— Доброе утро, мад... Элла! 

— Доброе утро, мэтр. Приятного аппетита. 

— Составите компанию? 

— Охотно. Спасибо. 

Жаннэ жестом подозвал официанта. 

— Что будете заказывать, отважная дочь России? 

— Положусь на выбор сына прекрасной Франции. 

Когда они встали из-за стола и направились к выходу из ресторана, Жаннэ поинтересовался её планами на день. Элла пожала плечами: 

— Какие могут быть планы в такой день? Этот циклон продлится ещё не меньше двух-трёх дней. Значит работы не будет. Наслаждаться здешней природой тоже не получится. Она взбесилась. 

— А мне рассказали, что вы вчера вернулись в прекрасном настроении. 

— Не соврали. Мне скучно без приключений. Постоянное спокойное благополучие отупляет и угнетает. Вы знаете, наверное, что больше всего депрессией страдают жители самых благополучных стран и там же больше всего самоубийц. Поэтому для психического и физического здоровья нужны иногда вот такие выходы из зоны комфорта, где реальная опасность, пусть  и небольшая, реальный риск, реальная борьба за жизнь. 

Есть упоение в бою, 

И бездны мрачной на краю, 

И в разъярённом океане, 

Средь грозных волн и бурной тьмы, 

И в аравийском урагане, 

И в дуновении Чумы. 

— Что это? 

— Пушкин, русский поэт, в моём несовершенном переводе. 

— Он прав. И, если я вас правильно понял, повторить прогулку вам не хочется. Не реальная борьба с реальной стихией, а игра в борьбу с реальным шансом реально пострадать. Что-то такое приходит на ум. Револьвер с одним патроном. 

— “Русская рулетка”. Застрелиться последним патроном в безнадёжном бою — это великая доблесть. Застрелиться, играя в “Русскую рулетку” — величайшая глупость. 

— Вполне с вами согласен. Вчера вы с Евой рисковали, спасая наши жизни. Не перебивайте. Такси, на котором мы приехали, вон оно, отсюда видно. Наверно электросистему залило, как только оно отъехало от отеля. А добраться пешком от того пляжа мы, по крайней мере, оставшись в добром здравии, не смогли бы. В отличие от столь совершенных созданий природы, как вы и мадемуазель Аримбба... Чёрт бы побрал ваши русские фамилии! Это же невозможно выговорить. 

— Арымбаева. Это казахская фамилия. Проблема западных европейцев в звуке ы. 

— С этим звуком или без него передайте ей мою самую искреннюю благодарность, до того, как я смогу лично её поблагодарить. 

— Непременно, мэтр. 

— Но чем-то вы же будете заниматься. Вы не из тех, кто способен просидеть весь день перед телевизором. 

— Как и вы, мэтр.  

Они посмотрели друг на друга и расхохотались. 

— Предлагаете скучать вместе? В самом деле, чем вы думаете заняться? 

— Думала. Французским языком и физическими упражнениями. Мы с Мареком выработали... скажем, некоторую особую систему. Как-то я это забросила и начинаю терять форму. А вы, мэтр? 

— А я, теперь я очень хочу помочь вам в овладении французским и посмотреть на ваши упражнения. Если это возможно, разумеется. 

— Никаких проблем. 

— Ваш вчерашний рассказ я записал по памяти. Вы не могли бы продолжить? А потом вместе поработаем над сценарием. 

— Идёмте ко мне, мэтр. 

— Робер. 

— Идём ко мне, Робер. 

Прошло не менее четырёх часов, прежде чем они смогли перейти к литературной части программы. 

— Итак, мой господин, после того, как вы налюбовались моей тренировкой и насытились моим телом, велите ли вы мне продолжить дозволенные речи? 

— Велю. Сейчас посмотрю, на чём ты вчера остановилась. Ага, вот:          “Её привезла бабушка через несколько дней. К этому времени я уже вполне привыкла к собственной наготе и к голым папе и маме. Хорошо мне было. Расстраивалась только, когда приходилось одеваться, чтобы выйти из дома. Но скучно же сидеть целый день одной. Когда вечером в дверь позвонили, я побежала открывать. Знала уже, кто там. А если не они, то ещё интереснее. Хи-хи.” Что было дальше? 

— Открыла дверь и увидела бабулю и сестричку с сумками и чемоданами. Я, как обычно: “Здравствуйте, мои дорогие! Заходите, не стесняйтесь”. 

Я увидела их, а они — меня. Можешь себе представить сцену? 

— Могу. У меня в одном фильме есть похожая: женщина распахивает дверь перед любовником, а там вместо него — благочестивые родственники мужа. 

Элла рассмеялась: 

— Жизнь — лучший сценарист. Знаешь, что меня поразило? Их, как бы это сказать, их противоположная реакция на меня, голую. Анька сперва опешила, похлопала глазами и прямо втолкнула меня в дом. Ей разница в комплекции помогла. Я прямо влетела задом наперёд. 

— Эллка, ты что? Совсем спятила? Ты чего, охренела, бесстыжая? 

— И так далее. Представь себе говорящий пулемёт. Нет, это не её темп и калибр. Говорящая скорострельная пушка. В английском или французском есть идиома “испанский стыд”, в смысле...? 

Жаннэ кивнул. 

— Есть. Я понял. 

— Отлично. Это было ожидаемо. Я ушла с линии огня и взглянула на бабушку. Она сжала зубы, губы и всё вообще, что сжимается, изо всех сил старалась удержаться от смеха. Чтоб мне лопнуть: она на меня смотрела с восхищением! И за спиной красной, как помидор, сестрёнки, показывала мне большой палец. Я подлетела к ней. 

— Ну, здравствуй, моя красавица. Ну, хороша! Как ты за два года выросла, расцвела как! 

— Бабулька, как хорошо, что ты приехала! Я по тебе соскучилась. А дедушка где? Вы вас обоих ждём. 

— Застрял на работе. Там на них какое-то начальство из Москвы свалилось, что-то будут менять в их проекте. Через пару-тройку дней освободится и приедет. 

— З а м е ч а т е ль н о ! Ой, там же ваши чемоданы во дворе остались. Пойду заберу. Я мигом. Вы проходите пока, мама с папой дома, ждём вас. 

— Тебе помочь? Чемоданы тяжёлые. 

— Не тяжелее тебя, бабуль. 

— Что ты имеешь в виду? 

— А вот что.  

Я присела обхватила её ниже талии, подняла и закружила по прихожей. 

— Ну, сильна девка! - восхитилась бабушка. — А на вид не скажешь. Да отпусти уже, сумасшедшая! 

— А я ещё не устала. Я на тренировках пацанов тяжелее тебя кидаю. 

— Надо же, даже не запыхалась. Ну, отпусти уже. 

 — Ладно, вы проходите, а я за вашими манатками пошла. 

Сестра, которая со слегка глуповатым видом молча наблюдала за нами, встрепенулась. 

— Ты что, так, голая за чемоданами поскачешь? Совсем ошалела? Может тебе врача вызвать, мозги полечить? 

— Бабуль, тебя вызвать или ты уже здесь? 

— Здесь, и больных не вижу. Ты давно голой попой щеголяешь? 

— Неделю. А что? 

 — Понятно. И как оно тебе, красотка? 

— Здорово! Бабулька, ты себе даже не представляешь, как это здорово, просто класс! 

Бабушка как-то загадочно улыбнулась. 

— Ещё как представляю. Ладно, заноси наши пожитки. 

Жаннэ жестом остановил рассказ. 

— Прости, я не понял. Твоя сестра решила что ты сошла с ума и предложила обратится к медицине. Но оказалось, что врач уже здесь. Но вас только трое. 

— Я не сказала? Прости. Бабушка — врач, детский врач. 

— Понятно. Прости, что перебил. Как у вас говорят: давай. 

Я вышла во двор, внесла оба чемодана, потом сходила за сумками.  

— Всё, давайте, заходите. 

— Реакцию твоей сестры я уже себе представил. - расхохотался режиссёр. 

— А реакцию бабушки? 

— Ошибся. Ожидал, что она разденется в холле. Она же тоже нудистка. 

— Плохо дело: я разучилась интересно рассказывать. Не держу интригу. В общем, понадобилось некоторое время, что бы сестрёнка, как у нас говорят, въехала в тему. Но, когда поняла, что к чему, только поинтересовалась: “А деда Миша — тоже?” 

— Тоже. 

— Тогда объясните: я два месяца у деда Миши и бабы Нади гостила. и ничего подобного не заметила. 

— Ты и дома ничего подобного не замечала. И ещё наверно год-другой не замечала бы, если бы не твоя сестричка. Вы обе взрослее, чем мы думали.  

Аня пожала плечами. 

— Могли бы и на год-другой раньше.  Знаете же, что мы с Эллкой любим потрепаться, но о том, что нельзя, мы вообще ничего не знаем. 

Я поддакнула: 

— Даже понятия не имеем. Это, вообще: о чём? 

Взрослые рассмеялись. 

Папа громко, глубоко и тяжко вздохнул: 

— Эээх! Знал бы прикуп, жил бы Сочи. 

Элла, прости, я опять ничего не понял. Опять какая-то русская идиома? 

— Что? Ах, да. Увлеклась воспоминаниями. Термин азартной карточной игры и самый роскошный курорт на Чёрном море. Смысл такой: если бы знал секрет лёгкого получения богатства, непременно бы разбогател. 

Жаннэ хмыкнул. Понятно. 

— Все опять рассмеялись, а Аня, как всегда спокойная и деловитая, сообщила: 

— Ладно, раз уж так, пойду в нашу комнату, разденусь. Мне надо, как бы это сказать... На стриптиз я ещё не готова. Пару минут, ладно? 

И очень обычно закрыла за собой дверь. 

— Однако! - произнёс папа.  — по части эрудиции у наших деток всё в порядке, аж через край. А ты знаешь, что это такое? Этот самый стриптиз? 

— Ага, мне Анютка рассказала. 

— Ну и выражение у них у всех было на лицах, Жерар. У меня не хватит слов описать это даже по-русски. Вот, примерно такое. 

 Элла  постаралась изобразить. Жаннэ поаплодировал. 

— Бабушка хихикнула, а папа резюмировал: “Чем тише омут, тем опаснее черти”.                                                                                                                          

Аня вышла через две минуты. Она разделась и распустила волосы. У неё была роскошная толстая коса до пояса, даже чуть длиннее.  Я же тебе говорила, что она слегка полненькая, такая сдобненькая “пышечка”. Поэтому смотрелась немножко старше меня. Вот вообрази себе, как  такое  чудо природы преспокойно выходит из нашей комнаты, только мордашка румянее, чем обычно, и спрашивает: “Так сойдёт?” 

Папа только и смог выговорить: “Ну, ничего себе у нас дочки!” 

Вообразил? Вижу, что с воображением у тебя всё в порядке. Сестрёнка прошлась по комнате, вышла, в сад. Вернулась  очень довольная. 

— Наверно мне понравится. Приятнее, чем в купальнике. Интересные ощущения. Подумаю ещё. — это её любимое выражение. — Но в этом вашем нудизме-натуризме что-то очень такое есть. 

Не спеша — она вообще редко спешила — устроилась на диване рядом с мамой и опять-таки очень спокойно спросила:  

— Бабуль, а ты? 

— А я просто залюбовалась вами, красавицами, и забыла. Надо же, как крепко соединилась кровь Деметер и Страшножвидецких! И никакого тебе “генетического расщепления”. Хотя... - она задумалась. - Есть что-то такое. Ты, Анешка — истинная панна, а ты - она обратилась ко мне - ты цыганка по всем статьям. Цыганская девка, особенно по повадкам. 

Она непринужденно разделась.  

— Уффф! Если можно обходиться без тряпок, то обходиться без них нужно. Ну, как вам старая развалина? 

Бабушке тогда было пятьдесят четыре года. Маме - тридцать три. Если не знать цифр, её вполне можно было бы принять за мамину старшую сестру. 

— Говорят, если хочешь узнать, как будет выглядеть твоя жена через двадцать лет, посмотри на тёщу. 

—Ну и как, посмотрел? Что-то ты очень внимательно меня разглядываешь. 

— А как иначе? Аби, брони Боже, ние милич в ночи.  

— Пан зьеч ест мистрзем комплиментов. - рассмеялась очень довольная бабушка. 

Потом приехал дедушка. Они у нас почти месяц пробыли. Приходили папины и мамины друзья. Оказывается, наша семья была такой не единственной. И мальчики у них были очень симпатичные. Праздники у нас отмечали. У нас дом большой, старый, даже старинный. Вот так оно и пошло. 

Элла немного помолчала и добавила: 

— Знаешь, бабушка очень вовремя приехала. Мы, я-то наверняка, с моим цыганским темпераментом, очень скоро слетела бы с катушек и пошла бы вразнос. Родительского авторитета не хватило бы. А вот бабушка, с её яркими примерами из собственной врачебной практики и научными аргументами, очень хорошо вправила нам мозги. Нет, ни о какой морали, которая всегда относительная и часто двойная-тройная, и речи не было.. Биология, медицина и психология в чистом виде. Она говорила нам прямо, без лицемерия и всяких экивоков: 

— Поймите, девчонки, дело совсем не в этой дурацкой перепонке, которая есть и у слоних или кашалотих, и которая так ценна для идиотов. “Ах, невинность!” При чём тут какая-то вина? Мужской эгоизм и ревность, комплекс неполноценности, в котором страх сравнения с другим играет первую скрипку. О, мой Боже, то ние до зниесенья, если у него, первого, был больше или твёрже! Офигенная надстройка над этим простеньким основанием. Тут другое. Инстинкт заставлял первобытную самку человека как можно быстрее дать потомство до того, как погибнет. Что она быстро износится и рано состарится, или будет болеть... не успеет. Мы, современные женщины, совсем другие и жизнь другая. Не уверена, что вы продержитесь хотя бы лет до семнадцати. Но сколько сможете. Хочется вам уже секса, понятно. Природа, она штука инертная, с инстинктом трудно спорить. Но та же природа дала нам мозги, чтоб её же перехитрить. 

Бабушка научила нас многим интересным и полезным вещам. Спасибо ей. 

— Она жива? 

— А что ей сделается? Жива и здорова. Мамашки чуть не в драку, чтоб у неё своих сокровищ проконсультировать. 

— Удивительно мудрая женщина. Вот теперь мне всё понятно. 

Жаннэ притянул её к себе, откинулся на спину. Она устроилась сверху. 

----------------------------------------------------------------------------------------------------- 

Фрегат «Чёртова дюжина», квартердек. 

Мирэй, Окайя, Брессон, де Вилье, рулевой Жак за штурвалом, канонир Планель, ещё двое корсаров. 

Брессон, перегнувшись через ограждение:  

— Ну что там, Поль? 

Голос Поля: 

— Сейчас поднимусь к вам. 

Поль, мокрый с ног до головы, в одних широких холщовых штанах, с которых стекает вода. 

— Простите, капитан, не хотел орать снизу. Решил, что сперва следует доложить только вам. 

— Разумно. Что, совсем плохо? Выкладывай. 

— Дыра в обшивке. Ребята её кое-как заткнули, я укрепил, как мог. Но там кроме дыры: треснуло ещё несколько досок, швы сильно разошлись. Что ни делай, вода поступает. Меньше, конечно, но непрерывно. Людей на помпе надо менять чаще, иначе не справятся. 

— Что ещё предлагаешь? 

— В море мы больше ничего не сделаем. Нужно приставать к берегу, кренинговать корабль и основательно ремонтировать. До Тортуги, я думаю, не дотянем. Свежий ветер, и нам конец. 

— Это всё? 

— Вода и продовольствие. Я осмотрел весь трюм. 

— Понятно. Спасибо, тебе, Поль. Отдыхай, тебя ноги не держат. О том, что нам рассказал — ни слова.  Забил дыру, и всё. Хотя, ты же там работал не один. 

— Не страшно. Они в этих делах не смыслят. 

— Ладно,  иди. Жак?! 

— Я ничего не слышал, капитан. 

— Очень на это надеюсь. Де Вилье, курс на пролив между вон теми островами. Пройти в полумиле от правого. За ним, примерно в семи-восьми  милях будет группа маленьких островков.  Их хорошо будет видно. В десяти кабельтовых от ближайшего становимся на якорь. Глубина позволит. 

— А что дальше? 

— Положимся на волю провидения. Сегодня оно на нашей стороне. Прошу в мою каюту. Жан, мы ждём вас. 

Камера, стоп! Снято. 

Капитанская каюта “Чёртовой дюжины”. За столом те же персонажи. 

— Через шесть часов, если ветер не переменится, будем в указанном вами месте. Позвольте спросить, что мы будем там делать? 

— Просигналим и будем ждать помощи от друзей. 

— Простите, капитан, но о каких друзьях может идти речь в этом гиблом месте? Лабиринт мелких необитаемых и, большей частью, бесплодных островков. Путаница проливов, мелей, рифов, водовороты в прилив и отлив. Этот район океана до сих пор не картографирован. И мы, и испанцы, и англичане много раз пытались. Знаете, сколько погибло здесь кораблей? 

Де Вилье тяжело вздыхает. 

— Я не знаю. И никто толком не знает. Много. Будь мы на небольшой шхуне, можно было бы рискнуть, но такой фрегат... Простите , капитан, я не оспариваю вашу власть, но, клянусь всем святым, я исполняю ваш приказ с тяжестью на душе. Хорошего в нашем положении только то, что мы скроемся за островами и не будем торчать на  виду у любого, кому вздумается нас прикончить. 

Крупным планом лицо Мирэй. Оно совершенно спокойно. Лицо Окайи: полнейшая невозмутимость. Женщины переглядываются. 

— Господин Планель, ваши пушки ещё способны стрелять? 

— Все орудия исправны, уважаемая Окайя. Но с кем нам тут сражаться? 

— Не сражаться, господин Планель. Подать сигнал. И не утонуть до того, как прибудет помощь. 

— На чём же она прибудет? 

— На каноэ. На больших каноэ, господин Планель. 

Все присутствующие, за исключением Окайи и Мирэй, выражают крайнее изумление. Жесты, возгласы. 

— Дикари?! Помощь от дикарей? Эти голые обезьяны?! Да люди ли они вообще, эти существа, лишённые души? Да они сожрут нас, дождавшись, когда мы начнём тонуть. Это безумие, капитан! 

Мирэй и Окайя с по-прежнему невозмутимым видом пережидают эту бурю эмоций. Мирэй вглядывается поочерёдно в лица мужчин, перехватывает взгляд и несколько секунд, не мигая, пристально смотрит в глаза. Шум быстро прекращается. 

— Знаете ли, друзья мои, что на языке араваков означает слово “таино”? Неужели не знаете? Как это может быть, не знать таких простых вещей? 

В голосе Мирэй отчётливо звучат издевательские ноты. 

— Ну, да, какое вам дело до голых, лишённых души обезьян! Вы же облачены в благоухающие потом тряпки. Куда им, пахнущим морем и благовонными травами обезьянам, до вас, благородных европейцев, несущих им все блага нашей, будь она проклята, цивилизации? 

Мирэй делает паузу. Снова обводит взглядом своих собеседников. 

— На первый раз прощаю вам ваше невежество. Скоро мы встретимся с этими прекрасными людьми. Вы познакомитесь с ними и, когда узнаете их ближе, ваша совесть наложит на вас такую эпитимью, какой не удостоит вас сам Папа Римский. 

Де Вилье бормочет себе под нос: “ Таино... таино... араваки. Где-то встречались мне эти слова. Но где, где, чёрт побери?” 

Мирэй слышит его бормотание и подсказывает: 

— Может быть из этого письма к их христианнейшим величествам Фердинанду и Изабелле? Оно было опубликовано и широко известно в учёном мире: «Видел, как трое моих людей обратили в бегство толпу индейцев. У них нет оружия, и ходят они обнаженными... Эти люди доброжелательны и совсем не агрессивны... Они заботятся о ближних и разговаривают между собой тихо и мирно с неизменной улыбкой на лице». 

— Точно! Это из письма Колумба. Когда я учился в морском корпусе. Боже, когда это было! Так называли себя первые индейцы, которых он встретил на Сан Сальвадоре. Ну и память, у вас, капитан. 

— Так что же значит это слово? - вернулся к теме Брессон. 

— Оно переводится как мирный, добрый, благородный. 

Мирэй осеняет себя крестом. 

— Именем господа нашего и памятью отца моего, и нашим спасением, клянусь: это истинно так. Иначе не назвать этих лучших из известных мне людей. И сейчас, после этого злосчастного боя, само провидение привело нас к ним.  

Окайя:  

— Мы с госпожой уже обязаны своей жизнью этим людям. Мы и капитан де Моро, светлая ему память. 

Брессон в полнейшем недоумении. 

— Обязаны своей жизнью дикарям, людоедам? Кто-то из нас не в своём уме. 

— Вслед за госпожой прощаю вам, господин квартирмейстер. Позвольте немного просветить вас. Дикари - людоеды. Да таковые обитают здесь, если вы имеете в виду карибов. Беспощадные и вполне дикие разбойники, бродяги, живущие грабежом мирных племён,  кровожадные людоеды. Да, они такие. Весьма умелые и бесстрашные воины, они до сих пор держат в страхе поселения европейцев, не смотря на то, что вооружены только копьями с каменными наконечниками и луками с отравленными стрелами. Есть и другие. Это араваки - множество племен, говорящих на одном языке. Они населяют побережье и острова. Оседлые, довольно миролюбивые. Живут охотой, рыбной ловлей и сельским хозяйством. Последнее у них развито слабо. До вас, европейцев, тут им далеко. Но им хватает. Природа здешних мест изобильна и голода они не знают. И есть тут ещё один народ, тот самый, который первым встретил корабли вашего капитана Христофора Колумба. Он их очень точно описал. Таино встретили испанцев как самых дорогих гостей, как лучших  друзей. Накормили оголодавших моряков, вылечили больных, их женщины были весьма благосклонны к испанцам. Воистину, таино — мирные, благородные, друзья. 

Де Вилье: 

— Вспомнил! Я читал записки спутников Колумба, видел литографии их рисунков. К путешествию в Новый Свет я готовился основательно. Но таино же полностью вымерли, причём уже давно. Какая-то страшная эпидемия. 

В разговор вмешивается Мирэй. 

— У этой эпидемии есть имя, страшное имя, де Вилье. Это имя — Христофор Колумб, проклятый марран! Будь он проклят во веки веков! 

От её невозмутимости не осталось и следа. Она в ярости. 

— Христофор! Несущий Христа! В ответ на дружбу, на наивное радушие таино он принёс смерть целому народу. Не “дикарям”, хотя и дикари — творенье Господа, по облику и подобию Его. Мирному народу земледельцев, рыбаков, мастеров, торговцев. Они верят в единого бога, коему подчинены множество других богов. Чем они в этом уступают древним грекам и римлянам, коими мы восхищаемся ныне. Юлий Цезарь был таким же дикарём, как касики индейцев. У них единый правитель — верховный касик, король, если хотите, которому подчинены касики племен. Чем не суверен и вассалы? Они изобрели особое земледелие — “конуко”, на высоких земляных гребнях. На них выращивают кукурузу, бобы, ямс, юку, кабачки, арахис, томаты, табак, бататы и много чего ещё. В любую погоду они снимают добрый урожай и всегда сыты. Они строят лодки, вмещающие по полторы сотни людей, плетут сети и ловят рыбу. Жрецы их богов — искусные лекари. Они строят дома, в которых живут по десятку семей, отнюдь не в в тесноте. У них общество поделено на сословия. Они заключают браки по закону. У них один мужчина может иметь двух-трёх жён. Чем они хуже мусульман, которых вы же не считаете дикарями? Правда, и одна женщина может иметь двух-трёх мужей. У них есть право и суд, а верховный судья — касик, король. Вам это ничего не напоминает? При том они совершенно не воинственны, хотя сословие воинов у них есть. Но они никогда не нападают, только обороняются: от тех же карибов, несколько веков. Все, даже самые сложные вопросы внутри своего народа или с другими племенами, они решают только путем переговоров. Они искуснейшие дипломаты, смею вас уверить. Вам это ничего не напоминает, де Вилье? 

— Мне это напоминает рай, хотя верится в это с трудом. Вы описали довольно  высокую цивилизацию. 

— Не я. Вы должны были прочесть это всё в дневниках Колумба и его спутников, гореть им в аду до скончанья веков. 

—И всё это — голые дикари? Невероятно! 

— Далось оно вам. Ну, голые. 

Мирэй задумывается на несколько секунд. 

— Почему вы не носите латный доспех? Вам же известно, что это такое. 

— Странный вопрос. Ну, хотя бы потому, что он мне просто не нужен. 

— Вот, а индейцам просто не нужна одежда, никакая. Здесь всегда тепло, значит не нужна защита от холода. Их кожа приспособлена к здешнему солнцу, не обгорает. Так зачем им тряпки? Плодить в них паразитов? Или чтобы мешали двигаться и помогали тонуть? Хотя, ткани из хлопка они умеют делать. И обувь из них мастерят. 

— Голые и обутые. Забавно. Ну, хотя бы для того, чтобы прикрывать срам. О, кстати. На всех рисунках, что я видел, индейцы носят набедренные повязки. 

— На рисунках, да, носят. Их же рисовали эти благочестивые твари, испанцы. Отец говорил мне, что у них до сих пор даже живописцам запрещено изображать нагое тело. Просто удивительно, что они не облачили бедных индейцев в кафтаны, а их женщин не закутали в мантильи! 

Мирэй вдруг хохочет. 

— Вы вспомнили что-то смешное, капитан? 

— Нет, я представила себе Фаиа в мантилье и с зонтиком. Ой, не могу? Ха-ха-ха-ха! 

— Кого? - де Вилье в недоумении. 

— Скоро вы познакомитесь с ней. Уверена, вы ей понравитесь. 

— Госпожа права. - Окайя с трудом проговаривает слова сквозь смех. — Простите, я тоже себе это представила. Нет, мсье, у таину только касики и женщины, имеющие маленьких детей, носят набедренные повязки. Это, скорее, знак отличия, нежели одежда. Нечто, вроде перьев на шляпах у ваших аристкратов. Остальные ходят нагими. Украшают свои тела разными узорами. 

Все присутствующие весело обмениваются мнениями. 

— Однако, капитан, вы и уважаемая Окайя всё время употребляете в разговоре настоящее и даже будущее время. Но этот, согласен, замечательный народ, к великому сожалению, вымер. И как повинен в его исчезновении великий мореплаватель Христофор Колумб? Вы отозвались о нём с такой ненавистью. Понимаю, он был испанцем, но... 

Веселье исчезает с лица Мирэй. Оно превращается в маску ненависти и отвращения. 

— Самые близкие родственники не приняли бы его с такой щедростью и добротой, как приняли таино. Он отплатил им. Смертью он им отплатил. Он уничтожил этих прекрасных людей, будь он трижды проклят и весь род его, и все испанцы. 

— Не может быть! Вы бредите. Ох, простите, капитан. 

— Мирэй отмахивается. 

— Пустое. После Сан-Сальвадора он открыл большой благодатный остров, который назвал — да, да, Жан — назвал Эспаньолой, где и обосновался основательно, крепость построил. К величайшему несчастью таино, он увидел на них золотые украшения. Таино знают золото и умеют с ним обращаться. Мастера они искусные, вот и делают из него украшения. Ни на что другое этот мягкий металл не годится.  Индейцы ценят его не более, чем замысловатые ракушки или цветные камешки — Мирэй усмехается. — Изумруды или топазы, к примеру, из которых мастерят бусы и браслеты. Или украшают домашнюю утварь. Мудрые люди. Но другое дело — Колумб. Алчный и тщеславный негодяй, кровавое чудовище, гнусный убийца, глава шайки гнуснейших негодяев. Не Христосу служил он, мерзкий выкрест, но Мамоне и самому Дьяволу, коим и был он во плоти. Своей покровительнице, христианнейшей королеве Изабэлле Кастильской, он наобещал горы золота и несчётные толпы рабов. Обещание своё исполнил. 

Мирэй задыхается от ненависти. Умолкает, стараясь взять себя в руки. 

— Золото на Эспаньоле есть, но его мало и добывать его трудно. Но он же пообещал, наперсник Сатаны. Язык не повернётся описать ужасы, которые творились тут, в этих благодатных краях, во имя золота. Испанцы посылали несчастных на добычу. Если индеец приносил заданное количество, он получал медную бляху — право на жизнь. До нового похода. Если приносил меньше, ему отрубали руки. У индейцев отбирали еду. Люди, прежде никогда не ведавшие голода, от него умирали. Им же не позволяли трудиться на полях. Золота, золота, золота! Не удивительно, что даже кроткие таино восстали. Сожгли крепость, перебили гарнизон. Приплыли новые испанцы. Построили новую крепость. Отправили в Испанию более полутора сотен тысяч рабов. Восстания повторялись. Колумб привёз из Европы громадных собак — специально для охоты на индейцев. Несчастный народ стали косить неведомые ранее болезни. Да, шевалье, эпидемии тоже были. Когда Колумба забрал к себе Сатана, народа таино уже не стало. Говорят, их было полмиллиона. Или больше. 

Мирэй умолкает, обессиленная своей речью. Сидит ссутулясь, глаза полны слёз. Потрясённые французы тихо бормочут молитвы. 

Окайя садится рядом со своей воспитанницей, обнимает, ласково гладит, что-то шепчет на ухо. Мирэй понемногу успокаивается, к ней возвращается её обычное самообладание. 

— Простите, добрые друзья мои. Я всего-лишь женщина. Когда я думаю или говорю об этом... Простите. 

— Простие и нас, капитан. Похоже, мы, сами того не ведая, затронули самое больное в вашей душе. Теперь понятна ваша ненависть к испанцам. Откуда только это вам всё известно? Не только  ваш отец... Мне кажется, вам следует побыть одной. Идёмте, господа. 

— Спасибо, Жан. Когда приблизимся к указанному месту, прошу всех ко мне. Я объясню про условный сигнал и (через силу улыбается) про настоящее и будущее время. 

Все, кроме Мирэй и Окайи, выходят. 

Камера, стоп! Снято. 

— Чёрт побери, Робер, вот это было нечто!  Я сто раз перечитал сценарий и отлично помню этот монолог. Она говорит с жутким акцентом, первый дубль вообще по-русски, но меня, меня, старого волка, пробрало до селезёнки. Какая атриса! Ничего себе, первая роль в кино! Оххх! Посмотрим, конечно, что будет на плёнке. Я уже отдал в проявку, но, готов поклясться: будет шикарно. А ты, что, вроде как недоволен? 

— Господь с тобй, старина! Я о другом: об озвучке. Эти её интонации, кто сможет их передать?   

— Думаешь, Жаннет Тьерри не справится? Тогда уж не знаю, кто. Других такого уровня я не знаю. А ты? 

— И я не знаю. Но так жалко что-то потерять. Русским перепадёт самый лакомый кусочек. Уж эту сцену они не вырежут. Жаннет, Жаннет... Вот что, допивай без меня. 

— Ты куда? 

— Найду Леклерка. Пусть тряхнёёт мошной. Жаннет нужна мне здесь, и  как можно быстрее. Пойми, звукозапись — это не всё. Она должна видеть и слышать вживую, поймать, понять. 

— Проблема нон симплекс, как говорят в Сорбонне.  Она наверняка занята сейчас. 

— Вот пусть Леклерк эту проблему решает. На то он и продюссер. 

Оператор проводил взглядом Жаннэ и оглянулся в поисках другого собеседника. Не скучать же одному за бутылкой весьма недурственного для этих мест вина.  

— Бонсуар, мсье Саар! Как дела? 

— Бонсуар, Анри! С каких это пор мы снова на “вы”? 

— Прости, Юхан. Остатки хорошего воспитания. Больше не буду. Составишь компанию? 

— С удовольствием. Томми, кружку пива и порцию твоих знаменитых креветок, пожалуйста. 

— А вино? 

Саар рассмеялся. 

— Анри, я же эстонец. Мы, северяне, ничего не смыслим в винах. А пиво тут превосходное. 

— Не стану спорить. 

Подождав, пока второй режиссёр ополовинит свою кружку и закусит несколькими здоровееными креветками, Анри вернулся к волновавшей его теме. 

— Юхан, знаешь, мы много лет дружим и работаем вместе с Жераром. Так вот, хочешь верь или нет, но сегодня был первый случай, когда он ограничился всего двумя дублями. Да и то, второй был сделан по ёё настойчивой просьбе. Да ты же сам был там, чего тебе рассказывать. 

Саар кивнул. 

— Был. Открою тебе великую тайну. Ей хотелось обкатать свой французский. Только ты никому. 

— Считай, что я онемел. 

— Считай, что я поверил. Так вот, она не исполняет роль Мирэй. Она сама — Мирэй де Моро! Это в точности её характер и её повадки. Она показывает себя в самом лучшем, что в ней есть. Она... как это сказать по-французски? Она превращается... нет, она становится Мирэй перед камерой. 

— Метод Станиславского, знаю. 

— Только отчасти, Анри. Мирэй — это её алтер эго, или даже примум эго. Знаешь, как она вцепилась в этот сценарий, когда увидела в первый раз? “Это моё! Мирэй — это я! Никому не отдам. Юхан Юрьевич, я буду драться за эту роль!” Ты не пробовал с ней драться? 

— Я ещё в своём уме. Она нашего постановщика поножовщины, драк и прочих безобразий гоняла на репетиции, как сержант — новобранца.  Меня она одним пальцем уложит на обе лопатки. 

Анри изобразил глубокую печаль. 

— Но об этом я могу только мечтать. 

Оба расхохотались. 

— Так вот, о сценарии. Когда она мне его вернула, на нем живого места не было, прямо как на том постановщике, от её пометок и поправок. Так я его и послал мэтру Жаннэ. 

— Знаю, видел. Он принял их, если не все, то почти. Спасибо, Юхан. Начинаю что-то понимать. 

Анри налил вина во второй, чистый бокал. 

— Не отказывайся. За неё! За её красоту и талант! 

Капитанская каюта “Чёртовой дюжины”. Присутствуют те же. За квадратными окнами — морской пейзаж. Несколько мелких гористых, покрытых зеленью островков. Весьма умеренные волны. 

— Мы на месте, капитан. Якоря отданы. Шлюпка у борта, орудия заряжены. Всё готово. 

— Благодарю, Брессон. Итак: сигнал. Вернее, сигналы. Отправьте нескольких парней на шлюпке вон на тот остров. Видите, громадное дерево с раздвоенной вершиной? 

— Да, капитан.  

— С противоположной от моря стороны на коре вырезаны полумесяц и шестиконечная звезда — символы, особо ненавидимые испанцами. Рога полумесяца указывают на скрытую в зарослях пещеру. Пусть будут осторожны: опасных змей тут хватает. Пусть держат сабли наготове. В пещере найдут сухие дрова и залитый смолой горшок с селитрой. Развести огонь будет легко. Когда костёр разгорится, набросать зелёных веток. Нужен столб густого дыма. Планель! 

— Здесь, капитан. 

— Когда увидите дым, подождите пару минут и начинайте пальбу. Выстрел. Интервал. Два выстрела подряд. Интервал. Три выстрела подряд. Интервал. Два выстрела подряд. Интервал. Один выстрел. Если ничего не изменится, всё повторить через три часа. Да, к тому времени будет темно. Зажечь ходовые огни. 

— Будет исполнено, капитан. 

Канонир выходит. 

— А что должно измениться, капитан? 

— К нам придёт помощь. 

— От кого, боже правый! 

— От мирных, добрых, благородных. 

— Таино?! Но они же вымерли! Вы же сами... 

— Не все, друзья мои. К величайшему счастью для них и для нас, не все. 

Мирэй с почти счастливой улыбкой оглядывает своих офицеров. 

— Я обещала вам рассказать о настоящем и будущем времени. Обещание выполняю. Слушайте. Окайя, если я ошибусь в чём ни будь, поправь меня. Всё же я тогда была подростком, понимала не всё. 

— Непременно, госпожа. Но до сих пор вы не жаловались на память. 

— Вы совершенно правы, де Вилье, внутри этого архипелага полно опасностей для мало-мальски крупных кораблей. Поэтому, когда отцу поручили по возможности исследовать и нанести на карту острова и проливы, он выбрал для этого небольшую двухмачтовую шхуну “Наяда”. Косые паруса обеспечивали прекрасную маневренность, а неглубокая осадка позволяла меньше опасаться мелей и, при случае, легче сниматься с них. Из вооружения было только восемь небольших пушек, ну и мушкеты и прочее ручное оружие, разумеется. Экипаж он набрал из опытных, хорошо знакомых ему моряков. Это дало ему возможность взять меньше людей и больше припасов. Мы с няней (Мирэй нежно улыбается Окайе,) тоже были там. Нам отвели маленькую, но очень уютную каюту. Всё шло очень неплохо. Установилась ясная погода с постоянным умеренным ветром. Мы никуда не спешили, делая частые остановки для точных астрономических измерений, измерений глубин и зарисовок, высаживались на острова. Можно сказать, это была приятная морская прогулка.                                                                                                                         
Но в один из таких спокойных дней внезапно всё изменилось. Мы огибали высокий мыс какого-то острова, когда услышали звуки пушечной пальбы. Я тогда ничего не смыслила в этом, но моряки говорили, что это не похоже на звуки морского боя. Стреляли редко и не бортовыми залпами, как обычно, а из отдельных орудий. Когда мыс остался позади, мы, наконец, увидели, что там происходит.  В довольно узком проливе — не более полутора миль — испанский фрегат преследовал группу из примерно полутора десятков больших индейских каноэ, расстреливая из пушек. 

— Преследовал — это не то слово, госпожа. Что такое весло против неутомимых парусов? Он просто шёл вровень с ними и время от времени бил по ним одиночными выстрелами, как по мишеням. 

— Если бы эти изверги просто хотели перебить индейцев, им хватило бы нескольких зарядов картечи. Но они развлекались, стреляя ядрами по ни в чём не повинным людям.. Очевидно их  канониры соревновались в меткости.  

Французы негромкими возгласами выражают возмущение. 

— Надо сказать, друзья мои, что мой отец, капитан де Моро, был военным моряком, так сказать, формально, по службе. Человек по натуре очень добрый, он был, в сущности, учёным: натуралистом, географом, естествоиспытателем. К индейцам он относился без малейшего, свойственного всем европейцам высокомерия. Изучал их быт, чем мог, помогал при случае. Неплохо говорил на аравакском языке, уважал их обычаи. Между ним и индейцами было полное взаимопонимание. И соратников он подбирал по себе. И вот, такая страшная сцена. 

— Но, капитан, простите, что перебиваю, - восклицает Брессон. — Почему индейцы просто не перестали грести, или не пошли встречным курсом? Их лодки позволяют это сделать даже без разворота. Корабль остановить невозможно, и они мигом оказались бы у него за кормой и махали бы ему вслед платочками. Или что там у них есть. 

— Или просто не рванули врассыпную к берегам? Ни один капитан в здравом уме не рискнул бы преследовать их среди рифов. А меткость стрельбы быстро уменьшается с расстоянием. - добавил де Вилье. 

— Эти люди не знали паруса и, соответственно, не понимали ничего в поведении корабля. То же относится к огнестрельному оружию. Вот и налегали на вёсла из последних сил.                                                        
Понятны  гнев и возмущение отца и всей нашей команды, но что могла противопоставить наша маленькая “Наяда” мощи сорокапушечного фрегата? Решение, однако, было найдено. 

(Рассказ Мирэй сопровождается видеорядом боя французской шхуны с испанским фрегатом.) 

— Испанцам, увлечённым их чудовищной забавой, было не до нас. Скорее всего, они просто не обратили внимание на нашу шхуну. Мы зашли к ним с с кормы и, как говорится, с пистолетной дистанции дали залп из четырёх пушек, целясь по ватерлинии. Нам повезло. Одно из ядер, а может и два, повредило руль. Но это стало понятно не сразу. Мы  уходили, стараясь оставаться в мёртвой зоне их бортовых орудий, но тут ожила их пушка в кают-компании. И всадила ядро аккурат в камбуз, где как раз готововился обед. Кок был убит, очаг разнесло вдребезги, и начался пожар. Ещё нескольких моряков серьёзно ранило щепками. После этого испанцам стало не до нас и индейцев, а нам стало не до испанцев. Паруса были мигом спущены — вот где сказалось преимущество шхуны, не надо лезть на мачты — и все занялись тушением пожара и оказанием помощи раненым. К счастью, с огнём справились быстро. Проклятый фрегат понесло чуть ли не поперёк пролива (вот тогда только мы поняли, куда попали наши ядра) и скоро он благополучно остановился: то ли на мели, то ли на рифах. У нас не было ни малейшего желания выяснять. Своих проблем было в избытке.     

 Ветер и течение медленно несли нас в сторону какого-то пролива, под острым углом отходившего от того, в котором всё приключилось. Отец не препятствовал этому, только велел быть в готовности отдать якоря в случае опасности. Скрыться с глаз испанцев было совсем не лишним. Мы уже довольно долго двигались по этому проливу с почти отвесными скалистыми берегами. Пристать было негде, но куда-то же он должен был привести. Наконец показался  пологий берег с широким, покрытым мелкой галькой пляжем. Вполне подходящее место для стоянки. Отец скомандовал поднять оствшийся целым парус на грот-мачте и направил нашу “Наяду” к берегу. И тут, непонятно откуда, нам навстречу вылетели шесть больших каноэ и окружили наш кораблик. Индейцы не проявляли никакой враждебности, поэтому, когда они подошли вплотную, отец громко спросил по-аравакски: “Добрые люди, кто вы?!”. И получил ответ: “Мы из народа таино, добрый человек”.                                                                                                            

Вот такие они, голые дикари, едва ли имеющие душу, шевалье де Вилье, которые по-вашему, должны сожрать нас, когда мы начнём тонуть, сами едва избегнув смерти, пришли нам тогда на помощь. 

Камера, стоп! Снято. 

                                                       * * *