медперсонал делали вид, что не замечают, а, может, и правда не видели наших посиделок в круговерти своей насыщенной, суетливой работы. Да к тому же я стала активным помощником завотделения, Сергеева Александра Сергеевича: то помогала ему делать отчёты, то что-то чертила, линовала, то рисовала диаграммы. В общем, отношения стали почти дружеские. По своей природе я человек не гордый, не кичилась тем, что я врач. Там, где я могла в силу своей загипсованной ноги, да на костылях, помогала сестре хозяйке: гладила врачебные халаты в её комнатушке, подсчитывала чистое бельё, что тоже стало давать свои плоды. Очень часто мне менялось постельное бельё, причём оно всегда было новеньким, опрятным. И с главной сестрой отделения стали здороваться дружеским поклоном. А значит, жизнь потекла веселее.

          Однажды, прогуливаясь по холлу коридора, остановилась перед окном. И почувствовала, что внутри что-то больно защемило: оказывается прошла зима, снег на дорогах стал темнеть, а значит скоро весна. А я всё ещё в больнице. Людской мир мне казался неестественным: человечки и машины были такими маленькими, что казались игрушечными, а сама жизнь за пределами больничных стен сказочной и придуманной. «Неужели я ещё буду там и смогу сама всё это ощутить и вновь осознать красоту жизни?»

          Солнышко поднималось всё выше, иногда дни были такими тёплыми, что чаще думалось о весне, а вместе с ней о чём-то родном и хорошем. Дома скучала по мне моя дочурка, проявившая такую недетскую заботу и ласку в день моего падения. В один из таких прекрасных дней я сказала супругу, что хочется уже побывать дома, обнять доченьку, да и всех остальных домочадцев. Муж к моему удивлению, не задумываясь, поддержал меня. А в ближайшее воскресенье погода, как никогда, подыграла нам. Погода была настолько тёплой, что больные потянулись на улицу. Среди прогуливающихся были и мы, но у нас был продуманный план: в сумке лежал пуховый платок, который я накинула на плечи, а муж должен был подогнать такси к чёрному ходу больницы (частных машин в городе было ещё очень мало). Вся «операция» заняла минуты, а ещё через 10-15 минут мы были дома. Дом есть дом. Настолько нам всем было хорошо, а счастливые люди ведь часов не наблюдают. Солнышко давно ушло в свои покои, а землю окутало ночное покрывало. Только тогда все спохватились, что давно надо быть в больнице. И на самом деле, пока мы нашли такси, пока ехали, и оказались около закрытых дверей стационара. Что делать? Попасть в отделение можно было только через приёмный покой. Не найдя другого выхода, пришлось идти таким путём. На тот момент там дежурила очень принципиальная медсестра, которая не стала внимать моим просьбам и уговорам, а вызвала дежурившего врача. Тот по роду своих обязанностей провёл с пристрастием допрос, и только после этого вызвал медсестру моего отделения  и передал меня для дальнейшего сопровождения. Ночь я почти не спала, ждала, что принесёт мне утро. Но «не так страшен чёрт, как его малюют». Да, приходил заведущий, но скорее для того, чтобы сообщить мне, что в следующий раз накануне надо ставить в известность лечащего врача об уходе, что теперь разрешается мне ночевать дома, но возвращаться  желательно до врачебного обхода. За всё оставшееся время я пользовалась своей привилегией, не нарушая при этом всего остального.

          В травматологическом отделении обычно люди лежали месяцами, а то и более полугода, что сближало их. Ведь как-то надо было скрашивать очень длительное лечение, находясь, порой далеко от дома. Вот публика и находила себе собеседников, партнёров в карточные игры, на что персонал закрывал глаза. Появился и у меня такой хороший товарищ - бывший мой сокурсник Дима. Постоянно находясь в горизонтальном положении лицом к двери, невольно наблюдала за всеми проходящими мимо дверей моей палаты. И вот как-то лицо  одного такого прохожего мне показалось знакомым. Я решила присмотреться, чтобы убедиться в своём предположении. И однажды я окликнула его, не будучи уверенной на все 100%. Когда он повернул голову на мой голос, то мои предчувствия подтвердились. В дальнейшем мы стали обмениваться приветствиями и короткими фразами. Но когда я стала самостоятельной, ходила с костылями, то беседы наши приобретали всё больший смысл. Я знала его просто, как студента и не более того, сильно прихрамывающего на одну ногу. А сейчас Дима познакомил меня со всей историей болезни.

          Родился и вырос он в деревне. Однажды с другими детишками он играл в каком-то овраге. И вдруг глиняная стена карьера обвалилась и погребла под собой его. Детишки побежали сообщить взрослым. Мальчика спасли, но не без последствий. Был вывих тазобедренного сустава. Может быть, он и был вправлен (теперь я не помню), но сельское лечение не доведено до конца. И в течение всей жизни этот сустав то самовправлялся, то снова выходил из суставной сумки. С годами всё это в купе стало сказываться на позвоночнике: появились боли. После института ему нужна была работа не связанная с ходьбой, и он стал рентгенологом. Часто беспокоящие поясничные боли привели его на консультацию к известному в те времена «светиле», Строкову Владимиру Александровичу. Обследование показало, что причиной участившихся вывихов стало стирание, износ суставной крышки в вертлужной впадине, которая удерживала головку бедренной кости на месте. А для удержания головки следовало сделать пластику, взяв кусочек из здоровой кости и пересадить в повреждённый участок. Но перед этим надо было добиться вправления вывиха, что достигалось аппаратом Илизарова. Вот на этом этапе мы и встретились: он подолгу ходил по коридору, чтобы ускорить процесс. Однажды подойдя к палате (в палату он никогда не входил), радостно сообщил, что слышал щелчок, а это означало, что головка встала на своё место. После этого наоборот ходьба запрещалась, дабы не потревожить сустав. Затем последовала операция с имплантацией косточки взамен утраченной крышечки сустава и кокситная гипсовая повязка для иммобилизации шейки бедра (то есть гипс накладывался от талии и далее проходил через всю нижнюю конечность). И снова долгие ожидания, но в неподвижном подвешенном положении. Это был удивительно добрый, тактичный человек и большой оптимист. Спустя годы я услышала от сокурсников, что на первых порах операция дала отличный результат, но спустя ещё несколько лет узнала, что всё вернулось на круги своя. Жаль. Очень жаль.

          Итак. Прошли мартовские женские праздники. Солнышко поднималось всё выше. Незаметно сошёл снег, да я, по сути, и не видела его, разве что из окна вестибюля. По максимуму проведено переливание крови (10 раз!), рана на передней поверхности голеностопа затягивалась очень и очень медленно из-за низкого иммунитета. Появилась местная аллергия на фурациллин, который применялся для перевязок. Гиперемия «цвела», как распускающийся букет красных роз. Зуд перестал давать покой и по ночам. Врачи уже терялись и не знали что предпринять. Только выписка пациента спасала их от дальнейших хлопот. Что они и сделали. Ещё с остатками незакрывшейся раны 11 апреля я покинула стены стационара.  Это был на редкость очень тёплый солнечный весенний день. Уже можно было ходить в летней одежде.

          Через несколько дней после выписки я посетила травмпункт для продления больничного листа, да и просто для контроля состояния ноги. На открытую рану была наложена мазь Вишневского. До дома добиралась в жестоких муках: боль просто раздирала мою ногу на части. Дома  я сняла повязку и выбросила подальше. Что делать? Смешно, но я решила прибегнуть к народным методам лечения. Мой свёкор после каждого «ранения» бежал в туалет и лечил мочой. Однажды и я испытала это действие. Вылечила я ожог народным методом своей дочери по рекомендации начмеда, когда мы с главврачом скорой помощи, где я проработала некоторое время, уже начинали отчаиваться. Вот и сейчас я решила прибегнуть к народному лечению: несколько раз в день прикладывала к раневой поверхности мочу. Да, да - мочу! И чудо свершилось. Через 2-3 дня зуд и гиперемия исчезли, а ещё через несколько дней закрылась рана.

          Предстоял длительный и трудный путь разрабатывания стопы. Что касается голени, то там, на снимках была исключительная репозиция (сопоставление) отломков костей и прекрасное срастание их. А вот сустав стопы...

          Надо было приспосабливаться к новому состоянию и искать пути к максимально приближенному прежнему, до перелома. На больничном листе я пробыла семь месяцев. После восьми месяцев болезни полагалась инвалидность, но я была такой молодой, так не хотелось чувствовать себя ущербной, «ведь я сильная и преодолею всё». Как и полагалось, ходила на лечебную физкультуру (ЛФК), принимала физиолечение. Дома сама разрабатывала ногу, помня слова одной великой польской пианистки, которая рассказывала по радио, как по настоянию матери в детские годы приходилось сидеть за инструментом в то время, когда все детишки играли на улице: «Я плакала и играла, играла и плакала. Я ненавидела, а потом полюбила игру. Так через упорство и труд достигла того, чего достигла».

         Но постоянные боли мучили днём и ночью. Теперь, спустя несколько десятков лет, не могу вспомнить, как и по какой причине, я стала носить ортопедическую обувь (ботинки), которую шили в специальной единственной мастерской на всю область. Не скрою, меня это сильно удручало. Моя мама, сколько я её помню с младенческих лет, была постоянным заказчиком в этой мастерской, теперь вот и я оказалась в подобной ситуации. Чувствовала, что тревога за своё будущее всё сильнее овладевает мной, но как психиатр, я понимала, к чему  могут привести такие «накрутки».  Много стала размышлять.

          Мой путь к остановке городского транспорта пролегал мимо одного дома, где в тот год на крылечке ежедневно сидел молодой человек. Он заинтересовал меня, и я стала наблюдать. Вскоре подметила, что у него есть глубокий физический недостаток. И вот однажды я решилась заговорить с ним. Он оказался очень  общительным человеком и поведал о том, что в своё время он работал на железной дороге «сцепщиком вагонов», и однажды попал между вагонами, которые чуть не раздавили его. Он остался жив, но стал инвалидом. С тех пор мы часто беседовали по несколько минут, или просто обменивались приветствиями, если я «торопилась». Эта встреча сыграла большую роль в моей жизни. Я поняла, что надо жить в любом состоянии: ведь живут люди и без руки, и без ноги, или даже без обеих рук и ног - и ничего! «Так и я буду жить, чтобы со мной не случилось».

          Подошло время выхода на работу. К этому времени я ходила уже без тросточки. Но работа с психически не здоровыми людьми пугала меня: ведь я не могла бегать, не могла быстро переступить с ноги на ногу. Лишь однажды высокая и крепкосложенная больная покусилась на меня. После проведенных с нею пояснительных «мероприятий», она стала даже моим «личным охранником». А далее судьба хранила меня до ухода на пенсию. Травматологическая больница предоставляла мне бесплатное лечение в одной из здравниц средней полосы России предназначенной для больных с опорно-двигательным аппаратом. Но, как я уже упоминала, что супруг был «патологическим» ревнивцем, и от путёвки пришлось отказаться. Какие виды лечения я только не принимала, в том числе и рентгенотерапию, ничто не снимало боли. В ортопедической обуви я проходила два года. Помимо того, что она не приносила ожидаемого удобства при ходьбе, в ней было жарко летом и холодно в 30 градусные морозы. Не было и эстетики, что всё-таки удручало меня. И я выкинула ботинки и перешла на обычную обувь. Очень и очень трудно по сей день: если нога привыкает к одной обуви, то надо преодолеть боль и неудобство, чтобы надеть другую. Поэтому «театральных» туфелек нет, но до выхода на пенсию сумела-таки проходить в удобоваримых «черевиках», да ещё на каблучках.

          Прошёл год, а потом ещё полгода, пока я решала для себя - что делать с теми тремя шурупами, что находились в голеностопе. Понимая, что чем дальше, тем большим будет обрастание костной тканью металла, а значит и больше сложностей при его удалении, решилась на операцию. Уж больно меня пугали жуткие боли от наложенного жгута. Что ж - надо терпеть! Пошла.

          Но что удивило меня - заведующий отделением Сергеев Александр Сергеевич предоставил мне палату-люкс! Когда-то мне казалось раем лежать в такой палате. Но что это вдруг снизошло на «зава», по какой такой доброте?  Ещё в бытность моего первого пребывания в отделении в люксовой палате лежали люди городской или областной величины. А теперь я буду лежать там, как королева. Но... из-за нехватки младшего персонала мне самой пришлось палату привести в «надлежащий вид» прежде чем удобно расположиться в ней.

           Так что же собой представлял «люкс»? Палата была рассчитана на двоих. Кровати были с деревянными полированными спинками, что в те годы ещё считалось шиком, с толстыми удобными матрацами. Холодильник, телевизор и посередине тоже полированный стол с несколькими добротными стульями. Вместо окна была огромная дверь, выходящая на балкон, сделанный под «старину» с колоннами. С балкона открывался вид на базарную площадь и театр музыкальной комедии. Забегая вперёд, скажу, что воспользоваться балконом с его видами мне не пришлось.

          Оставалось два-три дня до операции. Однажды в коридоре я увидела «светилу» травматологии Строкова Владимира Александровича и попросила его сделать операцию. Он улыбнулся и сказал: «Ну, что Вы, это ведь всего-навсего удаление металла», но согласие дал. Итак, операционный день. Лифт, как всегда не работал, поэтому я своими ножками дошла до операционной через два этажа. Толи за эти полтора года я привыкла к постоянным болям, толи помогло внутрикостное обезболивание, но операцию я выдержала «достойно». Но до сих пор могу воспроизвести в памяти звуки от летящих осколков кости, отбиваемых обычным долотом и молотком. Да, да, обычным молотком и долотом! Операция длилась, кажется, недолго. А после операции, опьянённая «новокаином», отказалась даже от помощи, и самостоятельно добралась до своих «хором». Что мне не понравилось, так это то, что персонал отделения не заглядывал в палату, дабы не беспокоить «персону». На моё счастье двери моего «люкса» были напротив мужской палаты. Один пациент этой палаты из чувства доброты взял надо мной шефство. В первый послеоперационный день, увидев мои окровавленные простыни, он позвал медсестру, которая поменяла всё на чистое бельё. Заглядывая, он  просто интересовался, не надо ли мне что-нибудь или подавал стакан с водой. Имени его я не знаю, но помню его благородство. Через 2-3 дня я стала ходить самостоятельно. И так как меня угнетала тишина и одиночество в палате, то я уходила в другие палаты и поднимала дух немощных. Однажды, встретив меня в коридоре, Строков Владимир Александрович, меня спросил:

-  Сильно болит нога?

-  Совсем не болит - ответила я.

-  Такого быть не может - несколько удивленно посмотрел он.

-  Ту боль, которая должна быть, я не замечаю, так как привыкла к ней.

И ведь действительно, я отказалась даже от наркотиков в первый день после операции, решив, что такие неудобства можно и перетерпеть.

          В отделении очень не хватало как младшего, так и среднего персонала. А однажды, то был воскресный день, ко мне подошла старшая медсестра и попросила надеть халат и просто посидеть за столом медсестёр, чтобы «сделать видимость» присутствия персонала. Прошло уже так много лет, что то, что я сейчас скажу, мне и самой кажется выдумкой. Но это было. Не помню каким образом я это делала, но я сделала все инъекции, вплоть до внутривенных, раздала лекарства, измерила температуру и отметила её в температурных листах. То есть сделала почти всю положенную работу медсестры.

          Подружилась я с одним пациентом. По несколько минут мы иногда беседовали на различные темы. Это был интеллигентный, эрудированный человек. Не помню, кем он работал. Но помню, что ему врачи порекомендовали делать инъекции «Солкосерила»  и мазь с тем же названием. Достать его было очень проблематично. А этому товарищу принесли и то, и другое. Так он отдать отдал всё в процедурный кабинет, но строго следил, чтобы ни одна ампула препарата не пропала.

          Лечение шло своим чередом. Супруг мог посещать меня беспрепятственно в любое время. Но одно из них запомнилось. Стояло лето. Поспели арбузы. В один прекрасный день такой круглый полосатый арбузище красовался передо мной в «люксе». В тот момент (преднамеренно или случайно) в палату заглянул заведующий отделением узнать о моём самочувствии. Мы с мужем пригласили и его полакомиться арбузиком. Предложение было принято безоговорочно. И даже доктором поставлен флакончик спирта на стол. Во время угощения «со стопочкой» между мужчинами зашёл разговор. Теперь, возвращаясь в далёкое прошлое, думаю, что когда-то я сказала Сергееву о месте работы своего супруга, и вот сейчас «зав» решил воспользоваться моментом (поэтому и дал мне лучшую палату). Сегодня он просил помощи у мужа. Нужно было заасфальтировать участок земли на его «фазенде». А муж мой был прорабом на асфальтировании объездной дороги города. Решением «мужских» проблем я не интересовалась, поэтому и пой день не знаю, чем кончился их договор. Но предполагаю - положительно.

           Из-за того, что перевязки делались опять с фурациллином, у меня вновь возникла аллергия, сопровождающаяся сильным зудом, сыпью, гиперемией и незначительной отёчностью. Я заторопилась домой, где снова прибегла к народному лечению. А потом...потом жизнь потекла своим чередом.

             Почему-то муж не воспринимал мои жалобы на боли в ноге, и даже любимым его изречением стало «Всё равно их отбрасывать» (расшифровку оставлю на усмотрение читателя, если таковой будет). Но через несколько лет инфаркт миокарда прервал земную жизнь его самого в возрасте 40,5 лет. Несмотря на все перипетии, судьба подарила мне уже в пенсионном возрасте хорошего человека, тоже потерявшего жену от онкологии. Так сошлись два одиночества, чтобы на старости лет дать взаимное внимание и уважение. В те годы была миллионная эмиграция из Советского Союза в Израиль. Мой второй супруг стал тоже поговаривать на эту тему, может быть, желая услышать заветные слова согласия и от меня. Я не воспротивилась. И для начала мы съездили туда «на разведку» в качестве туристов, а ещё через год стали гражданами этого государства.

          Меня эта страна пленила своей красотой первозданности от сотворения мира. Здесь были места, где родился, жил и читал проповеди Иисус Христос. По этой земле проскакали конницы многих правителей, а земля истоптана миллионами разных народностей, которые не только стремились поработить эту землю, но и шли к поклонению святынь трёх религий: иудейской, мусульманской и христианской. И я успела увидеть все эти святыни своими глазами. Могла часами стоять на набережной Средиземного моря и предаваться философии Бытия. Да, я могла ещё ходить, преодолевая боль, и, конечно, постоянно глотая обезболивающие таблетки. За это я благодарна судьбе.

          Как известно, Израиль славится своей медициной. И я решила воспользоваться этим, чтобы остаток дней прожить без мук. Обратилась к врачу ортопеду. С ним у меня была длительная беседа. Чтобы хоть как-то убрать или снизить боли, было предложено два варианта. Первый - заменить голеностопный сустав на искусственный. Но... именно голеностопные «суставы» в те годы были на стадии доработки, апробации, хотя имплантация коленных и тазобедренных «суставов» среди больных нашли хороший отклик. И прежде чем ставить такой сустав, надо было сделать компьютерные снимки для уточнения различных параметров.  Врач сразу предупредил, что не даёт гарантии на 100% успех. Поэтому для меня оставался второй вариант - закрытие сустава. А это мне, как медику знакомо и объяснений не требовалось. Незадолго до операции я была приглашена на беседу со специальной комиссией, состоявшей из пяти врачей и одной медсестры, совмещавшей и роль переводчицы с иврита на русский и наоборот. Попросили подробно рассказать, каким образом произошла травма, какая была операция и с каким наркозом, как протекал послеоперационный период и к каким препаратам есть аллергия (что для меня было немаловажно). Мне очень понравился такой подход к делу, я чувствовала живое участие каждого члена той комиссии. Затем мне было предложено подождать в другой комнате, пока они совещались. И в завершении была встреча с врачом анестезиологом, который  рассказал о различных вариантах ведения операции с его стороны. Мы выбрали то, что больше подходило мне. Такого в России не было.  Теперь надо было ждать приглашения на плановую операцию, а это заняло месяца два или три.

          Поистине каждый из нас живёт одним днём, не предполагая, что ждёт его завтра. А за эти месяцы ожидания случилось страшное. У моего супруга «случайно» была обнаружена онкология, требующая немедленного вмешательства. Операция была сделана в другом городе, так как его невестка от сына работала врачом в стационаре того города. Я почти каждый день ездила туда. Дорога была очень трудной по двум причинам: отнимала весь день, оставляя часа два на полезное присутствие у постели больного. И второе - была физически трудной для моих ног. Дело в том, что каждый раз я должна  была преодолевать отрезок пути с затяжным подъёмом, прежде чем брать такси и ехать дальше. Ноги не успевали отдыхать, боли усиливались. А это вынудило меня взять трость в руки. Так с нею, родимой, не расстаюсь до сих пор.

          На описании самой операции задерживаться не придётся, так как помню, что глаза мои сами закрылись, а проснулась я уже в другой комнате, где около моей многофункциональной кровати о чём-то «ворковали» (языка я почти не знала) сотрудники. Так на этой же кровати меня отвезли в палату. Что меня удивляло - это большое количество медбратьев и санитаров. Здесь нет чувства «стыдливости». Всё выполняется так, как требует того жизнь. Они подавали мне судно, меняли постель, они возили в душ. И во всём была «душа» - как если бы они это делали с своим родственником.

          Меня, как медицинского работника, интересовало абсолютно всё. Но постараюсь описать то, что я увидела за своё 3х или 4х дневное пребывание в стационаре. Начну с уборки помещения. Если в России санитарки разводили «хлорную известь» в огромных ёмкостях, потом процеживали и без перчаток работали постоянно. Здесь у уборщицы на катающемся устройстве стоят и ведро, и швабра, и тряпки, и моющие средства с приятным запахом. Наверно, эта мечта каждой санитарки доселе в России. Постельное белье настолько чистое, что создаётся впечатление, что оно новое и можешь брать столько раз за день, сколько требует ситуация. Нет в пищеблоках и кастрюль с «вонючей» хлоркой для мытья посуды. В туалетах и душевых такая чистота: кажется, что унитазы и раковины только что установили новенькими. А сколько же это пар перчаток уходит в одном отделении, в одной больнице, в целом государстве?! Для каждой инъекции медсестра надевает новую пару перчаток!!! Помню, что у врача гинеколога на исторической родине была пара перчаток, которую она берёгла, как «зеницу ока» и мыла под проточной водой после каждого осмотра. Там строго-настрого запрещали посещение больных. А здесь - хоть «табором» заходи. Там частые послеоперационные нагноения; сине-зелёная палочка; «золотистый стафилококк» в роддомах; целые отделения в больницах закрывались на карантин по поводу то дизентерии, то гриппа. Здесь идеальная чистота, никакой инфекции. А уж как там санэпидстанция «шуровала»: то делали заборы «воздуха», то мазки с рук персонала, то...всего не перечислить - а результат «нулевой».  Здесь в каждом туалете постоянно есть «туалетная» бумага, бумага для рук, жидкое мыло. А личная гигиена и даёт «хороший» результат. Разительное отличие и в кормлении больных. Кроме обязательного блюда, подают и яички, и масло, джемы, кисломолочные продукты в маленьких упаковках, как в аэрофлоте.

          Выше я упоминала о «души». Вот это поразило меня, так поразило! На второй день после операции больного везут в душ, где купают с мылом. Да, никаких повязок, наклеек на послеоперационном шве! У моего супруга передняя брюшная стенка была «разрезана» от и до. Но ежедневный такой туалет даёт чудодейственный результат. Так было и с моей ногой. В стационаре санитары снимали лонгету, купали меня, а потом снова возвращали гипсовую повязку на место. Если в России «располосовали» мою ногу, иначе не скажешь, тремя длиннющими рассечками, рубцы от которых красуются до настоящего дня, то в Израиле это были сантиметровые надсечки, на которые и швы, наверно, не накладывались. Да... по многим медицинским вопросам разящие взгляды, а значит и подход к лечению.

          Завершая свои грустные, а порой до анекдотичности смешные воспоминания от этой тяжёлой травмы, забравшей у меня нормальное сосуществование, хочу добавить следующее. Та маленькая дочурка, что гладила с детской нежностью исковерканную ногу, теперь сама бабушка. А это значит, что возраст мой весьма солидный. За свою долгую жизнь я потеряла двух мужей, и долгие годы жила в одиночестве. Операция мне, признаться, не принесла существенных улучшений. Живу с хорошими обезболивающими препаратами. Но гуляю мало, так как ландшафт нашего города очень гористый, а это невозможно для длительных походов. Вот и всё. 

 8 февраля 2014 года