«…И сколько бы лет на земле не прошло, 
Сколько бы зим на земле не мело, 
Сколько бы жизней не кануло в сон, 
В памяти жить будет тот патефон...»

(Татьяна Снежина, «Патефон», 2016 г.)

Маргарита Шигина.   «Старый дом».

  Это  грустная картина старого ветхого деревянного дома с заросшим не ограждённым палисадником, вынесенным столом под белой скатертью, на котором стоит старый патефон. А это девочка, сидящая  на одном из венских стульев, облокотившись руками и грудью о стол, полностью охвачена мелодией пластинки и замерла в звучании музыки.                                                                                                    

      У меня долго не было патефона, так как он  относился к роскоши, был редкостью и дорогим послевоенным предметом.  А нам всем хотелось слушать музыку и танцевать. Ведь в юности  это были нормальные желания.

   И вот у меня, наконец, совершенно неожиданно появился долгожданный патефон. Случилось это в 1947 или 1948 году в Ленинграде, когда я был студентом первого курса кораблестроительного института - «Корабелки» в просторечии. Туда меня занесла романтика юности и мечта о море и форме моряка с кортиком у бедра…

   Мне  дядя, родной брат мамы, кстати, мой тёзка, живший в Ленинграде и опекавший меня – провинциала, учитель математики, прошедший  всю войну и демобилизованный после её окончания, подарил мне деньги ко дню рождения на красивую сорочку. Но я без колебаний решил купить патефон, на что, как оказалось, денег хватило… Уже  сейчас  и не вспомню, сказал ли  дяде об этом поступке, но был очень доволен его подарком….

   Я как бы прислушался к совету Иосифа Бродского, который в стихотворении «Русский романс» посоветовал, заглянув в мою душу:

«…Купи на эти деньги патефон

И где-нибудь на свете потанцуй,

(В затылке нарастает перезвон),

Ах, ручку патефона поцелуй…».

    Сдал с трудом экзамены за первый курс, уехал в Винницу и ничтоже сумняшеся поменял «Корабелку» на медицинский институт, что, как показала жизнь, оказалось верным решением. Правда,  вернулся  без кортика, но с патефоном, с фонендоскопом на белом халате и со скальпелем в руке …

    Нет, не у всех были тогда патефоны, лучшее средство домашнего прослушивания грампластинок с записями любимых песен и мелодий. Таким завидовали, хотели с ними общаться и даже дружить. Ведь  теперь

«Я живу в озвученной квартире:
Есть у нас рояль и саксофон,
Громкоговорителей четыре
И за каждой стенкой патефон.

У меня есть тоже патефончик
Только я его не завожу,
Потому что он меня прикончит –
Я с ума от музыки схожу!»

(«Джаз-болельщик». Из

репертуара Леонида Утёсова.

Музыка неизвестного автора.
Слова В. Лебедева-Кумача).

    О магнитофонах я тогда  вообще ничего не знал.  Но зато мог уже слушать музыку независимо от радио! Что хочу такую пластинку из имеющихся, естественно,  и ставлю и играю, слушаю, гляжу на вращающийся диск, меняю диск и подкручиваю ручку патефона, если пружина ослабевает.

     Главной проблемой стали граммофонные  пластинки или, как их стали позже называть, диски с разным числом оборотов (33, 45 и 78) в минуту. Они были разной толщины, качества и материала изготовления. Выпускались и гибкие тонкие пластиковые пластинки.  Изготавливались из  шеллака, полихлорвинила,  синтетических смол и пластмасс фабричного изготовления, очень чувствительные к окружающим воздействиям (температуре, влажности, механическим повреждениям, сроку изнашиваемости), вплоть  до кустарного  использования  отработанной рентгеновской плёнки,  называемой «Джазом на костях».  В обиходе они  назывались «рёбрами» или «записями на рёбрах». Они, конечно, появились значительно позже по времени и  в  связи с возникшим через много лет дефицитом грампластинок, особенно зарубежных групп (The Beatles, Pink Floyd  и т.п.). А привозимые из-за рубежа красиво оформленные пластинки  приобретались, буквально, расхватывались, у фарцовщиков и на «чёрном рынке» за немалые деньги и валюту. Вот тогда и настала пора эрзац - пластинок с использованием рентгеновских плёнок.

     Не могу пройти мимо одного отступления и заметить, что материализованный в моей памяти и сознании, вспоминаемый в настоящее время патефон,  представляется  чётче и яснее даже многих лиц из моего окружения. Если лица школьных товарищей, друзей по двору уже стёрлись в памяти либо с трудом вспоминаются, то, напротив, хорошо  помнятся детали патефона. Его форму и размеры, серо-зеленоватый цвет обивки ящика, в который  был вставлен его механизм. Эта ткань чем-то была сродни коленкору твёрдой обложки некоторых книг. Она долго держалась без видимых изъянов и только в конце своего использования стала лопаться на углах и вокруг замка-защёлки. Да и ручка со временем пообтрепалась.                                                                                                                                        

     Но вернёмся к патефону. Я ставлю его куда хочу: хоть на стол, на стул, на тумбу, на постель. Выношу на крылечко,  во двор и ставлю на скамейку в палисаднике  у дома или в скверике напротив. И тотчас вокруг собираются знакомые и незнакомые любители музыки, слушают, пересматривают пластинки в коробке, выбирая по вкусу и желанию, прося её поставить следующей.

    Либо иду с патефоном в руке, как с небольшим дорожным чемоданом к знакомым или друзьям на вечер танцев под патефон. Обслуживает его кто-то из не танцующих или стеснительных, меняет стёршиеся иглы, дающие о себе знать нарушением частоты звука, характерным трением или «хрипом»… 

      Чаще мы собирались в небольшой двухкомнатной квартире в одноэтажном доме с низкими потолками, где жила семья невысоких ростом, добрых и симпатичных людей с дочкой на выданье без скорой перспективы. Вот они и предоставляли нам свой «танцкласс», где собиралась наша компания танцевать под патефон. Прощай танцевальная площадка в парках и скверах с толкотнёй незнакомых и не всегда приятных внешностью, манерами, запахами и поведением людей.

    Юра Дубинский, высокий нескладный и неуклюжий, застенчивый и быстро краснеющий парень был отличным фотографом и «заводилой» патефона. Никому не уступал накручивание ручки  пружины патефона, отлынивая, таким образом, от танцев, которые ему оказались недоступными, хотя его и пытались учить. Но как только любая из наших девиц оказывалась с ним в паре, это выглядело карикатурно из-за его роста и угловатой фигуры, что сразу вызывало сдерживаемую улыбку кого-нибудь из присутствовавших. Но  он её немедленно ухватывал и, покраснев до корней волос, убегал к ручке патефона, хватаясь за неё, как за свой оберег или спасательный круг…

    Особым удовольствием   для меня и моих спутников  было катание на вёсельной лодке-плоскодонке по Южному Бугу с патефоном, устанавливаемым на одной из скамеек.   

     Река Южный Буг дугой протекала по центру города, затем её русло выпрямлялось и продолжалось в обоих направлениях – по и против течения -  меж лесов и полей, сёл, хуторов и городков, вдоль крутых или пологих берегов, иногда меняющихся местами с выступающими порой каменистыми отрогами серого гранита. Один из таких плоских утёсов считался у нас «Камнем Коцюбинского» по имени известного украинского писателя, музей которого был в центре города, а его имя было присвоено улице, скверику и кинотеатру. Хотя я далеко не уверен, что именно он на том камне бывал…

   Когда лодка благополучно отчаливала от пирса станции проката, все занимали свои места, удобно расположившись, и начинала звучать протяжная и нежная мелодия первой части молдавской или румынской «Дойны». А потом - «Рассвет на Москве - реке» (увертюра или вступление к опере   М.П. Мусоргского «Хованщина»).

Эти волшебные звуки  растекались по глади воды, охватывали берега, наполняли воздух и обволакивали нас своим прекрасным звучанием подстать плавному движению лодки, носимой течением,  контролируемым ленивыми движениями  вёсел…

     Патефон, не зависящий от электричества или батареек, а только от раскручивавшейся пружины, вращавшей диск, пришёлся весьма кстати, и я им пользовался не только в описанной компании, но и для романтических прогулок тет-а-тет со своей  девушкой, а менявшиеся мелодии дисков создавали или дополняли атмосферу чувств, слов и мыслей… 

     Однажды мы так заслушались, плывя по течению, что забыли о времени и о солнце, и моя подруга получила ожог второй степени на верхней части спины, плечах, и лопнувшие пузыри долго сходили шелушащейся кожей, вызывая у меня чувство вины и сожаления…

    Хорошо ещё, что в те далёкие времена не вошли в моду мини-бикини (хотя и обидно с точки зрения мужчин), тогда бы ожог мог распространиться и на большую часть её юного и нежного тела. А то, что ноги и бёдра не попали в зону ожога, причина была ясна – это направление движения лодки, когда солнышко грело спину и плечи, а лицо, грудь и бёдра оказались в тени обжигавшегося тела…

     Мы тогда ещё были в переходном периоде от школяров к студентам-медикам, только начав учиться, и, конечно, её мама, увидев красную кожу, поступила неверно, намазав места ожогов простоквашей. А не спиртом во избежание появления пузырей… (Помогла бы в тех обстоятельствах и моча, но кто мог об этом знать и даже заикнуться…).  А до дома, либо до больницы надо было ещё доплыть, тем более что солнечный ожог не сразу себя проявил. Остались на память по утверждениям бывшей напарницы мелкие малозаметные следы … 

На стёрлось из памяти катание на лодке со своим тогдашним другом, Михаилом Кацем, и двумя хористками из гастролировавшей тогда в Виннице Одесской оперетты. Одну звали Калерия, а имя другой очаровательной актрисы я не вспомнил. Очевидно, та, другая, была не моей, а моего друга. Весьма приятными остались эти воспоминания. Даже следы от поцелуев на нежной шейке хористки, не давшей возможности ей без шарфика участвовать в ближайших представлениях…

Невольно вспомнились,  в связи с этим, слова народной  песни в исполнении Валентины Толкуновой:

«Мы на лодочке катались,
Золотистой, золотой.
Не гребли, а целовались,
Не качай, брат, головой...» 

   Естественно, что на остановках патефон на траве или на граните звучал не хуже, и можно было отдыхать в тени прибрежных деревьев под его мелодии. 

  Патефон честно отслужил отведенное ему рабочее время и постепенно становился ненужным, отдавая своё заслуженное положение и место более современным музыкальным приспособлениям и устройствам с записями музыки НОН - СТОП (граммофоны, электропроигрыватели и электрофоны и пр.). Эти носители становились всё более вместительными для мелодий и всё меньшими,  но более  удобными по размерам.

    И патефоны ушли в прошлое.  Наш патефон, выпотрошенный от его рабочего содержимого, ещё послужил ящиком для хозяйских целей…

   Заканчивая своё весело-грустное воспоминание, не могу не процитировать первую часть стихотворения Александра Городницкого - «Старый патефон»,  как бы подводящую итог написанному:

«Для чего храню на антресолях

Патефон с затупленной иглою

И пластинок довоенных пачку?

Всё равно я слушать их не буду.

Все они, согласно этикеткам,

Сделаны Апрелевским заводом.

Тот завод давно уже закрылся,

Но своим мне памятен названьем,

Так же, как и Баковский, наверно.

Я пытался как-то на досуге

Оживить его стальную душу

И крутил весьма усердно ручку,

Чтобы завести его. Когда-то

Заводили так автомобили.

Но пружина, видимо, ослабла,

А чинить никто и не берётся.

Впрочем, мне достаточно названий

Песенок на выцветших конвертах…»

                        ***