Иван-Дурак vs Шуршунчик. Сказка для взрослых.

   Иван-Дурак сидел на печи и ковырял в носу. Он только что проснулся, в избе было холодно, и как всегда, в последнее время настроение было просто отвратительным. Столь важное занятие требовало творческого подхода, и он не мог позволить себе отвлечься, хоть в брюхе и сильно урчало от голода. Наконец, он закончил, слез с печи, с трудом обул разваливающиеся лапти, кое-как подвязал их бечевкой, чтоб не рассыпались на ходу, и вышел во двор. На дворе благоухала весна. Но она Ивана не радовала, какая может быть радость в холодной, нетопленой избе, да еще и когда жрать нечего? По двору разгуливала единственная, оставшаяся в живых  курица-Аська, петуха он съел еще на рождество, и она сейчас была единственной его кормилицей. Зимой она почти не неслась, но с наступлением весны начала нести яйцо, а то и два в день, и если бы не она, лапти он бы уже давно откинул. Кормить ее давно уже было нечем, весь двор она перегребла, и не раз, пробивающуюся молодую травку она выщипала на корню, и как существо, которое хочет жить, нашла выход. Она начала неплохо летать, и повадилась  воровать на соседском дворе. Спрятавшись в засаде, она долго выжидала, когда соседские куры отвлекутся, стремительно взлетала, перелетала через забор, и жадно клевала, что есть съедобного. Когда соседские куры, или петух, обнаруживали чужака, и начиналась погоня, она так же стремительно взлетала, и возвращалась на Иванов двор. Если так будет продолжаться, подумал Иван, она, скорее  всего, от него сбежит. Летать она уже с голодухи научилась неплохо, вполне может найти себе другое место, посытнее.   

   Он спустился в погреб, хоть наверняка знал, что там давно ничего нет, но все равно порылся в песке, а вдруг, затерялась какая то морковка, или картофелина, но безуспешно, если он вчера, и позавчера ничего не нашел, они же там не вырастут. Да, прескверно. Но что-то надо делать, голод – не тетка. Осталась последняя надежда- может, Аська что-нибудь снесла за ночь, вчера она порадовала его яйцом, может, и сегодня ему повезет? Он вошел в покосившийся, весь в щелях, продуваемый всеми ветрами сарай, где в углу Аська устроила гнездо, и обнаружил в нем некрупное яйцо, которое тут же с жадностью съел. Скорлупу выбросил во двор, Аська с голодухи ее тут же склевала, и урчание в брюхе стало утихать.

   Но что же все-таки делать? На рыбалку не сходишь, начался разлив, и где искать ту рыбу, непонятно. Последние месяцы, только река и спасала, можно было натягать рыбы из проруби, самому поесть, что то обменять в деревне на картошку, а если повезет, то и на что-нибудь повкуснее. Может сходить к Матрене? Матрена была его зазнобой, и иногда из жалости подкармливала, но у нее сейчас самой шаром покати, ведь дома трое голодных ребятишек, ей не до него. Нужно на ней было жениться еще летом, но Ивана все время мучили сомнения, страшненькая она была, со странностями какими то, трое детей, один от урядника, другой от старосты, третий вообще непонятно от кого, как потянуть такой воз? Она была добра, и отзывчива, никому не отказывала, ну и что, что с вавками в голове, зато она единственная в деревне, кто не гнал Ивана, остальные девки вообще от него шарахались, как от прокаженного.   

   Иван-Дурак сел на крыльце, подпер бестолковую голову рукой, и погрузился  в раздумья. Впереди ничего хорошего, огород сеять нечем, все съедено, дров нет, в долг никто уже не дает, да и как отдавать, словом, полная безнадега. Но долго думать о плохом Иван не любил, отогнал невеселые думы, и начал мечтать, это ему

нравилось всегда. Мечтал он всегда об одном и том же: как идет он по лесу, и вдруг, за кустом, находит шкатулку. Она долго не открывается, но когда он, наконец, откидывает крышку, то видит, что она полна драгоценностей. С этого дня у него начинается новая жизнь: он покупает большую избу с огромной печью, корову, лошадь, кур, гусей и уток, нанимает батраков, и начинает жить в свое удовольствие.  Женится на первой  красавице деревни, и живет дальше, припеваючи. С этими своими мечтами он и жил, и каждый день с ними засыпал.   

   Урчание в утробе почти прекратилось, можно теперь поспать. За дровами в лес идти было лень, он вырвал из земли столб, на котором когда-то держалась калитка, и давай  лупить его о камень, чтоб расколоть на щепки, и можно было бросить в печь, так как свой топор он еще осенью выменял на еду. Бревно долго сопротивлялись, но Иван проявил не свойственную ему настойчивость, и скоро расколотил его на части, пригодные для печи. Вернулся в избу, растопил печь, и полез на нее. Это было любимое место в его жизни, лежать бы на ней и лежать, только чтоб теплая была… И мечтать…Печь нагревалась долго, но в избе стало теплее, как вдруг, он услышал шорох. Странно.  Мыши у него давно не водились, что им у него делать, даже тараканам жрать было нечего, одни блохи, но те не шуршат.

   Он слез с печи, и обомлел. На столе сидело нечто. Размером с ежа, только вместо иголок рыжая шерсть, большие, торчащие в разные стороны уши, крупные зеленые глаза, и длинный, розовый нос. У него были не лапы, как у зверька, а небольшие ручки, с длинными ногтями, короткие ножки аккуратно обмотаны тряпочками, как онучи, и подвязаны бечевкой, он смотрел на Ивана, и шуршал луковой шелухой, лежавшей на столе, еще с осени. У Ивана глаза стали круглыми от удивления:

   «Ты кто?»

   «Шуршунчик».

   Иван долго моргал, рассматривая это чудо, не зная, что делать. Шуршунчик же почесал нос, и обратился к Ивану:

   «Иван, ты меня достал. Я кушать хочу. У тебя в доме хуже, чем у последнего бухарика, Вместо того, чтоб мечтать о всякой ерунде, лучше б делом занялся, даже тараканы разбежались, я так жить больше не могу!» Когда он говорил, кончик его носа смешно подрагивал.

   «Так я тебя не держу, иди куда хочешь!»

   «Нет, Иван, это и мой дом, и уйти из него я не могу. А твоя беда в том, что ты хочешь в жизни все, и сразу, а получаешь ничего, и постепенно».

   Шуршунчик поднялся, и прошелся по столу:

   «У меня к тебе есть предложение. Я могу тебе помочь».

   «Это, в чем, интересно?»

   «Послушай, поскольку ты сам не в силах распорядиться своей судьбой, я могу твои мечты превратить в реальность».

   Иван-Дурак, хоть и был дурак, но кое-что соображал:

   «Здесь что-то не так. Ну, если ты можешь изменить мою жизнь, то почему не можешь изменить свою?» 

   Шуршунчик  грустно вздохнул, прекратил ходить, вновь уселся на край стола, и забросил ногу за ногу:

    «К сожалению, я могу сделать лишь кое-что, и то лишь при определенных условиях. Например, я могу твои мечты превратить в реальность, но частично».

 Иван обрадовался, аж коленки задрожали от волнения:

   «Так давай, делай побыстрее, пожалуйста!»

 Шуршунчик посмотрел ему в глаза:

   «Для того, чтобы все получилось, мы должны с тобой сыграть в игру. Если выигрываешь ты, я выполняю почти все твои мечты, если выигрываю я, ты выполняешь мои условия. Идет?»

Иван задумался:

   «Во что будем играть? В дурака?» Про себя он подумал: лишь бы в дурака, равных ему, в округе в этой игре не было.

   «Нет. Зачем усложнять. Игра очень проста. Ты должен с близкого расстояния чем-нибудь в меня попасть, например, картошкой, ой,  забыл, какая тут картошка, пусть будет камень, расстояние будет, небольшое, не больше двух шагов. Если ты попадаешь, у тебя будет дом, как полная чаша, полон двор скотины, закрома все будут тоже полны, и жена- соседская дочка. Тебе никогда не придется ходить за дровами, огород сам будет расти, и ты сможешь целыми днями  лежать на печи. Если же ты в меня не попадаешь, мы с тобой меняемся местами. Я буду Иван-Дурак, а ты- Шуршунчик. Правильнее сказать, что ты останешься Иваном-Дураком, только в облике Шуршунчика, а я буду Шуршунчиком, только в облике Ивана. Ну как,

согласен?»

   Иван думал. Условия были простыми, может, где-то кроется подвох? И на соседскую дочку он заглядывался, и обещанное манило…

   «А если я брошу камень, тебя убью, кто выполнит условия?»

   «Не переживай, меня камнем не убьешь, даже тремя, но если вдруг, такое случится, ты останешься победителем, и условия будут выполнены. Оговариваем правила игры. Я их даже упрощаю». Шуршунчик показал пальцем на лежащее на скамье грязное полотенце:

   «Мы расстилаем его на пол, ты становишься на один край, я на другой, на счет раз, два, три, ты бросаешь в меня по очереди три камня, вот и вся игра, ничего сложного»

   Иван почесал рэпу. В чем подвох?

   «А не обманешь?»

   «Я не умею обманывать».

   Иван стоял, и думал, а может, вот он, единственный в его жизни шанс, и сейчас  он может все изменить, и никогда больше не думать, что пожрать, чем растопить, ну разве сложно не попасть с такого расстояния в этого хомяка?

   «Согласен».

   «Ну, тогда по рукам».

   Шуршунчик  протянул Ивану  свою маленькую ручку, и тот пожал ее двумя пальцами.

   «Тащи камни, сам выбирай».

   Иван пулей выскочил из избы, выбрал во дворе три камня, каждый размером с небольшую тыкву, чтоб не промахнуться, и притащил их в дом.

   Шуршунчик стащил со скамьи полотенце, подошел к двери, ведущей в сени, открыл ее, и расстелил аккуратно на земле полотенце через порог, так, что одна половина была внутри, а другая в сенях. Встал на край, и предложил Ивану:

   «Вставай, и ты, начинаем. На счет раз, два, три- бросаешь».

   Что-то в голове у Ивана начало шевелиться, но он пока еще ничего не понял.  Подошел к своему краю, и стал на полотенце. Попасть с такого расстояния не составляло никакого труда, и он уже внутренне ощущал победителем. Шуршунчик начал считать:

   «Раз…два…»- и тут он отскочил в сторону, и захлопнул перед носом Ивана дверь:

«Три…».  Иван стоял, и ошарашенно смотрел на дверь. Лицо его наливалось кровью. Он бросил на пол камни, схватил кочергу, пнул ногой  дверь, зарычал как лев, и вылетел в сени:

«Убьюуууууу…!!!».  Шуршунчика нигде не было. Он начал переворачивать все, стоящее на полу, обыскал все углы, перетрусил все тряпки, но безрезультатно. Вернулся, сел на лавку. Откуда-то из-за печи раздался голос:

   «Иван, ты проиграл!» Вскочил, рванул к печи, заглянул за нее, -никого. Сел на лавку, снова голос:

   «Иван, ты проиграл!»  Он возразил: «Мы так не договаривались!»

   «Вспомни, все согласно уговора. Слово нужно держать!»

   «Пошел ты к черту!»

   Иван уже для себя решил, что выполнять обещанное не будет, и успокоился. Но жизнь Ивана превратилась в кошмар. Как только он забирался на печь, чтобы поспать, и закрывал глаза, Шуршунчик начинал щекотать у него в носу соломинкой, или царапать щепкой ногу, или еще хуже- пробегал у него по лицу. Как не старался Иван, но поймать он его не мог. Он выстоял три ночи, опух от бессонницы, его качало, перед глазами плавали красные круги, ему временами казалось, что он уже видит Шуршунчика, тот стал размером с медведя, и душит Ивана в своих объятиях. Это был ад. 

   Наконец, на четвертый день обессиленный Иван сдался:

   «Скотина, ты где? Я согласен».

   Шуршунчик вылез на стол, и сел на край:

   «Ты зря расстроился. Плохо тебе не будет. Всегда будешь сыт и в тепле. Снимай лапти. Чтоб все получилось, мы должны поменяться обувкой». Шуршунчик  размотал

свои онучи, и протянул Ивану две тряпочки: «Одевай». Иван безропотно снял лапти, ему уже было все равно, взял у Шуршунчика две тряпочки, которых хватило лишь на то, чтобы обмотать по большому пальцу на ногах. Шуршунчик  встал, что-то долго бормотал, затем сплюнул, дал себе три щелбана по носу, и спрыгнул в лапоть Ивана. Посыпались искры, Иван оказался на столе в обличье Шуршунчика, а тот уже стоял на полу в Ивановых лаптях. Погладил Ивана по голове, и ушел.

   Шуршунчик в этот день сделал дюжину ходок в лес за дровами, закончив лишь к закату, протопил жарко печь, и завалился спать. Встал с рассветом, и снова за дровами, к вечеру весь двор был полон дров, часть которых поменял у соседа на еду. Каждый день он пахал от зари до зари, меняя на дрова еду, инвентарь, и рассаду. С первыми теплыми днями засеял огород, и к удивлению всей деревни осенью собрал самый богатый в округе урожай. Избу отремонтировал, завел скотину и птицу, и зимой женился на соседской дочке.

   А Иван-Дурак, жил себе под печью, Шуршунчик его не обижал, наоборот, всегда оставлял ему свежее молоко, и сметану, он сильно растолстел, и лишь сгрыз свои длинные ногти, когда Шуршунчик женился, привел молодую жену, и ночью с печи неслись сладострастные охи и ахи.