1.

Всегда хотела глянуть на отца. С матушкой он бросил нас сразу же после моего рождения. Сбацал лялю и смылся. Многие мужчины такие. Но что мне до всех? До зарезу нужно увидеть батю вживую. В августе ему исполнялось 70 лет. Возраст критический. Вот-вот сгинет.

— Передать привет? — спрашиваю.

Мама шваркает на плиту сковородку. Толстый подбородок ее трясется. Родные синие глаза жалобно мигают.

— Какой там привет! Вся жизнь моя из-за этого подлеца под откос.

Я судорожно зеваю:

— Люди меняются. Тем более, он сейчас знаменит. В таблоидах его кличут кремлевским экстрасенсом и медиумом.

— У меня из-за тебя картошка пригорела. Стоп!.. Оденься только как-нибудь поприличней. Все же в Москву едешь. Почти в пуп земли. Привыкла тут в Валдае нон-стоп шландать в трениках. У тебя деньги-то есть?

— С этим все нормалек! Кое-что удалось подкалымить в кофе-хаусе.

— Умница! Может, в Москве какого жениха подцепишь. Там столько богатых дядь в бентлях и мерсах.

— Мама, мне всего 17-ть? Какой к чёрту жених? Нафиг он нужен?!

— Лады… Ты к отцу без предупреждения? Как снег на голову? Татарин в гости?

— Типа того. Я же не знаю телефон. Только адрес. Он обитает в высотке на Баррикадной?

— Там, сукин сын. Недавно жалкой открыткой меня с днем рожденья поздравил… Квартира 68. В этом доме, кстати, снимали культовый советский фильм, «Москва слезам не верит».

— Да, знаю я, знаю. Фильм — отстойная шняга. Скучища, скулы воротит. Неужели на эту дрянь западали? Сказка для долбаков, хомо советикус.

— Ну, еще рядом зоопарк. Пингвины, гагары, мать их, страусы.

— Вот! Это другое дело… Посмотрю на красножопых макак, на крокодилов каких-нибудь. Когда отец надоест. Уверена, это случится быстро.

2.

Никогда не была в Москве. Всю жизнь, от роддома и прописанных пелёнок, провела в чмошном Валдае, застрявшем в безвременье, чуть ли не в средневековье. Один магазин «Цифроград» в прогнившем деревянном доме на центральной площади чего стоит.

Конечно, Златоглавая ошеломила. Станция метро Комсомольская, как в змеиной чешуе, в золотисто-мажорной мозаике. Кутузов на коне, еще кто-то героический. Куда-то скачут, неистово несутся. Жеребец дивно толстый. Сколько я не искала Сталина и Берию, увы, не нашла. Да и тьфу на них. А конёк славный!

Вот и увековеченная режиссером Меньшовым готическая высотка. Подле зоопарк. Волчий вой из-за стен оного. А, может быть, это только показалось от душевного волнения. Сейчас увижу папу. Какой он? В подошве высотки кофе-хаус. В подобном я работала. Это мне знак? Высоким слогом, знамение?

— Куда прешь? — спросил меня вертухай у резных дверей, заслонив проход гренадерской, правда, слегка жирноватой грудью.

— К Семену Семеновичу Кобылко, в 68-ю.

Консьерж смерил меня презрительным взглядом. Это и понятно, одежка у меня так себе. На троечку. Из евро-секонд-хенда на улице Большой Советской.

— По какой надобности?

— Родственница я. Дочка. Родная!

— Что вы говорите! — чудесно преображается мордоворот, что-то в нем появляется анисово-леденцовое, сладенькое. — Дочурка самого Кобылко?! Ай-ай!

— Именно! Вот паспорт. Сличайте фамилию.

— Да зачем мне паспорт. Чушь какая! Однако все-таки посмотрю. Так-так! Из Валдая… Милости просим, Софья Семеновна! Чувствуйте себя как дома. А вы на него похожи. Только лысины нет. И слегка помоложе. Шучу-шучу!

Я поправляю волосы:

— Вы страсть как галантны.

Портье хохочет:

— Мне батюшке позвонить? Или вы хотите так, киндер-сюрпризом?

— Киндер-сюрпризом.

— Ага. Лифт налево. Счастливого вам свидания с папочкой.

— Ариведерчи!

— Чао-какао! Пока!

3.

Звонок в дверь особый. Валдайский колокольчик! Значит, о нас помнит. Хотя память бывает разной.

Жму кнопку.

Динь-дилень.

Открывает нахохленный сухощавый бородач. Очки у него с чудовищными диоптриями, поэтому черные глаза огромны.

— Что угодно? — брезгливо поджимает губы.

— Папа, это я! Дочка твоя. Соня!

— Какая еще Соня! Промахнулись дверью.

— Папа, не дури! Девушку Прасковью из Валдая помнишь? Я ее дочь.

— Все может быть… Покажите паспорт! Так-так. Не поддельный? Водяные знаки… Допустим. Проходите… Есть виноград «Брют» и бананы из Алжира. В наличии французский коньяк «Камю». Хотя, судя по вашему возрасту, пить вам еще рановато. Так?

— Верно! Мне только исполнится 17-ть!

Квартира оказалась не такой уж большой. Обычная генеральско-совдеповская хибара. Сейчас у  маломальского богача жилье горазд покруче. Я ведь сериалы смотрю. В курсе.

Достаю из своего старенького замурзанного рюкзака пряник «Валдайский сувенир», литровую банку брусничного варенья, сама собирала у Иверского монастыря, варила в мятом алюминиевом тазике.

— Как мило… — подозрительно косится старик. — Ты чего приехала? Нужны деньги?

— Не помешали бы, — усмехаюсь я. — А вообще-то, просто хотела тебя увидеть. Тебе ведь 70!

— Мерзкая дата! Чую алчную пасть могилы… Чем зарабатываешь на жизнь?

— Я только что закончила школу. Подрабатывала официанткой в кофе-хаусе. Вот даже себе поездку оплатила.

— Молодец! Иждивенчество не приветствую. Дай я тебя обниму, что ли?!

Обнимаемся. Я папу целую в седую бородатую щеку.

Пахнет от него… ну не очень. Мышами? Сыростью? Сгинувшим Советским Союзом?

— Я так рада! — дипломатично шепчу.

— Теперь давай кушать. А ты о себе рассказывай и маме.

4.

Папа милостиво разрешил у него погостить. Ходить в зоопарк, в планетарий. Благо они от готической высотки в шаговой доступности.

— Папаня, дорогой, — спрашиваю я как-то, — а почему ты нас с мамой бросил?

— Служба какая… Типа, как у Штирлица. Работодатель потребовал залечь на дно. Видала фильм «Залечь на дно в Брюгге»? Там парочка отмороженных киллеров, а я чекист. Соло! Вот я и залег. Никаких родственных связей. Отрубил начисто.

— А что ты в Кремле делаешь? Я о тебе немного в газетах читала, — протираю я лицо огуречных лосьоном, никак мне не избавиться от подлых веснушек.

— Занимаюсь диагностикой кармы.

— Ух, ты! И ты, действительно, это умеешь?

— Не только диагностирую, но и правлю, рихтую. Могу даже дистанционно, по фотке клиента.

Я кидаюсь к своему рюкзачку, достаю компактный фотоальбом, распахиваю.

— Узнаешь свою любовь? Прасковью? Прошу? Что с ее с кармой?

Со снимка трагическими очами таращится родная толстуха.

— Господи, боже мой! — вопит, будто пронзенный стрелой, папа. — Как же над ней поработало проклятое время! Где моя нежная, тоненькая Прасковья? Грудка ее умещалась у меня в ладони.

— Без циничных подробностей! — одергиваю я блузку на своей юной груди. — И, если ты так ее любил, почему ни разу не помог материально? Жаба душила? Крупная такая, зеленая мерзкая жаба?

Отец вдруг валится предо мной на колени. Бьется бородатой башкой о паркет. Так ахнул, что паркет басово загудел.

— Простите меня, засранца такого! Это я, изувер, ей карму изгадил!

Потом молодецки вскакивает, вынимает из кармана пиджака навороченный мобильник.

— Знаешь номер маминого пластика? Говори! И свой номер. Тебе же нужно на зоопарк, красножопых макак посмотреть, опять же в планетарий?

— Звезды не люблю… — смущенно бормочу. — Как-то равнодушна я к звездам. Далеко они. Макаки лучше.

Трясущимися губами говорю номер, свой да мамкин.

— Упал перевод? — блаженно ухмыляется Семен Семенович.

— Святые угодники! — вскрикиваю.

Скинутая наличность обескуражила царской щедростью.

5.

Зажили мы с отцом душа в душу.

С деньгами-то хорошо! Особенно с шальными!

Я гуляла в Александровском саду и по Арбату. Подружилась с семейной парой коал, с Вень-Вень и Бень-Бень, из трижды орденоносного зоопарка. Почуяла даже симпатию к звездам в планетарии, наконец-таки запомнила, где располагается созвездие Козерога, моё по гороскопу созвездие.

Папа же из квартиры на Баррикадной практически не выходил. Зато к нему разноцветной гирляндой тянулись пригожие юноши, блондины и брюнеты, татары и армяне, батаны и гопота, всякой твари по паре. И все высокие, статные. Будто предо мной парад потенциальных женихов. Я даже испытывала легкое возбуждение.

Семен Семенович уединялся с ними в комнате, вход в кою мне был категорически запрещен. Возвращались же красавцы оттуда румяные да  парные, будто из русской бани.

— Папа, — как-то не выдержала я, — может, наконец, раскроешь секрет, что с этими парнями в своей комнате делаешь?

— Я? Ничего!

— Почему ты дверь запираешь на ключ? А выскакивают они оттуда с алыми пятнами?

Отец по-стариковски покряхтел. Снял очки. Протер близорукие глаза крахмальным носовым платком.

— Я их, дочурка, лечу. Они все сплошь суицидники. По-нашему говоря, самоубийцы.

Ледяные мурашки косяком пробежали по моему позвоночнику:

— И где же ты этих камикадзе берешь?

— Камикадзе? Что ж… Хорошее слово, надо запомнить. Так вот… Они сами находят меня. А я их врачую. Диагностирую и правлю карму. И не только! Изображаю их на холсте. Зачем? Чтобы воочию доказать как они божественно совершенны.

— Ты и живописец?

— Любитель… Хотя курсы Строгановки закончил с отличием.

— Покажи картины.

— Ни-ни! Они тебе категорически не понравятся.

— Ну, почему же? Ты мой отец, я весьма снисходительна. Приемлю любые стили. Даже от квадрата Малевича прихожу в умиление.

— Миленькая, все они в жанре жесткого «ню». Зачем тебе, стрекозе, такое?

6.

Когда папка по делам все-таки куда-то отправился, я проникла в табуированную комнату. Ключ отец со стариковской незатейливостью прятал под половик.

Зашла, щелкнула выключателем и ошалела. Мама дорогая! Спаси и сохрани! Голые суицидники. Как много! Поражало, с какой изуверской тщательностью, с каким сладострастным смакованием, выписаны их гениталии. Будто это не художественный опус, а анатомический атлас для продвинутого мединститута.

— Так и знал, что ты не удержишься, — услышала я за своей спиной папкин голос. — Ну, как тебе? Шокирована?  Смущена? Разгневана?

Я потупилась:

— Зачем ты с такой скрупулезностью выписываешь причиндалы? Ты же не педик?

— Как сказать… Я, Сонечка, понимаешь ли, бисексуал! И этим горжусь! Тебя вот родил, и парням-суицидникам ой как нужен. Мы с ними как в римской армии. В ней же, в армии той, все были гомиками. И это логично! Дальние походы. Отсутствие фемин. К тому же, ребятам, разочарованным в жизни, полезно переспать с мудрым стариком.

Меня передернуло до рвоты.

— Вот-вот… — пригорюнился старичок. — К этому надо привыкнуть. Злые языки прозвали меня Пауком. Мол, заманиваю суицидников в свои сети. Неправда! Я их спасаю! Даю им второй шанс.

— Зачем же эта байка о чекисткой стезе?

— Это не байка! Не фейк! С чистой кармой парни начинают служить на благо родине. Становятся истинными патриотами.

— Как служат? Точнее, чем? Задницей?

— Не будь такой грубой. Зачем тебе детали?

— Дьявол в деталях.

— Дочка, какая ты придира! Будь великодушней. Жизнь — штука многослойная. Где добро, где зло — хрен разберешь. Особенно в последнее дьявольски энтропийное время.

7.

Пора было собираться домой. После папиных генитальных откровений стало тошнехонько. Гомиков и бисексуалов я не приветствую. Мне подавай челов с нормальной сексуальной ориентацией. Кои не путают свой перед, т.е. фасад, с компрометированным прессой задом.

Я уже собирала манатки в дорожный рюкзачок, как явился один из страждущих суицидников. представился Феофаном Грековым. Юный, чуть постарше меня, ростом под два метра, голубоглазый, розовощекий, в лице что-то ангельское.

Пряник «Московский сувенир» не вмещался в мой рюкзак, я нервничала.

— Отца нет, — говорю. — Ушел по делам. И зачем вы пришли? На, мать ее так, чистку кармы?

— Как вас зовут? Софи? Войдите в мое положение. Я попал в долговую петлю. В интернет-казино спустил кучу бабок. Пытался заложить родительскую квартиру. Не получилось. Родичи против. Тут мои кореша и посоветовали мне пойти к одному заветному старичку. Дали адрес.

— Феофан, только без обид, вы — педик?

Юноша морковно покраснел:

— Какой еще педик? Я, между нами, девственник.

— Очень хорошо! Сколько вы должны? Такую сумму?!

Феофан озвучил.

— Так много?! — ахнула я. — Вы же догадываетесь, что за эти деньги он попросит что-то взамен?

— Заставит вступить в сексуальный контакт?

— Еще как заставит! Бегите, бедолага, отсюда!

— Как бежать?

— Во все лопатки! Постарайтесь раздобыть бабло где-нибудь в приличном месте.

— Вы знаете такие места? — спросил Феофан и пронзительно посмотрел на мои голые коленки.

Я одернула юбку. Слишком уж коротка. Хотя и по моему, еще почти детскому, возрасту.

Мы обменялись с Феофаном телефонами. Он дал слово бросить свои суицидальные замашки. Я пообещала что-нибудь для него придумать. Включить свою женскую логику. Из любой петли можно выскочить. Надо только в себя верить. Вон наш всеми обожаемый президент РФ кем в юности был, какой гопотой. А как поднялся!

Расстались друзьями.

8.

А через четверть часа нарисовался батя. Зорко засек мои сборы.

— Соня, никак ты намылилась в чмошный Валдай?

— Верно! Судорожной московской жизнью сыта по горло.

— Феофан Греков не заходил? Неужели?! Что же меня не подождал? Мог бы перезвонить по мобиле.

— Телефон он забыл дома. К тому же, у него экстренные дела.

— У всех дела. У меня на Феофана Грекова такие виды!

— Ты в курсах, что у него астрономический долг за интернет-казино?

Назвала сумму.

Отец по-мефистофельски рассмеялся:

— Ха! Копейки! Лубянка б этот долг покрыла бы в один щелчок. А, может, и не покрыла бы, а повесила бы этих мудозвонов интернет-казино к потолку за яйца.

— Фу, как ты груб!

— А жизнь какая?.. Погоди уезжать. Задержись на денек. Ты мне нужна для одного великосветского раута.

— Что за раут? Впрочем, неважно. Задержусь. А какие у тебя планы на Феофана?

— Я бы его отправил в Норвегию.

— Зачем?

— Там нужно скомпрометировать одного злостного оппозиционера.

— Как? Подставить тому свой задок?

— Фи! И где ты таких словечек понабралась?! Все-таки чувствуется в тебе заскорузлая провинциалка. Валдай — гадкое, гиблое место.

— Феофан не гомик! Он — девственник!

— Это пока… По-ока! У меня, дочурка златая, целая сеть мобильных агентов по все миру. Сеть! Все выращены, заточены именно мной. За это меня, по кремлевским слухам, хотят даже представить к ордену «Заслуг перед Отечеством». Правда, какой степени я пока не знаю. Дай бог, не последней.

 9.

Короче, папа меня тормознул. Попросил посетить с ним торжественный приём, уж не помню, по какому тот был поводу. Крымский мост? Юбилей полёта Белки и Стрелки? Сталинградская битва? Главное же, на эту церемонию придет сам Юрий Абрамкин, президент РФ, царь и бог.

— Зачем я тебе нужна? — спрашиваю.

Старик глубоко, даже с сиплым свистом, задышал:

— Хочу, дочка, чуток отрихтовать свой имидж заскорузлого педика. У меня ведь чадо в наличии! Я — нормальный!

— Схожу и сразу в Валдай.

— Лады. Только оденься на встречу, будь добра, в костюм художественной гимнастки.

— Это зачем? — балдею.

— Здесь тонкий расчет. Президент наш таких девиц страсть как любит.

Я вспыхиваю:

— Нет уж, увольте. Пойду как есть.

— Ну, как знаешь. Только, умоляю, не смейся над моим прикидом.

— Насколько мне известно, в художественной гимнастике выступают только женщины.

— Да речь не о том… Я пойду в костюме Паука. Абрамкин такой юмор ценит. Погоди чуток…

Батя шмыгнул в свою заветную комнату, а нарисовался в черном трико, по аспидно-черному фону золотая, приплетающаяся, паутина.

— Мама дорогая! — расхохоталась я. — Сейчас описаюсь! Ты герой комикса? Человек-паук?!

— Я же просил не ха-ха! Пусть потешается только президент РФ. Имеет право.

— Прости. Встреча когда?

— Завтра, в 19.00. Если все удачно пройдет, осыплю тебя с мамулькой золотом с головы до ног. Фигурально говоря, от макушки до пяток!

— Пойду я к себе, что-то устала. Послушаю медитативную музыку тибетских монахов.

— Умница, Соня! Музыка — это святое! Особенно этих самых, монахов. Они ведь тоже все были педиками.

10.

Рандеву в Кремль меня потрясло. Чувствовала себя эдакой толстовской Наташей Ростовой на первом балу. Столько випов! Пугачева с Галкиным, Рамазан Кадыров с Майклом Тайсоном, какие-то героические маршалы сплошь в золотых витых аксельбантах. Словом, каждой твари по паре. Зато, какие твари! Что ты!

Папенька в своем комедийном прикиде стоял рядом со мной, лязгал зубами. Чёрное трико тонюсенькое, а в зале сквозило, президент наш привык жить на жестоком ветру, ему подавай ледяной норд-ост, иначе он не согласен.

И тут появился он. Маленький, верткий, изрядно мускулистый. Голубые холодные его глаза пронзали насквозь. У папы моего перестали стучать зубы, а по высокому его лбу обильно заструился пот.

Абрамкин подошел к нам. Пощупал трико отца, усмехнулся.

— Ценю! Это хлопок? Смешно!

— Служу Отечеству!

— Ты давай это, снижай пафос! Хотя патриотизм ценю. На следующей неделе награжу тебя орденом «Заслуг перед Отечеством 1-й степени». Гуляй рванина!

Паук, т.е. мой отец, щелкнул каблуками сапог. Точнее, черных бальных пинеток.

Абрамкин перевел взгляд на меня:

— А это что за розан? С тобой?

— Дочурка моя. София! Сонечка… Из Валдая.

— Подрастающая смена Пауку? Оч-чень хорошо! Из Валдая? Я тамошнему Иверскому монастырю недавно подарил икону «Нечаянная радость». Или какую иную икону. Сейчас не помню.

— Премного благодарна… — присела я в реверансе. Не знала, как реагировать на слова первого лица РФ. Собезьянничала у киноактеров из киношки о 19-м веке.

— Паук, что там у нас с Норвегией? — сурово спросил Абрамкин. — Ты руку держишь на пульсе?

— Всё тип-топ. Мальчик подобран. Феофан Греков. Не мальчик, конфетка!

— Смотри, не промахнись. Дело архиважное. Государственное дело. А то ведь я нежный да ласковый, а чуть что — голову оторву и сам не замечу. Характер такой, боевой. Воспитывался в ленинградских подворотнях. Всегда ходил с ножом и кастетом

— Не извольте волноваться! Будет как в банке!

— Я тебя за язык не тянул. Ловлю, брат, на слове.

11.

После визита в Кремль я позвонила Феофану, всё ему рассказала. О его предстоящей поездке в Норвегию, дабы слить в унитаз оппозиционного изувера. И о том, что папа назвал его конфеткой.

— Соня, — дрожащим голосом говорит Феофан, — ты можешь сфоткать заветную комнату, всех этих мальчиков с висящими фаллосами?

— Ноу проблем. Говори свое мыло. Тебе мой отец не звонил?

— Звонил… Требует быть на низком старте. Так что, сфоткай скорее.

— Ок! Завтра, я слышала, он с утра собирается на Лубянку.

— Храни тебя Бог!

Папа и, верно, с утра ушел на Лубянку, фотки я скинула.

Феофан в ответ прислал три алых пульсирующих сердечка.

Потом телефон его оказался выключен, сколько я не звонила.

Отец тоже пытался связаться с Феофаном. Всё мимо кассы!

Семен Семенович сплюнул и ушел гадать на картах Таро о своей дальнейшей судьбе.

На следующий же день разразилась буря. «Нью-Йорк Таймс» на первой полосе поместила снимки любовников моего родителя. Мало того! С едкими, даже язвительными комментами Феофана. Оказывается, он уже успел слинять в США и попросить там политическое убежище.

К чести г-на Грекова, имя моё он не упомянул.

В пять утра бензопилой нам вскрыли дверь. Ниндзя Лубянки приковали папулю наручниками к трубе центральной батареи. Разбили ему в кровь лицо, свернули челюсть.

Бойцы ФСБ пожалели меня и сказали, чтобы я убиралась в свой чмошный Валдай подобру-поздорову. Нехорошая квартиренка будет обыскана и опечатана сургучовыми печатями с великодержавным двуглавым орлом.

12.

Вернулась я в Валдай в смешанных чувствах. Батя гниёт в Матросской Тишине. Это дурно. А вот с пластика можно брать бабла сколько угодно. Деньги Семен Семенович после раута скинул. Разве не хорошо? Да и у мамы на кредитке было ой как много очень живой наличности.

— Жениха себе не подыскала? — всхлипнула мама. Рукава ее халата закатаны до локтя, она месит тесто. Любит она печь всяческие ванильные ватрушки-пироги.

— Какого жениха? Окстись! Жива выбралась из Златоглавой, это уже чудо. Плюс — с капиталом!

— Деньги-то грязные…. — кручинится матушка. — С гомосексуальным оттенком.

— А где ты видела чистые деньги? Они все с душком!

— Как знать… Сеня, значит, сидит? Ничего! На нарах может слегонца поумнеет. Выйдет здоровым бугаем. Кровь с молоком.

— Это в 70 лет?

На следующий день отца выпустили. Сам президент РФ, чуть ли не с хлебом-солью, встречал его у резных теремных врат. И сразу же отправил батю чрезвычайным и уполномоченным послом в Норвегию.

— Ничего не понимаю… — трясла седой головой мама.

— Ворон ворону глаз не выклюет, — объяснила я сию загадочную метаморфозу.

Позвонил Феофан Греков.

— Соня, салют! Как ты? Сам ничего. Приезжай ко мне. Я же тебя с первого взгляда полюбил. Сыграем свадьбу. Да-да, делаю предложение. Будем жить как за каменной стеной. Меня ФБР охраняет. Шесть топтунов. Эксперты проверяют всю мою пищу и воду.

— Тут надо подумать.

— И думать нечего! Там же, в Рашке, эти ребятки тебя обязательно чем-нибудь траванут. «Новичком» или какой-нибудь другой хренью. Оно тебе нужно?

— Меня не тронут. Мой батька теперь норвежский уполномоченный посол.

— Когда это их останавливало? Скажи свой номер карточки. Скину деньжат на перелет. Кстати, все мои долги Госдеп компенсировал.

— Бабки не вопрос. Нас с мамой отец осыпал золотом с головы до ног, с макушки до пяток.

— Это хорошо. Я на связи. Пока! Очень жду!

— Покидаешь меня?! — в голос зарыдала мама.

— Айда со мной в США?

— Что я там буду делать?

— А здесь чего? Будешь там печь пироги-ватрушки. В Америке даже березы есть.

— Я не знаю английский, — плачет родимая.

— Вместе выучим, — целую ее солёные щеки.

                                            /фото Москвы из интернета/  

                                                             *  *  *