БУКЕТ  МОЕЙ  БАБУШКЕ

         Судьба   поларила  мне   шанс    -    узнать ИСТИНУ

 из самого первоисточника - и я этот шанс упустил...

Вместо пролога

В фундамент каталога знаменательных совпадений наша семья внесла свои, весомые, камешки. Весной мне должно исполниться - 50 лет, старшему сыну - 25, старшему внуку - 5 месяцев; после первого развода минуло 10 лет, а второй раз я женат уже - верьте или нет - уже пять лет...Но завершает список пятикратных моя Бабушка… Ей сегодня 90 лет, и именно она и есть главный юбиляр... Старушка согласилась отпраздновать свою годовщину в назидание и поучение   внукам,   правнукам   и   уже   наметившимся   праправнукам  (точнее – праправнучке, которая должна появиться на свет через – не поверите – пять (!) месяцев). После согласования всех дат и пожеланий был назначен (мною, как старейшим из мужчин семейства!) юбилейный оргкомитет для праздно­вания славной семейной годовщины пребывания Бабушки на этой земле.

         В своей краткой содержательной речи я пунктирно обрисовал жизненный путь Бабушки от первых шагов в литературной журналистике далёкого и ещё дореволюционного городка Гомеля, до первого лево-революционного кружка отчаянных соратников из рабочих...Затем вспомнил её годы в вологодской тюрьме и последующей якутской ссылке.  Многое было обнародовано мной впервые и, не скрою, потрясло наших с Бабушкой потомков... Минуя многие биографические факты последних 55 лет жизни юбиляра, я перешёл, как всегда, пользуясь моментом, к изложению очередных задач семейного коллектива во всех его подразделениях, перечислил пути и способы субъективного преодоления о сих пор не преодолённых  объективных трудностей...

  Мой младший сын — аспирант - второгодник – „от имени и по поручению“ предложил возглавить научно-семейную конференцию –„Здоровая семья - залог здоровья!“ с докладами –„Долголетие - в массы!“ , „Обучение печатному и отучение от непечатного слова в детсадовском возрасте“, „Разумное сочетание труда жены и отдыха мужа„ и „Прогнозирование характера по поведению плода и плодоножек в пренатальном возрасте“...

       От имени Жён и Матерей выступила моя Супруга (от второго брака), призвав всех, способных сидеть, встать на трудовую вахту, ликвидировать малотоннажные и порожние рейсы по магазинам... Будущий папа обязался вдвое ускорить оборачиваемость оборотных пелёнок и повысить качество их проглаживаемости и закупить в ближайшую загранпоездку сотню памперсов... Закипела работа в банкетной, подарочной и гостевой комиссиях. Трудности возникали и почти одновременно разрешались... Заменяли  дефицитные  товары  на дефицитные  идеи  и компромиссы, в результате дефицит становился явью, плотью, статьёй расхода и предметом гордости и удовлетворённого тщеславия: икра, майонез, зелёный горошек, марроканские апельсины, сибирские кедровые орешки, французские мороженные цыплята и кубинский ром...

  С вином чуть не случилась промашка... Юбиляр категорически отказалась от кагора, который ей надоел ещё во время причащений в мрачные годы церковно-приходской школы... Пока ещё советское Шампанское она тоже забраковала, так как его стали выдерживать не в дубовых, а в титановых бочках... А из общажных титанов Бабушка вдосталь напилась в голодные пореволюционные годы... Как всегда, выручила вишнёвая настойка моей рецептуры: патриотично, экономично, берёт за душу и хорошие мысли навевает в любом возрасте...   В подарочной комиссии проколы!

Не успевают огранить пару заначенных якутских алмазиков и опоздали закупить – вологодские лапотки... Остановились на козьепуховом платке из башкирских степей и само-вывезенном (мною, конечно) янтаре с отвальных берегов Куршской косы... Дети выучили папины стихи... Отрепетировали танец «ручеёк», и настригли девяносто бумажных журавликов...

        Юбилей стремительно набегал и вот он грянул... По звонку старинного будильника моя сестра (по матери) раскрыла двери столовой, все родные и приравненные к ним близкие сгрудились в коридоре у входа...

Под свадебный марш Мендельсона-Бартольди правнук Юбиляра - весь в чёрно-белой, почти фрачной паре, как дирижёр – „Сна в Летнюю Ночь“ -  строго и почтительно провёл свою Прабабушку к столу. 

Прабабушка чуть боязливо опиралась на крепкую руку своего далёкого потомка...На тёмно-синей батистовой кофте — сшитой ещё до рождения внука –  тихо позвякивали самые скромные и такие бесценные медали: „За оборону Москвы“ и „За победу над фашистской Германией“.

Как почти всегда, она была в своих древних целлулоидных очках с толстенными стёклами...Сквозь эти стёкла глаза её казались утонувшими в страшно далёкой глубине времён...  Потомок ласково помог ей усесться в её старенькое кресло... Усевшись, Бабушка стала рассма-тривать всё и всех и тихо улыбаться этой суете вокруг стола... Получив „Добро“, все младшие по званию и по возрасту бросились на заранее указанные места... Самые младшие из допущенных уселись за маленьким детским филиалом стола „Для Больших“ и начали „оттягиваться“, как кому позволяло воспитание и энергия...

Взрослые и приравненные к ним приступили к разбору салатов (красно-свекольных, куро-картофельных, крабо-яичных), пошла апробация всяческих вин, крюшонов и водок. Наконец, и как всегда  неожиданно,    за столом возникла тишина..

   Все устремились взорами и вниманием к Бабушке...

Она же молча оглядывала нас сквозь круглые серебистые очковые линзы и, казалось, заглянула куда-то так далеко, что нам не дано будет никогда. Для нас - далёкое и практически незнакомое прошлое, для неё - вечно настоящее...

Что виделось ей в эту тихую паузу?

Её политический кружок из подпольщиков бомбистов.. Бедный Петро... Михаил... Маркус... Измаил и Иван... Где их могилы???                         

    Вологодская тюрьма и голодовка политических? Якутская ссылка? Редкие свидания с собственным сыном, отданным на сохранение в чужой дом? Голубые прямолинейные щупальцы прожекторов в ночном небе столицы? Затяжной визг и небывалый грохот разорвавшейся около дома гигантской авиабомбы?  Закоченевшее тело сына, пробитое пулей немецкого снайпера...
А может быть она с облегчением ощутила, что уже с самого утра не кружится голова, и ей удаётся расслышать такие молодые и громкие голоса её семьи... 
           IN MEMORIUM... Воспоминание...

Высота    201,8. Южнее  Наро-Фоминска...Река   Нара...Западный берег... Бойцы  -  курсанты осторожно продвигались через неглубокий овражек. Это проведенная природой лёгкая царапина на безбрежном море  земли  отделяла  совсем    лысую    возвышенность  # 201,8  от засаженного  строевым  сосняком  прибрежной  высоты,  должна  была послужить нам дорогой во фланг немецкой позиции...

Но уже через метров полста впереди идущие бойцы увидели  выступающие из-под снега поперёк овражка неплотные ряды колючей проволоки...

Пройти их не было б труда, но по бокам колючки лежали, даже не замаскированные, мощные толовые шашки... Видны были даже взрыватели, но сапёров-то у нас и не было... Тогда я, подойдя к преграде, но не слишком близко, расстрелял одну за другой обе мины, и курсанты быстро проползли под колючкой и через сто метров оказались у входа во фланговые траншеи немцев... – “Ура!“, –    подкреплённое ручными пулемётами, и мы вышибли немцев из траншеи и со всей высоты 201,8...

…А пока мы рассматривали трофеи – оружие, документы убитых офицеров, со стороны леса, росшего на прибрежной высоте, раздались стрельба и крики, и на теперь уже нашу, только что взятую траншею, стала надвигаться группа немцев... Именно их-то мы отрезали от основных сил немцев, ушедших за эту высоту 201,8.

– Все за мной! – крикнул наш политрук Лев Александрович Стефанюк, вытащил из кобуры свой пистолет и побежал обратно в овражек, в который намеревались скатиться и немцы.. Я схватил стоявшую в блиндаже немецкую винтовку, пачку патронов к ней и крикнув: – Лев Александрыч! Не ходи! Без тебя отобъём! – бросился его догонять и почти догнал уже в овражке...Он, а за ним и курсанты, стали карабкаться по крутому склону навстречу выстрелам и немецким голосам... Я почти догнал его, схватил его, дотянувшись снизу, за валенок, но Лев Александрович оттолкнул мою руку, вырвался на самый край овражка и оказался на ровном площадке перед лесом...

Я, с трудом карабкаясь, выскочил наверх следом за ним. Сильный огонь из леса заставил всех улечься в снег и замереть... Пули свистели и ложились часто-часто; даже головы нельзя было поднять... Прошла минута огневого шквала и наступило затишье.. На краю оврага негусто росли молодые берёзки, недалеко от меня лежала срезанная снарядом большая ель... Правее в снегу запрятались старший сержант и, подале, пара курсантов...

– Ребята, где Стефанюк?    – Вот он... Убит... – Как??? –  крикнул я и от неожиданности приподнял голову, но тут же нырнул опять в холодную снежную ямку –  от ближайшей берёзки мгновенно налетевшая пуля отщепила кусок щепы, попавший мне в щёку... Кто-то как будто подслушивал наш разговор и моментально реагировал на него выстрелом... Сержант, не поднимаясь, крикнул: – Не вставайте, в вас стреляет снайпер, который Стефанюка убил...   – А ты его видишь?

— Вижу, только достать не могу – деревья мешают!

–... Я прополз, как крот, сквозь снег прямо до поваленной снарядом ёлки, забрался в ветки и осторожно раздвинул их... Метрах в семидесяти от нас внутри рядка саженных сосен наизготовку для стрельбы „с колена“, выставив винтовку с оптическим прицелом, по-хозяйски, как егерь на пристреленной точке, расположился немец... Видимо, меня высматривает... На груди, прямо на шинели, был виден какой-то значёк или орден?...

Вот под этот-то  „орден“ я и подвёл  мушку винтовки, захваченной мною в немецком же блиндаже... Отличный инструмент, бьёт точно...

Мгновенье...Немец выронил свою винтовку и... упал на спину... Я вскочил и, крикнув:                               –  Отомстим за Стефанюка! Вперёд! –и побежал по снегу к лежащему снайперу... Курсанты, стреляя из винтовок из автоматов, за мной... Через полчаса всё было кончено... Мёртвые немцы лежали молча, раненые стонали, а оставшиеся целыми, сбросив оружие и подняв руки, ждали нашей команды... Мы согнали их в овражек.                     

  На плащпалатке пронесли в траншею Льва Александровича и уложилы на нары в блиндаже, выбросив наружу, в снег, лежавшего там убитого немецкого офицера, документы которого мы вместе с Стефанюком рассматривали менее часа назад...

   Возле тела Льва Александровича поставили часового. Я осмотрел убитого...Стефанюк умер, вероятно, мгновенно: возле левого соска была маленькая пулевая ранка...Крови почти не выделилось...

Связисты подтянули провод, я доложил комдиву о выполнении задания и гибели командира...

Стало темнеть... Около восьми появился старшина с подносчиками пищи и боеприпасами... Через час позвонил начштаба дивизии и приказал сдать позиции на высоте 201,8 и вернуться на восточный берег реки Нара. Отходили грустно... Четыре курсанта несли на плащпалатке тело Льва Александровича... Кроме него, мы потеряли убитыми и ранеными около двадцати курсантов... В штабе мы получили приказ сосредоточиться на новом плацдарме...

Командование принял я - воентех первого ранга Стефановский...

Трое суток продолжались бои...Наконец  (нас осталось из 150-ти курсантов только четырнадцать..) нас сменили и отвели в Апрелевку, где мы и дожидались пополнения вплоть до января 1942-го года.. —

                                    ****---****

На  стенах Войны  отпечатки всех рук: Российских крестьян  и берлинских рабочих… Средь них  и твои - Политрук Стефанюк... Полвека   назад...Может, прошлою ночью?
                     ***---*** 
....Спустя десятилетия....

И   только   старший   по   застольной   должности   запустил   вереницу юбилейных   тостов, как  Бабушка   поднялась, нетвёрдо  держа cеребряный шкалик и произнесла еле слышно, как бы про себя (а может  и  в  самом  деле про  себя):

 –Вспомним Ивана  Никитовича, нашего Дедушку!...

Мы разом загасили слегка слащавые уважительные улыбки, встали и молча выпили... Дедушка был семейной легендой, можно сказать её Святыней... Безропотный    и  бескорыстный  труженик,  он тихо скончался  от  голодного  истощения  буквально у колёс  своего паровоза... Водимые  им  составы  уходили  на юг,  на  восток,  но  он никогда не привозил хотя бы кулёчек спасительной в те голодные годы мучицы...

Совесть не позволяла...

Бабушка   продолжала   стоять... Красное   вино   чуть   плеснулось   на скатерть, но никто не решился перебить её...

  –Я хочу выпить за вас, мои дорогие и попрежнему мои маленькие... Живите долго и мирно...Вспоминайте нас, когда уж и меня не будет в живых. Наверное, и ждать-то уж недолго осталось...

–Она пригубила глоток и села, облегчённо присло-нившись к спинке кресла и с явным удовольствием стала кутаться в подаренный пуховый платок...

Все стали дружно разубеждать, предлагать жить долго и долго, а затем все разговоры разбежались по разным застольным группкам...

    Правнук включил кинопроектор, мы ещё раз увидели себя в нежных младенческих и юных возрастах... Затем закрутился кассетник, потом появилось кофе и к нему мороженое, полились песни и песенки, и начались танцы. Соседи снизу приходили справляться - долго ли им ждать окончания: завтра, мол всем на работу, а малышам в садики... Квартира – и комнаты и коридоры и кухня – заполнилась сигаретным дымом... Уснувшая за столиком малышня разбросана по разным уютным углам... Отзвенела последняя летающая (со стола на пол) тарелка. Таксисты, заранее заказанные, один за другим подлетали на своих пёстроклетчатых мустангах к нашему подъезду... Спустя час в затихшей и опустевшей квартире остались только я и Бабушка.

   Мы молча, стараясь не вспугнуть тишину, дособирали посуду и расставляли по всем полкам вазы с цветами... Хрусталь и „кузнецовский“ фарфор Бабушка предпочла вытирать сама... Она осторожно прикасалась к изящной посуде „из раньшего времени“, иногда с удивлением и задумчивостью рассматривала тот или иной реликт, что-то нашёптывала то ли ему, то ли себе, то ли кому-то нам неизвестному.

            Эти вещицы проводили её в её прошлое.

 А под самую полночь мы с Бабушкой опять стали перелистывать её „секретный“ альбом с фотографиями... Я бывал на фотовыставках, сам с младенчества осваивал фото­дело (для меня это всё же было фото-развлечение) и осознаю цену многим фотографиям из её альбома... Эти, немногие вехи прежних времён, событий и людей и по каждой из них хороший беллетрист мог бы создать великолепные тексты во всех жанрах - от романов - эпопей до иронических детективов...

  Странно, но до сих пор некоторые, и весьма важные, детали событий из своей жизни и имена моя Бабушка до сих пор держит в себе, не озвучивая их ни под каким предлогом...   Однажды, в середине её рассказов о технологиях захвата и удержания Власти  в  далёких  зауральских  местах, я попытался  включить магнитофон  в  тот момент, когда она рассказывала  о чекистских экспериментах над арестованной „мелкобуржуазной сволочью“... Любознательные „исследователи“ практическим путём определяли: – Сколько голов пролетит - пробьёт пуля „маузера“? –  Обозначилась цифра:  -  около   одиннадцати... Но там  же обнаружилось,  что детских голов одна пуля может проскочить больше...      Ни записать эти страшные «показания», ни услышать имена „исследователей“ мне не удалось –    „свидетельница ушла в глухую  молчанку“!!!
   ИНТЕРЛЮДИЯ -Воспоминание...
          28ноября1906 г..          Светлой памяти Николая

– „Целая  неделя  прошла  в  ожидании  казни:  ИСКАЛИ  ПАЛАЧА...И каждую ночь мы ждали, что вот-вот возьмут, уведут его от нас...Мы не спали по ночам - я и Маруся Спиридонова.   Камера спит. А мы две затаимся в углу и шепчемся тихонько.  Говорим, говорим... И во всём, в речах и взглядах - кровавые отблески смерти... Где-то   застучали. Бросаемся  к окну, впиваемся   в   темноту... Не виселицу ли строят? Нет, снова тихо… Прошли по двору. Из окон мужского корпуса блеснул огонёк. Не у него ли? За ним ли пришли? Мы стискиваем прутья решётки, слушаем... Нет, возвращается одинокая фигура надзирателя... И снова мы сидим и шепчемся и прислушиваемся, вздрагивая от каждого шороха, от каждого стука... Светает внизу... Загрохотали тяжёлые двери: шесть часов, наверно. Мы ещё ждём. И когда все уже встают, мы, измученные, с издёрганными нервами, бросаемся в кровати и засыпаем тяжёлым сном... Так прошло семь дней!

На 7-ую ночь тюрьма долго не спала. Николай стоял у окна, изредка перекликаясь с нами. Одна из нас запела. Она знала только грустные песенки любви и пела их ему одну за другою... О любви обречённому на смерть... Мы застыли в муке. Разрывалось сердце. Ночью мы дежурили, как всегда.. Мы не спали и утром. И легли только днём , когда никто не ждал беды...  И вдруг проснулись... Нас будили: – Николая уводят!

– Бросились к окну...Он зовёт! Но его уже увели.. Его отправили в крепость, и утром, на рассвете, расстреляли .Марусе он прислал часы на память „от весёлого Николая“… Раиса Наумовна Брудно
                                              (Аронсон, Стефанюк)

                    Раиса Наумовна Брудно

ВОСПОМИНАНИЯ  О  ТЮРЬМЕ

Здесь время счёт ведёт потерям, Всё в безысходность сплетено:

В железо кованные двери, Решёткой сжатое окно.

По  своду грубому, по стенам Бессильный, слепо бродит свет.

И каждом шорохе - измена, И в каждом шёпоте - навет.

Как на поруганном кладбище, Недвижно брошены тела.

Но бродит дух их - зоркий нищий - Таит нечистые дела...

И мертвецы, с открытым взором, На утро встанут с жалких нар.

По длинным, серым коридорам Клубится медленный кошмар.

Ползут часы, недели, годы.. Беззвучной, мёртвой полосой...

И смерть у каменного входа Звенит ненужною косой...
       (Публикация Станислава Львовича,

             внука Раисы Наумовны .)

Эжен ПОТЬЕ      ПЕСНИ  РЕВОЛЮЦИИ
Перевод - Раиса СТЕФАНЮК

ОСВОБОЖДЁННЫЙ  ТРУД

Пред старым миром встал колосс.

Сановник, выскочка, священник - Всех мучит роковой вопрос И все дрожат: свободен пленник.

Труд не поступит, как изменник.

Стальной, со взглядом, полным гроз,

Он всё расчёл. Былой смиренник,

Он властелином сам возрос.

Он говорит: «Весь мир земной, Со всем, что есть в нём -   будет мой. Вы пьёте всё из нашей чаши".

О призрак грозный! Ты восстал.

Делить ты  хочешь  капитал?

       „Делитъ? О нет! Теперь всё – наше“.

POST SCRIPTUM

Прошло, увы, не очень много лет и свершилось то, что на земле свершается и свершится с каждым...

И на Даниловском кладбище  Бабушка упокоилась совсем рядом со своим Сыном... Я, её старший внук, опустил прах глубоко в землю, над ним установил бронзовую плиту, из которой поднимается „раскрытая книга“... На левой странице, под овальным фото Бабушки и её именем и датами жизни, „горельефы“ её поэтической чернильницы, из которой выросло большое гусиное перо...А на правой странице „бронзовой книги" три слова — три   клятвы:

       РЕВОЛЮЦИОНЕР    ПОЭТ      ПЕДАГОГ