На 8 марта фрау Геринг пригласила сотрудников фирмы на свой

день рождения. Обещала сюрприз.

Берлинская весна кодировала внутреннее состояние души.

Подол небес был оклеен бирюзой, окна лопались от избытка солнца.

На улицах не стало людей-теней, наглотавшихся злобы зимы и

затяжной депрессии.

В назначенный день мы все собрались в уютном старом доме возле канала.

За огромным нашим столом сидело двадцать мужчин и женщин.

            Männer (мужчины) - колоритные, огромные, как медведи и лоси.

            Всегда оптимистичны, остроумны, тактичны, доброжелательны.

Не признающие неудач, поражений и разочарований.

В хороших костюмах ХХL.

Frauen (женщины) - маленькие на их фоне, но такие же сильные духом.

            Затянувшие свои стройные, мускулистые тела

в свитера и джинсы XL.

Блондинные, бирюзовоглазые, засоляренные до коричневости.

Не знающие усталости ни днем ни ночью. Хорошо зомбированные этикетом .

Умеющие заболтать, завлечь, завладеть сердцем и карманом любого

потенциального клиента фирмы.

Люди, сплочённые тимбилдингом.

Мартин и Эльза Геринг. Шеф и его мать.

Он - с лицом и фигурой Давида работы Микельанжело, молодой, сильный тевтон.

Она – в свои семьдесят, выглядит на шестьдесят, воплощение мудрости, добра

 и справедливости.

Солнечный день.

Солнечное настроение, слова и дела.

Все радостно приветствуют друг друга, задают традиционное «Wie gehts?»

(Как дела?)

Каждый хочет подержать в руках «сюрпризы» –

Пауля, Фрица и Томаса,

Шестимесячных, белокурых и голубоглазых,

Которых принесли бывшие сотрудницы фирмы

Андреа, Марион и Хайке.

Тут же дети и подростки.

Вытащили экраны-блокноты и резвятся со своими «гейм-боями и покеномами».

Все напросились на праздник и праздник получили.

"Горбачёв" влетел в желудок расплавленным снарядом, его осколки разлетелись по всему телу... 

мягко и радостно пришло хорошее настроение. 

Полилась хорошая немецкая музыка.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                   

Групповое фото на пурпурном фоне.

Отошел перезарядить фотоаппарат, оглянулся… и внезапно увидел...  что-то не так. 

Я не узнал никого….

Они оказались в военной форме времен II-й мировой войны.

Немецкой естественно….

Мартин Геринг –

Оберштурмбанфюрер СС.

Торбн Раков –

Ефрейтор зондеркоманды.

Эрик Майснер –

Унтерштурмфюрер СС.

Харальд Зингер –

Оберлейтенант Люфтваффе.

Норберт Бок –

Офицер гестапо.

Даниела Вагнер и Андреа Штольц

Обе – надсмотрщицы KZ. (концлагерь)                                                                                

И даже Райнер Готтер, балагур и общий любимец, старый, добрый «Готта»

и тот в какой-то странной нацистской форме...

- Как, «Готта», и ты с ними?

- Entschuldigung Sascha, das ist Befehl (Извини, Саша, это приказ).

- Sei bereit! Как всегда, обратился я к Виоле кличем пионеров ГДР.

В ответ молчание и нехороший блеск в глазах.

- Что это за странная форма на тебе?

– Это форма моей бабушки, она служила в СС.

Ничего себе гальюнчик, что случилось с вами, мои добрые, старые коллеги?

Но ничего, сейчас ситуация вернётся к status quo… я закрыл глаза, поднял голову.

 Ничего не изменилось, они оставались в этой самой форме.

Куда подевались улыбки и веселье .

Время рассыпалось на отдельные цепкие секунды.

Я смотрел им в глаза. Эти глаза сказали мне:

- Ты не знаешь нас?

Мы – твое подсознание.

Мы – ментальные коды снов твоих родителей!

Я вдруг понял - весь мир театр, и я единственный актёр в нём...

Внезапно Мартин задал вопрос:

- Много лет я хочу спросить тебя, зачем ты приехал в нашу страну?

- Что бы спасти вас!

Зазвучал смех. Я почувствовал, что в моих словах не было веса.

- От кого?

- От самих себя!

Почувствовал, что попал…

Война догнала меня…

Взрыв. Обломки земной суеты разлетелись и легли в разные стороны.

Обвалилась ритмичность мироздания.

Повисли шипы молчания, полетели голодные чайки мыслей.

Сквозь зияющие трещины стали видны перекрёстки реальных

и виртуальных плоскостей.

Кто-то подключился к моему пасьянсу и раскладывает свой вариант.

Может это 25-й кадр моего подсознания?

Между нами возникли стеклянные двери, которые я не мог открыть,

а они не хотели.

 Марлен Дитрих утверждала, что о войне имеет право говорить только тот,

кто был там.

Я родился через десять лет после войны.

Я не связан исторической памятью с ней.

Но войну  я пережил.

Генетически.

Эмоционально.

Ментально.

Вербально.

Я был убит в детстве тем патологическим ужасом, который помимо воли

поднимался из глубин детского подсознания. Он спал там, на самом дне,

посеянный генетическим кодом родителей…

            Я художник. Любой яркий эпизод о войне тут же встает перед глазами.

            Заржавевший багор памяти вытаскивает со дна подсознания яркие эпизоды

            того, чего я не пережил. И застряв, они остаются там навсегда, встречаются 

            со сценами, запечатленными родителями… они, как и все белорусы на войне,

            побывали в аду…

            Вначале 60-х мы с отцом шли по Немиге в Минске. Вокруг лежали странные

             трущобы и руины, похожие на театральные декорации ХVII века.

           --    В войну тут было еврейское гетто, в котором содержалось 100 тысяч человек.

             Почти в каждой хате было тайное помещение в подполье, которое называлось

             «малина». Когда шли облавы, все прятались там. Временами грудной ребёнок

             начинал кричать и тогда все требовали, чтобы мать задушила его… такое

            происходило не раз. Некоторые прятались в туалетах на улице с головой,

            дышали через соломинку…

            - Что стало с ними потом?

            - Никого не осталось в живых.

            Иногда мне кажется, что и я был на войне, в окопах, в партизанском отряде,

            сидел в КZ…

            О войне родители вспоминали мало. Они интуитивно выработали правило –

            вспоминать о войне гомеопатически малыми дозами, и лишь для того, чтобы

            дымка ретроспективы оттеняла сегодняшний день.

            Жизнь была одна на всех, а смерть у каждого была своя.

            Бесконечные вызовы смерти вместе с сумасшедшими восторгами спасения...

Мать видит огромную колонну пленных красноармейцев, которых ведут

по Минску в первые дни войны.

Один из них отошел в сторону.

Конвоир выстрелил ему в голову, мозги вывалились на мостовую

взрагивающим, колышущимся студнем, забрызгали окружающих.

Другие пленные стали их поедать.

Быстро и жадно.

Глотая на ходу.

Отец в лагере для военнопленных в Дроздах под Минском.

Десятки тысяч людей спят на голой земле.

 Оправляются тут же на месте.

Убивают ночью друг друга из-за куска хлеба.

Добровольцы выискивали «жидов», за которых сходили попавшиеся

под руку азербайджанцы, грузины, армяне...

- Что-то рожа мне твоя не нравится, паря,  – сказал отцу человек с колючими,

выцвевшими глазами.

- Уж не жид ли ты часом?  Надо бы сообщить завтра куда надо, глядишь,

пайку и увеличат.

Но завтра для него уже не наступило. Отец с юности гнул руками подковы,

легко таскал многопудовые мешки, носил пианино на спине...

                                                                                                           .

            Человек в очках с подстриженными усиками в окружении высших офицеров CC

uдет по лагерю. Разговаривает с пленными. Встречается взглядом с отцом.

Я вижу этот взгляд.

Гиммлер.

Каратели блокируют партизанские зоны витебщины. По приказу Гиммлера

детей из районов, которых немцы считали арийскими, увозят на воспитание

в Германию.

Озеро Палик.

Блокада.

Операция «Kottbus»

Люди сутками сидят по горло в воде, в трясине, облепленные пиявками.

Тихо уходят под воду... исчезают...

Женщины и дети сидели в землянках, невидимых в лесу.

Вши на каждом сантиметре одежды, руки покрыты коростой...

Каратели шли цепью, протыкая землю шомполами.

Тете Наде шомпол вспорол голову.

Она не закричала.

У тети Марии убили пятерых детей.

Она сама чудом сумела выбраться из уже горевшего дома.

Окруженные в небольшом лесу, тысячи партизан с семьями, ночью пошли

на прорыв. Голод и отчаяние, нет надежды, лишь одна неизбежность.

Вокруг люди Дирливангера, будущего душителя варшавского гетто.

            Командиры, те, у кого был секрет разрешать вопрос жизни и смерти,

обязаны были указать выход – все это отчётливо видели – из

безвыходного положения. Собрали самых сильных и отчаянных в

группу прорыва. Им отдали все автоматы и пулемёты...

Ночь проглотила громаду леса – там ни огонька, ни звука, как будто

никого и нету. Ничего не видно – ни линии, ни ограждений.

Разморенно предрассветное бдение часовых...

Тысячи глаз смотрели не мигая.

Грудным детям перевязали тряпкой рты.

Билось одно нечеловечески огромное сердце...

Враз ударил тысячествольный сноп огня, из недр леса выкатился такой

грохот, что не поместился в громаде ночи...

                                                                                                 .

            Закипела работа:

В лязге

В рёве

В стоне

В крике

В ругательствах.

Оружия не хватало, женщины шли с топорами и вилами, как и их

предки – кривичи, против пришельцев с крестами на щитах.

Не было людей – было кишащее кровавое зверьё...

Когда солнце длинно глянуло из-за кромки леса, на полянах всюду лежали

сотни искромсанных тел…  золотились открытые  глаза...

            Но вскоре и сами каратели оказались в роли преследуемых, фронт приближался

стремительно.

Пойманного в лесу врага разрывали, привязывая к двум согнутым березам.

По древнему обычаю...

Знали и других немцев.

На Рождество те угощали всю деревню пуншем.

Помогали заготавливать дрова.

Солдаты брали на колени маленьких белорусских детей.

Ерошили белые головки. Угощали шоколадом. Некоторые плакали.

Немецкие солдаты спасали евреев из гетто, предотвратили взрыв театра

оперы и балета в Минске...

Я помню, как родители вздрагивали, когда речь шла о Германии, о

Берлине, о немцах.

Рассказы о войне я начал слушать раньше, чем сказки.

В моем детстве не было фильмов ужасов, были фильмы о войне.

Немцы, фашисты, эсэсовцы играли ту же роль, что и «киборги»,

«терминаторы» и прочие «чужие» у моего сына.

Это было абсолютное зло и одновременно некая высшая цивилизация.

Атрибутика, символы, законы этой цивилизации вызывали ужас, трепет,

но одновременно и восхищение, преклонение….

Тот кодовый стереотип Германии и немца, живущий в подсознании,

преодолевается с трудом.

Война не отпускает меня.

Она не снаружи, она внутри.

Но я уже «подсел» на иглу телебашни с Alexander Platz, шпили церквей

безошибочно находят тепло моих вен. На задворках моего подсознания

играет компакт-диск под названием «Berlin», и я вижу скальпель, бегущий

по пространству времени...

Но всё это преодолевает сын.

Он хорошо знает язык, легко и просто общается с немцами.

Как и с французами, американцами, голландцами.

У них одни ценности и ощущения мировосприятия...

• Wie geht’s, Sascha? Wie geht’s deine Frau und Sohn? (Как дела, Саша?

Как дела у твоей жены и сына?)

На меня в упор смотрели добрые глаза фрау Геринг, в которых плескались

балтийские волны.

            -   Danke. Alles in Ordnung! (Спасибо. Всё в порядке!)

Я посмотрел в окно. Небо на звёздном небосводе играло моей судьбой.

И я стряхнул этот день с плеча…