ДРУГОЙ-65. ВСЁ КАК в КИНО. ЭПИЗОД-9 

Фрегат «Чёртова дюжина» стоит на якоре у берега маленького покрытого тропической зеленью островка. Солнце уже клонится к закату. Много матросов на палубе. Курят трубки, разговариvают, бесцельно слоняются по палубе. Чувствуется общее напряжение.  

- Ну, и какого чёрта мы торчим тут? Истину вам говорю: надо высаживаться на берег, кренинговать корабль и заделывать эту чёртову дыру. Или пропадём тут все. 

— А жрать чего будешь? Ты в трюме был? Вода на этих островах найдётся, вон лес какой. А дичи тут – одни гады, один другого страшнее. Ребята штук пять зарубили, пока костёр жгли. 

— Вот то-то и оно. Приказано ответного сигнала ждать, значит ждём. Раз она сказала, что подмога придёт, так оно и будет. Как она нас с проклятой каторги вытащила, ни разу ни на полслова не солгала. Дрыгал бы ты ногами на рее у испанца, кабы не она. 

— Ты ещё помолись на неё. 

— И помолюсь, но сперва тебе рожу набью! 

— От кого подмога, от дикарей? Они тебе помогут... 

Крик наблюдателя с грот-марса: 

— Два дыма на юго-западе! Один дым на юге! Передать капитану! 

Камера, стоп! Снято. 

Квартердек «Чёртовой дюжины». Мирэй, Брессон, Окайя, де Вилье, рулевой Огюст, Планель. 

Брессон подносит ко рту серебрянную боцманскую дудку, высвистывает сигнал. Людей на палубе прибавляется. В руках у Мирэй появляется большой медный рупор. 

— Слушайте все! Внимание! К нам на помощь идут мои, нет — наши друзья. Уверена, они не успеют до темноты, но, даже если успеют, мы не двинемся с места до рассвета. Это слишком опасно в узких проливах среди рифов. Но с рассветом нам покажут путь к большому острову, где мы без малейшего риска сможем сойти на берег, отдохнуть и отремонтировать наш корабль. Нас обеспечат продовольствием взамен того, что пропало в затопленном трюме. Наши друзья помогут нам во всём. А нам осталось набраться сил и терпения продержаться до утра. 

Голос с палубы: 

— А кто эти друзья, капитан? 

— Индейцы. 

Ропот в толпе моряков. 

— Дикари! С каких пор они стали друзьями белых людей? 

— Когда встретимся с ними, увидим, кто более дикий: они или ты, Жозеф. По крайней мере, они стройные, чистые, у них красиво уложены волосы и они меньше походят на пузатую лохматую обезьяну, чем ты, красавчик. 

Корсары оглушительно хохочт. 

— Итак, господа. Среди индейцев у нас есть друзья. Настоящие друзья. В самой середине этого архипелага они населяют большой остров, недоступный для непосвящённых. Только им самим известен безопасный путь  к нему. Сами они ходят на больших каноэ, но они уверяли нас — моего покойного отца, капитана де Моро, Окайю  и меня — что смогут провести к своему острову даже большой корабль. Я верю им.  Знаю, что у вас сейчас возникло множество вопросов. Мы с Окайей спустимся к вам и ответим на все. Но прежде всего вот, что вы должны знать. Люди, которые сейчас изо всех сил спешат нам на помощь — это не дикари, не людоеды, вроде карибов, и не слабо развитые индейцы из прибрежных племён араваков, охотников и подобием земледельцев. Но и те, и другие тоже люди, сотворённые Господом по образу и подобию Его. Прошу запомнить это навсегда, и Боже упаси вас об этом забыть. Наши друзья — чудом уцелевший остаток когда-то большого, богатого и высокоразвитого народа таино, истреблённого проклятыми испанцами двести лет назад. Над ними властвует король, через своих вассалов, у них есть законы, они веруют в единого бога, хотя и не называют его Иисусом или Аллахом. Они искусны в ремёслах, земледелии и в мореходстве. Их жрецы даже искуснее наших врачей в лечении ран и болезней. Они — все меня слышат?! — такие же люди, как мы, не лучше, но и не хуже нас. Они отличаются от нас, но не более, чем англичане, турки или персы. У них иные обычаи, они говорят на другом, на своём языке, но они такие же люди, и это так, даже, если все на свете святоши и учёные мужи надорвутся, доказывая обратное. Так вот, запомните отныне и навсегда: если кто ни будь из вас причинит хоть малейшую обиду этим добрейшим на свете людям, прощения ему не будет, и наказан он будет жестоко. Понимаю, могут быть поначалу недоразумения из-за различий между нами... понимаю. Очень прошу: ничего не решать силой. В любое время дня или ночи мы с Окайей готовы справедливо разобраться в любом спорном деле. Мы говорим на их языке и хорошо знаем их обычаи. Последнее. Если, не приведи, Господи, кто-то из вас убьёт или даже только ранит кого-то из таино: мужчину, женщину, ребёнка — не важно, то клянусь всем, что есть в этом мире святого: по пути на тот свет он много раз пожалеет, что когда-то родился на этом.  А сейчас мы готовы ответить на любые ваши вопросы. 

Мирэй отдаёт рупор кому-то из офицеров. 

— Окайя, нянюшка, дай мне чего ни будь промочить горло. Совсем пересохло, пока я вопила в эту чёртову трубу. 

Окайя скрывается в каюте и возвращается со стаканом вина. 

— Спасибо, дорогая. 

По трапу они спускаются на палубу в толпу корсаров, бурно обсуждающих неожиданное выступление своего капитана. 

Камера, стоп! Снято. 

Капитанская каюта “Чёртовой дюжины”. Мирэй, Окайя, Брессон, де Вилье, Планель. За окнами темно.  

Брессон:  

— Похоже, в эту ночь нам будет не до сна. Я уже приказал начать разгрузку: отправить за борт всё из трюма, что всё равно хоть как-то испорчено водой, и установить вторую помпу. Следует сколь возможно уменьшить осадку нашего корабля. Если удасться откачивать воду быстрее, чем она поступает, то, возможно, дыра окажется выше её уровня в трюме и удастся лучше её заделать.   

Мирэй:  

— Разумное решение. Вы превосходный моряк, Брессон. Какая удача для всех нас, что вы тогда, в Кайене, не погибли при штурме.  

— А уж я-то как доволен!  

Все хохочут.  

Де Вилье:  

— Само Провидение остановило вашу руку в том бою, капитан, и не лишило меня счастья служить под вашим началом.  

— Вы ужасно самонадеянный льстец, шевалье. Провидение позаботилось не о вас, а обо мне. Господь всеведущ; ведал он и о том, что мне понадобится хороший штурман, и сохранил для меня наилучшего.  

— Чёрт побери, какой обмен любезностями! Можно подумать, что мы сидим в модном парижском салоне, а не в каюте гибнущего корабля.  

— Уже не гибнущего, Планель. Дождёмся утра и вы сами в этом окончательно убедитесь. В самом крайнем случае выбросимся на мель до прихода индейцев. Всего в четырёх-пяти кабельновых есть подходящая отмель. Луна почти полная, не страшно.  

— Дай-то бог. Кстати об индейцах, капитан. Всё равно нам всем не до сна, так расскажите нам о них подробнее. Похоже, наши представления о них далеки от реальности, а нам надо знать, с кем предстоит иметь дело. Вы описали каких-то ангелов, а между тем и у меня есть опыт общеня с ними. Примерно три года назад я участвовал в бою с ними, и видит Бог, они напали на нас без всякого повода с нашей стороны. Мы просто набирали пресную воду воду в ручье, когда вдруг из зарослей в нас полетели стрелы, как оказалось потом — отравленные. Мы отбились, конечно, и отомстили. Разнесли из пушек их стоянку, которая обнаружилась поблизости. Там нашли выпотрошенные и зажаренные на вертелах человеческие тела. К сожалению, часть негодяев успела сбежать. Клянусь, я говорю чистую правду!  

— Ни секунды не сомневаюсь в ваших словах, Планель. Индейцы очень разные. На вас тогда напали карибы: бродячие разбойники и людоеды. От их набегов страдают мирные племена на островах и всём побережье. Не могу осуждать вас. Вы были правы, уничтожив этих злодеев. Мне тоже как-то пришлось подстрелить одного или двух таких из аркебузы. Ничуть об этом не сожалею. Но совсем другое дело — мирные араваки. Не сомневаюсь, вы встречали и таких.  

— Да, капитан. Согласен. За ничтожную плату в виде наших простейших вещей они продавали нам превосходные фрукты, рыбу и мясо диких свиней.  

— Не только это, мой громовержец, не только фрукты и мясо.  

Мирэй лукаво улыбается.  

— Держу пари, не один юнга расстался с невинностью в объятиях их женщин.  

— Вы снова правы капитан. Не только юнги. Их женщины весьма щедры на... кхм...  

— Что вас так смущает, Планель? Среди нас нет ни одной монашки. Весьма щедры на то, что всё равно остаётся при них. К тому же их не надо раздевать. Без всех этих лент, кружев, застёжек, завязок, крсетов больше времени и сил остаётся на самое интересное. К тому же нагота правдива. Или я не права?  

Все хохочут.  

— С вами невозможно спорить, вы опять совершенно правы. Но всё же они дикари.  

— Скажем так: они отстали от нас в развитии их общества. Может быть дело в том, что они действительно просто отстали в пути. Кто знает, когда они пришли на эти земли? Что они именно пришли, для меня несомненно. Очень уж их облик напоминает жителей Азии. Я много думала об этом. Природа здешняя щедра необычайно. Зачем им что-то изобретать и совершенствовать? Им и так хорошо.  

— Может быть, может быть. Однако, капитан, не могли бы вы вернуться к к рассказу о том вашем приключении, когда вам на помощь пришли индейцы, и благодаря которому мы уже спасены, хотя на самом деле мы тонем.  

— Мы не тонем. Если бы вода в трюме прибывала, матросы уже подняли бы тревогу. Но, слышите, там зовут Поля. Похоже ваша идея с разгрузкой и второй помпой уже начинает приносить первые плоды.  

— Если только обе не сломаются. - ворчит Брессон. — Пойду гляну, как там обстоят дела. Прошу вас, не начинайте без меня. Я быстро.  

Камера, стоп! Снято.  

Видеоряд. В лунном свете фрегат с убранными парусами у берега маленького островка. На палубе суетятся матросы. Жёлтый свет в окнах капитанской каюты.  

Капитанская каюта “Чёртовой дюжины”. Возвращается Брессон.  

— Всё в порядке, капитан. Пробоина показалась над водой. Плотник обещает уменьшить течь по крайней мере наполовину.  

— Прекрасно!  

— Плохо то, что люди валятся с ног. Частая смена не помогает. У нас ведь далеко не полный экипаж.  

— Как только станет ясно, что течь уменьшилась, прекратиtь разгрузку и оставить только одну помпу. Откачивать воду только по крайней необходимости.   

Всем, кому только возможно, отдыхать. Раздать по две порции рома и вина. Да, из капитанского запаса. Полю — сколько в него поместится.  

— Слушаюсь, капитан.  

Брессон выходит. Слышно, как он отдаёт приказ. Довольные возгласы корсаров. Возвращается.  

— Итак, господа, если вы намерены бодрствовать в ожидании подмоги, продолжу свой рассказ. Вы правы, вам следует больше знать.  

/Рассказ Мирэй сопровождается соответствующим видеорядом./  

— Не могу сказать, что ответ индейца удивил отца. Он его поразил. Таино уже двести лет как исчезли с лица земли. Сидевшие в лодках люди никак не походили на оживших мертвецов. Красивые и отменно здоровые мужчины. После недолгих переговоров выяснилось главное: в глубине опаснейшего лабиринта находится довольно большой остров, с незапамятных времён населённый племенами из народа таино. Именно неприступность архипелага для европейских кораблей уберегла индейцев от общей участи народа. Разумеется, они, смелые и умелые мореходы, были прекрасно осведомлены обо всём, что происходило и происходит за пределами их мирка, и поэтому всячески избегали малейших контактов с белыми людьми, а случайно или намеренно проникавших в их владения карибов безжалостно истребляли. Мало того, устроили целую систему наблюдательных постов на внешних островах и придумали сигналы, извещающие главный остров о незваных гостях. Кстати, люди прибывшие нам на помощь, были вовсе не теми, кого мы спасли от испанских убийц. Это был, так сказать, отряд пограничной стражи. Позже мы узнали, что преследование их испанцами таино сочли гневом их бога или подвластных ему духов за какие-то прегрешения. В самом деле, как внезапно явившийся из-за горизонта корабль, мог идти точно на них, хотя низкосидящие каноэ невидимы среди волн? О существовании подзорных труб и наблюдателей на марсах они не подозревали. Как и о том, что пройти десяток миль при попутном ветре на паруснике, не составляет ни малейшего труда, даже просто ради развлечения.  

Когда после коротких переговоров они поняли, что  мы именно те, кого они ищут (да и следы попадания вражеского ядра и последствия пожара были красноречивее любых слов), и узнали, что у нас есть раненые, они тут же пригласили нас в гости на свой остров. Вот так, запросто. Они даже не взяли с нас обещания хранить их тайну. Мы спустили за борт шторм-трап, и четверо индейцев поднялись на палубу. Один из них устроился прямо на бушприте, ещё один спросил, кто направляет ход “крылатого каноэ” и, получив ответ, уже не отходил от отца. Эти люди, впервые попавшие на борт европейского корабля, вели себя очень сдержанно и с великолепным достоинством. Ничуть не хуже какого ни будь графа или маркиза. Впрочем, ни тех, ни других я ещё ни разу не видела.   

Мы пошли только под стакселями. Скорость вполне позволяла идти вровень с каноэ, не отставая, но и не заставляя гребцов излишне напрягаться.  

Индеец, тот, что был впереди, высматривал возможные опасности и сообщал о них своему товарищу, а тот уже отдавал команды отцу, который сам стал за штурвал. Как вам, опытным морякам, такая расчётливость и предусмотрительность? Забыла сказать, что до того, как мы снялись с якоря, несколько индейцев пронырнули под дном нашей шхуны, очевидно, чтобы определить её осадку. Это дикари?!   

— Да, уж. - проворчал Брессон. — Ничего не скажешь, молодцы ребята.  

— Так мы шли почти до темноты. Стали на якорь у берега какого-то островка, а утром продолжили наше путешествие. Отец потом, когда к вечеру следующего дня мы достигли цели этого похода, сказал, что сам он ни за что не рискнул бы идти таким путём. Временами проходы между скалами были настолько узкими, что до до них свободно можно было докинуть камень. Но всё обошлось без малейших неприятностей. Наши лоцманы отлично знали своё дело.  

— Скажите, капитан, а как команда вашей шхуны отнеслась к этим индейцам? Согласитесь, ситуация весьма необычная.  

— Согласна, дорогой мой Жан. Ситуация необычная, а вот отношение  команды было довольно спокойным. Поймите, экипаж у нас был небольшой. Для управления шхуной много людей не нужно. Мы же не собирались торговать или воевать. Это была чисто географическая экспедиция. И все они были добрыми товарищами и единомышленниками отца, участниками его предыдущих экспедиций. Были знакомы с внешностью и нравами как мирных араваков, так и злобных карибов. Многие могли как-то объясняться на аравакском языке и отнюдь не считали индейцев голыми обезьянми, лишёнными души. Некоторое высокомерие, да, это было поначалу. Но не в большей степени, чем высокомерие аристократа по отношению к простолюдину. Это обычно, не так ли? Но и это быстро сменилось уважением, когда увидели, с каким мастерством таино проводят по опаснейшим водам совершенно незнакомый им корабль. А какое впечатление, по-вашему, должно было произвести быстрое улучшение самочувствия наших раненых, когда таино напоили их своими снадобьями? 

В каюте на какое-то время воцаряется молчание. Оно прерывается вопросом Планеля. 

— Вы тогда были ещё ребёнком, подростком, как вы сказали? 

— Да, лет тринадцать мне было. Какое это имеет значение? 

— Какое? Хм... Когда на палубу вашей «Наяды» поднялись эти индейцы. Когда во вашему кораблю разгуливали... ммм... простите, совершенно  нагие мужчины. Вас это должно было смутить, напугать. Как вы себя чувствовали в такую жару, спрятавшись в вашей крошечной, как вы сами сказали, каюте? Как вы перенесли этот переход до острова таино? 

Мирэй несколько секунд смотрит на него округлившимися от удивления глазами и покатывается со смеху. 

— Кто, я? Пряталась?. Милый громовержец, какой же  вы всё ещё европеец! Я слышала от отца, да и ещё от многих, о европейских нравах и о европейских дамах. Читала всё, что привозили из метрополии. Неужели вы не поняли, что тут в Новом Свете, нравы совсем другие. И женщины другие, особенно уроженки здешних мест. Что до меня, то отец стал брать нас с Окайей с собой в плавания, едва мне исполнилось шесть лет. На самой Тортуга опаснее. И индейцев я навидалась, и общалась с ними, и болтаю на их языке. Не знаю, насколько правильно, но мы понимаем друг друга. Нагие индейцы смущали меня ничуть не более, чем вы, господа офицеры, с ног до головы благопристойные. Мы не  впервые общались с индейцами, и их вид ничуть меня не удивил. Мужское тело отличается от женского. А что, может быть иначе?     
     Какое там «пряталась»? Мне было очень спокойно и интересно с этими милыми людьми. Неужели человек становится лучше или хуже от того, намотана у него тряпка на бёдрах или нет? Поймите же, это всё чистейшая условность.   

      Я читала, что у мусульман женщин стыдятся открывать лицо. А жёнам иудеев дозволено обнажать только руки не выше локтя, а всё остальное, даже волосы, должно быть скрыто. Дамы в метрополии носят платья , почти полностью открывающие грудь, плечи и руки, но открыть ноги выше лодыжек им ужасно неприлично. Простолюдинки не подметают юбками землю, но всё равно, колени закрыты. У нас здесь, на островах, условностей поменьше, конечно, но не намного. А прислуга из туземцев, голая до пояса, никакого не удивляет. Зато хозяйка такой служанки ни за что не покажется в таком виде. Разве что перед мужем или любовником. Vanitas vanitatum. /Суета сует/

Офицеры переглядываются. Речь Мирэй их весьма впечатлила. 

— Вам впору читать лекции в Сорбонне, капитан. Или выступать в суде. 

— Спасибо, Жан. Увы, женщине сие недоступно. Вот командовать вами, морскими бродягами, и воевать — это можно. 

— Тем более, что это у вас получается просто превосходно. 

Услышав этот комплимент, Мирэй мрачнеет. 

— Что с вами, капитан? 

— Плохо это у меня получается, друзья мои, очень плохо. Мы теряем людей. Мы оказались в таком тяжёлом положении, как сейчас. Не так надо бить испанцев, совсем не так. 

— В любом бою потери неизбежны. А в этом... Если бы не вы и уважаемая Окайя, не хочется думать, что было бы со всеми нами. 

— А если бы это приключилось не здесь, а хотя бы в сотне миль от этого места? Вы видели объеденных крабами покойников? Я видела. Госпожа права: если мы намерены всерьёз мстить испанским изуверам, а  не просто набивать карманы, грабя мелкие купеческие посудины, действовать нужно иначе. Совсем иначе, господа. Пусть крабы и акулы питаются испанцами, а не нами. 

— А как иначе? Можете объяснить? 

Моряки не на шутку заинтригованы. 

— Пока нет. Пока это только идея. Надо ещё всё хорошо обдумать и проверить. Но вы вспомните Кайену, и ту испанскую бригантину, что мы отправили на дно пару недель назад. Чёрт побери, всё там захваченное уже на дне морском! 

— Что толку сожалеть о пролитом молоке, капитан? 

— Вы правы, Бресон. И вот этот злосчастный бой. Вспомнить постарайтесь во всех подробностях. Очень может быть, что мы все придём к одинаковым выводам. И знаете, может быть, это даже хорошо, прости Господи, что говорю так после гибели наших товарищей, и упокой в раю твоём их праведные души, что всё сложилось именно так. Мы сможем отдохнуть, не заходя ни в какой порт, и не заботясь о пропитании и прочем. Вылечим раненых, приведем в порядок корабль и, если мы с Окайей правы, пусть Сатана позаботится об испанцах, ибо Бог — за нас. 

Все дружно крестятся. В этот момент доносится крик наблюдателя: 

— Передать капитану: на горизонте с юго-востока огни. Похоже, на островах. Огней прибавляется. 

— Это сигнальные костры. Я не ошиблась, помощь идёт к нам. На рассвете они будут здесь. 

Она говорит что-то ещё, но её голос заглушается воплями восторга. 

Камера, стоп! Снято. 

— Что скажете, мадемуазель? Я писал по-английски, поскольку французский для вас ещё трудноват. Разумеется, это только первый вариант, можно  сказать — черновик. 

Элла быстро прочла отпечатанный на машинке текст. Попросила авторучку и вернулась к первой странице. Теперь она читала медленно, время от времени делая пометки и оставляя замечания на полях. Жаннэ, стараясь не шевелиться и даже не слишком громко дышать, любовался ею, наблюдал, как меняется выражение её лица, и с каждой проработанной и отложенной в сторону страницей убеждался, что его новая затея ей нравится.  

Она добралась до последней строчки, тихо рассмеялась и снова вернулась к началу. Читала ещё медленнее, редко внося новые поправки. Перфекционистка. Жаннэ вспомнил, что давно говорил ему Саар. «Если она за что-то берётся, делает идеально. Иначе она просто не умеет». Элла вдруг нахмурилась, потом явно разозлилась. Режиссёр забеспокоился: что там ей показалось не так? И вдруг: да как это возможно? Он увидел перед собой ужасно шкодливую кошку. Боже мой, да это же она уже мысленно исполняет роли персонажей! Начинающая актриса, дебютантка. Сколько же потеряно, пока она занималась этой дурацкой медициной! 

Жаннэ так погрузился в свои сожаления, что не заметил, как она опять добралась до конца сценария, сложила листы аккуратной стопкой и теперь уже сама наблюдает за ним. 

— Ничего не потеряно, Робер. Это очень хорошо, когда актёр знает реальную жизнь, а не только представление сочинителей о ней. 

Он аж подскочил от неожиданности. 

— Что вы... ты сказала? Господи помилуй, неужели твой невероятный любовник научил тебя читать мысли. 

— Не мысли, как таковые. Научил считывать непроизвольные сигналы и по ним, да, строить модель мыслей и эмоций наблюдаемого. Давно известная штука. Похоже, я не ошиблась. 

— Нет. Уффф... да, не ошиблась. Ты умеешь удивлять. 

— Просто обожаю. 

— Судя по твоим сигналам, тебе понравилось. 

—  Даже очень. Вот только жаль, что не я буду играть эту роль. Здесь нужны девочки, подростки, похожие на меня и сестру. Я уже, увы... Но смогу помочь тебе как консультант, если будешь делать фильм. И, да, есть серьёзное замечание. 

— Сигналы читать не умею, но точно знаю, о чём ты хочешь сказать. 

— Я вся – внимание. Слушаю, мэтр. 

— О том, что нужно продолжение. Вы с сестрой приняли нудизм: ты — с восторгом, сестра — с удовольствием. Но это же будет комедия! Я использовал всё, что ты мне рассказала, пофантазировал. Мало! Вот не могло у вас не быть забавных приключений. И ещё: в твоём рассказе конец скомкан. Можешь вспомнить и добавить что ни будь? 

Элла расхохоталась. 

— Конец моего рассказа скомкал твой очень даже не скомканный конец. Ещё как могу!. Уже вспомнила. Записывай. 

— А сама? Мне сейчас позвонит Леклерк, с минуты на минуту, и будет морочить голову этим переездом на «остров таино». Там уже всё привели в порядок после этого чёртова циклона. Послезавтра утром все перебираемся туда. 

— Ура! На фрегате? 

— Мало тебе морской романтики? На нормальной дизельной яхте. Фрегат уже там. Лежит на боку, и наш славный Поль его очень убедительно ремонтирует. А Мари его вдохновляет по ночам и, похоже, не только. Оставила меня без ассистетки, колдунья. 

— Эмма справляется не хуже. А разлучать влюблённых — это смертный грех. Ну, поменялись вы с Юханом партнёршами... пардон... ассистентками на недельку. Нормальный такой свинг а-ла синема. Не злись. 

— И не думаю злиться. Очень рад за них. 

В разговор режиссёра и примы вклинился телефонный звонок. Чертыхнувшись, Жаннэ снял трубку. 

— Алло! Да, я. Что?! Да я ему все потроха вокруг мачты обмотаю, сам Тич обзавидуется. Да, уже бегу! Ну я ему... 

Капитанская каюта «Чёртовой дюжины». За окнами темно. Те же персонажи, что в предыдущем эпизоде. Входит юнга — мальчик лет пятнадцати. 

— Эмиль, если не весь кофе утонул, приготовь на  всех нас, с ромом. Себе – тоже, только с ромом не перестарайся. Если нам понравится, разрешу остаться с нами. Ночь предстоит бессонная, а ты мне можешь понадобиться в любую минуту. 

— И слушать рассказ капитана как полноправный член нашей компании, а не болтаться на канате под окном, на потеху летучим рыбам. Кстати, ты знаешь, что тут водятся летучие акулы?  

— Нннеттт, мсье Брессон. 

— А их любимое лакомство – слишком любопытные юнги. 

До парня доходит, что над ним потешаются, и его физиономия расплывается в улыбке. 

— Я постараюсь, госпожа капитан. Я мигом. Только, пожалуйста, не начинайте без меня. 

— Слушаюсь, господин юнга! Да иди уже. 

Юнга убегает. 

— Славный парень. Вы бы поласковее с ним, Брессон. Проклятые испанцы убили его родителей в Кайене. 

— Да всё я понимаю, не беспокойтесь. 

— Пойду помогу ему.  

— Не надо, Окайя. Ты моя няня, но не служанка. И, знаешь, начинай привыкать к тому, о чём мы с тобой говорили.

Окайя загадочно улыбается.

— Да, госпожа.

Все присутствующие проявляют живейший интерес.

— Фи, не гоже мужчинам выведывать маленькие женские тайны. Всему своё время, друзья мои. Но я вам всё-таки подскажу: мы с Окайей хотим сделать так, чтобы такая вот неудача была последней.

— Неудача? Да вы что, капитан? Испанцами уже лакомятся акулы, если гром, который до нас долетел — это то, о чём мы все подумали. А мы все живы-здоровы.

— Не все, Планель, увы, не все. И мы едва держимся на плаву. Надежда только на таино.

Возвращается Эмиль с большим подносом, уставленным кружками.

— А теперь, капитан, не соблаговолите ли вы продолжить ваше повествование? Надо же нам знать, что ожидает нас на благословенном острове, которого, с божьей помощью и с помощью его ангелов – индейцев, мы в скором времени достигнем.

— Великолепная ирония, шевалье. Вы не страдаете излишней доверчивостью. Итак...

/Соответствующий видеоряд сопровождает рассказ Мирэй./

— Мы преодолели последний узкий и извилистый пролив и оказались, можно сказать, в открытом море. Препятствия закончились, и мы под лёгким ветром спокойно преодолели примерно двадцать миль до большого зелёного острова, занимавшего весь горизонт. 

  Естественно, ничего похожего на порт в нашем понимании, не было. Однако же, перед нами пред стала большая пристань с множеством каноэ самого разного размера: от маленьких, на пару гребцов, до огромных, едва ли не размером с нашу шхуну. Вот рядом с такими мы и стали на якорь, в десятке туазов от берега.

Нас встречало множество людей, среди которых своими набедренными повязками и головными уборами выделялись сам касик и жрецы. Как предположил отец, касик — это скорее всего, вон тот, немолодой, окружённый женщинами — тоже в набедренных повязках. Наверно он пришёл со всем своим гаремом. Так оно потом и оказалось. Нас — отца со старшим помощником, меня и Окайю перевезли на берег, и мы представились касику. По всему было видно, что тому и всем, его сопровождающим, было приятно, что мы говорим на его языке. К отцу стали обращаться не иначе, как к «Повелителю крылатого каноэ», к его помощнику — «Предводитель воинов крылатого каноэ». Мы с Окайей нкаких титулов не удостоились, но обращались к нам с особым почтением.

После коротких переговоров наших раненых очень бережно, можно сказать, с нежностью, переправили на берег и разместили на удобных ложах под навесом из свежих зелёных пальмовых листьев, где ими незамедлительно занялись жрецы. Касик сказал, что эти люди настолько искусные врачеватели, что Повелитель крылатого каноэ может быть совершенно спокоен за своих воинов. Скоро они будут совершенно здоровы.

Потом и остальные члены нашей небольшой команды сошли на берег. Такого искреннего, такого щедрого и простодушного радушия никто из нас ещё не встречал нигде.

— Как долго вы гостили там, у индейцев, капитан?

— Чуть больше трёх месяцев. Шхуну отремонтировали быстро. Запасные канаты и паруса у нас были. В остальном нам очень помогли таино. Они оказались очень умелыми и сообразительными мастерами.
От наших железных инструментов они пришли в полнейший восторг и мигом научились с ними обращаться. Надо ли говорить, что мы подарили им всё, оставив себе на обратный путь только самое необходимое?                                                                                                                                   А наши раненые через пару недель совершенно оправились. Их раны зажили, а восстановить силы им очень помогли женщины таино, красивые и щедрые на любовь. От их ласк мёртвый восстанет из гроба и пустится в пляс, не то что раненый.

— Простите капитан, что же вы делали там все эти месяцы, если управились так быстро?

— Наслаждались жизнью, мой дорогой Планель. Просто наслаждались жизнью.   

     Мудрый касик много беседовал с отцом и другими нашими людьми. 

 «Мы были бы счастливы, если бы вы навсегда остались и жили среди нас. Но вы люди другого мира и вы вернётесь в свой мир, хотим мы этого или нет. Мы благодарны вам за спасение наших людей, а вы ещё щедро делитесь с нами не только своими ценнейшими вещами, но и знаниями, которые воистину бесценны. Останьтесь с нами ещё хотя бы три луны. А потом вас проводят до моря, где нет островов. У вас будет достаточно времени, чтобы вернуться домой до начала буйных ветров. А потом мы, весь наш народ, будет молить Великого Белого Юкку, чтобы путь вам был лёгок и благополучен, и чтобы вы ещё когда ни будь навестили нас».

Так оно потом и было. Мы вернулись без малейших приключений. Отец после того разговора с касиком собрал всех наших, и мы дружно решили сохранить в тайне местоположение острова и само его существование. Не приведи Господь навести испанцев или англичан, да по совести говоря, любых европейцев, на этот древний, трудолюбивый и мирный народ. Довольно и тех бесчинств, что творятся на побережье и на других островах.

— А чем вы занимались все эти три месяца? Наслаждаться жизнью — это как-то слишком в общем. Или это тоже тайна?

— Какая тут может быть тайна, Жан? Скоро это предстоит нам всем. Залатаем и приведем в порядок нашу «Чёртову дюжину», и...

Лицо Мирэй выражает такое неземное блаженство, что все закатываются хохотом. К которому присоединяется и она сама.

— В самом деле, друзья мои, вы даже пока не представляете, как это прекрасно: жить без малейших забот, без опасений, в мире и любви, среди лучших в мире людей и изумительной природы. Забыть, хоть на время, об этих противных тряпках, целиком отдаваясь солнцу, ветру, воде.

— Не только этим троим? Ох, простите, капитан.

— За что? Отдаваться и дарить любовь свободно, смело, без всей этой грязной липкой паутины, в которой мы корчимся в нашем высокоразвитом, чтоб ему было пусто, обществе — это вы не способны вообразить. Но вы испытаете всё это, клянусь!

Все становятся очень серьёзными. Лица и позы выражают общее: неужели такое возможно? Вера и недоверие одновременно.

— Там не рай земной, где всё от щедрот божьих. Таину не знают забот о пропитании потому что усердно трудятся на своих плантациях, рыбачат и охотятся. Им приходится воевать, хотя, к счастью, всё реже. Людоеды карибы усвоили, что им не следует соваться туда, откуда ещё ни один из них не вернулся. Тем не менее находятся среди них энтузиасты. Они торгуют... хм... до денег они пока не додумались. Они обменивают изделия своих мастеров и избыток продовольствия на нужные им вещи на побережье и на других островах. Рискуют при этом изрядно, хотя мореходы они отменные. Ну, об этом я только что говорила. Но всё это в столь благодатных местах не требует всего их времени и сил, как в Европе. Остаётся достаточно, чтобы просто наслаждаться жизнью. Чем они и занимаются с превеликим удовольствием.

— И вы к этим их занятиям присоединились.

— Ну, да, конечно. Отец, в компании с таино, исследовал большой остров и другие острова архипелага. Собрал богатые коллекции... которые, к сожалению сгорели вместе с ним в той злосчастной крепости. Да, так. Изучал язык и обычаи индейцев, их быт, искусство, религию. Таино, увидите сами — они мирные, добрые, благородные друзья. Кстати, есть у них и рабы из плененных карибов. Но жизнь этих рабов бесконечно далека от жизни наших рабов на плантациях. Это от их религии: они видят божество во всяком живом существе и не причиняют ему вреда без крайней необходимости. Все наши нашли себе занятия по душе. Надо же было когда-то и отдыхать от любовных забав с таинскими красотками. А они большие искусницы в этом деле, куда там нашим простушкам. Наши им и в подмастерья не годятся.

Мирэй лукаво подмигивает юнге, и до того слушавшему внимательно, а при последних словах Мирэй до предела навострившему уши.

—Эмиль, пробегись по всему кораблю, загляни в трюм, проверь везде: что и как, и сразу возвращайся с докладом.

— Я пулей, госпожа капитан. Только не рассказывайте без меня, умоляю.

— Ты помнишь, что бы я соврала когда ни будь?

Юнга исчезает. Судя по звуку, он пренебрёг трапом и, перемахнув через перила, спрыгнул со шканцев на палубу.

Квартирмейстер добродушно смеётся.

— Почуял, сорванец, что вы добрались до самого вкусного. Но раз уж вы пообещали, придётся и нам потерпеть. Глубокоуважаемая Окайя, спасительница вы наша, не найдётся ли у вас чего ни будь промочить горло нашей сказительнице да и нам всем, пока Эмиль мечется по кораблю?

— Непременно, господин квартирмейстер. Одну минуту.

Выходит и возвращается с большой бутылью тёмного стекла.

— Это сидр с той бригантины. Надеюсь, он ещё не прокис.

Вытаскивает пробку, принюхивается.

— Жив. Подставляйте кружки. И для парнишки тоже.

Все с удовольствием прикладываются к напитку.

Возвращается запыхавшийся юнга.

— Всё в порядке, госпожа капитан. Вода в трюме понемногу убывает, но очень медленно. Почти все спят. Наблюдатели говорят, что появились новые огоньки: меньше прежних и, похоже, движутся в нашу сторону. У меня всё.

— Благодарю. Доложил по всем правилам: коротко и самое главное. Новые огоньки — это факелы на каноэ. Их сосчитали?

— Никак нет. Всё время появляются новые.

— И это уточнил? Молодчина. Бери кружку и слушай.

Юнга устраивается за столом. Мирэй продолжает рассказ.

— Как вы уже знаете, таино ходят совершенно нагими, а набедренные повязки у некотрых из них только слегка прикрывают тело. Для меня в этом не было ничего особенного, и я принимала это спокойно.

Нас разместили в  их обычных домах, удобно и просторно. Мы с отцом и Окайей, естественно, поселились вместе. Мне была предоставлена полнейшая свобода. Они были уверены в моём благоразумии. А я быстро перезнакомилась и подружилась со сверстниками и весело проводила с ними время. И вот, знаете, я очень скоро стала чувствовать себя как-то неудобно в моём лёгком платьице среди голых друзей и подружек. Как бы это описать? Вот представьте себе, что вы голым очутились  на людной улице или, скажем, в таверне. Представили? Как оно вам?

— Да, уж, неуютно. – поёжился Планель.

— А теперь выверните это наизнанку. Мне было стыдно в моём платье! Особенно после купания в небольшой речке. Купалась я, естественно, голышом, но когда мы собрались возвращаться обратно в селение, и надо было натягивать платье на мокрое тело под сочувственными взглядами индейских ребят. Оно же липнет и не хочет надеваться. Бррр!  Такие деликатные, таино - даже дети - не делали нам, европейцам, никаких замечаний по поводу наших одежд и ничего не спрашивали, хотя они очень любопытные ребята. Просто они с уважением относятся к чужим обычаям и опасаются обидеть неуместными вопросами.

В общем, сражение с платьем я проиграла. Скомкала его, и с этим комком полотна вернулась в посёлок голая, в компании таких же голых приятелей и подружек. Одобрительные взгляды и улыбки встречавшихся по пути взрослых, убедили меня в том, что я поступила очень правильно. Так и вошла в дом. Отец был не один. С ним были Тома Моррель – его старший помощник, Окайя и ещё несколько моряков. Не помню сейчас, кто именно, не важно. Всего человек восемь – десять. И вот она — я, собственной персоной, влетаю в дом. Представляете?

Все, слушающие рассказ Мирэй, сочувственно смеются. Юнга очень живо представил себе описанную картину, краснеет и смущённо опускает взгляд. Мирэй замечает его реакцию и подмигивает мальчишке.

— Естественно, все уставились на меня. А я — на них. Мне показалось, что отец с трудом сдерживает смех. Взглянула на няню. То же самое. Ах, так?! Я зашвырнула это чёртово платье — нет, не в угол, дома у таино круглые — куда то зашвырнула и заявила: «Папа, я это больше не надену! Пока мы здесь, не надену ни за что. Или не выйду из дома».         Отец, уже не в силах сдерживать улыбку, но стараясь сохранять строгую родительскую интонацию, вопросил: «Что с тобой случилось, дочь моя? Почему ты в таком виде и как прикажешь понимать твои слова?»                                                             Я выпалила в ответ:

 — Папа, мне... мне стыдно в платье!.

И разревелась.

Нянюшка кинулась меня утешать, а все остальные рассмеялись.
А когда я немного успокоилась и смогла более или менее внятно описать свои переживания, оказалось, что это не только моя проблема. Такое же неудобство и смущение испытывают почти все наши товарищи. Из-за чего и собрались.

— В общем так, мадам, мадемуазель и месье, - подвёл итог совещанию отец.   - Наши добрые хозяева с уважением относятся к нам и к  нашим обычаям. Нам, как порядочным гостям, следует ответить им тем же. Не пристало гостям презирать установленные  в доме порядки. Да и таино станут больше нам доверять, если увидят, что мы с ними на равных. Мы уже толковали об этом, и только девочка перешла от слов к делу. А устами младенца, как известно, сама истина глаголет.

Кто-то добавил:   
  — Прародителей наших, Адама и Еву сотворил Всевышний нагими, и нагими же пребывали они в саду Эдемском. Следует ли считать их дикарями, лишёнными души по причине наготы их, или признать наших нагих друзей равными нам во всём пред лицом Вседержителя? Тем более, что место сие, где мы ныне пребываем, это истинный рай. Надеюсь, никто не обвинит меня в богохульстве?

— Господь с вами,  Андрэ. - сказал отец. – Ни о каком богохульстве и речи быть не может. Значит так, отныне и до отбытия домой мы следуем обычаям народа, приютившего нас. Быть по сему. Но это не приказ. Пусть каждый следует своему разумению.

Гости ушли. Мы остались втроём. Таино, следуя своим обычаям, отвели нам, старпому и боцману (который был ранен и лежал вместе с другими ранеными под пальмовым навесом на берегу) по отдельному дому — как повелителю и предводителям. Так сказать, соответственно чину. 

 Отец с Окайей с видимым удовольствием разделись.   
 — Как же хорошо без этих  тряпок. - сказал отец и обнял няню, прижал к себе.. Она ловко вывернулась. 
  —Ты не согласна со мной? - он удивился. Няня улыбнулась. 
   — Я всегда согласна с вами, господин капитан. Но раз уж мы решили жить согласно местным нравам, следует первым делом позаботится о девочке. С вашего разрешения, мы выйдем и поболтаем с ней часок наедине, а потом я вернусь и мы исполним все наши желания.

Отец рассмеялся.

— Ты всегда согласна со мной и всегда права. Как тебе это удаётся? Просто удивительно. Ладно, вы  можете секретничать сколько вам угодно. Я пойду проведать наших раненых.

И ушёл. А няня рассказала мне много интересного и полезного об общении с мальчиками и научила очень важным вещам. Это уберегло меня потом от многих неприятностей.

— Просто невероятно! – возмущённо восклицает де Вилье. Такое при ребёнке, да ещё при девочке. Это просто потрясающее...

Он обрывает себя на полуслове.

— Бесстыдство, вы хотели сказать. Вы правы. И что-то там из Святого Писания: «Не открывай наготы отца своего и матери своей». Так, кажется?. Но там речь идёт на самом деле не об отсутствии одежды, а кровосмешении. А это преступно да и просто отвратительно. Кстати, у таино, при всей свободе их нравов, именно в отношении этого закон чрезвычайно строг. Хотя в  остальном в их брачных обычаях сам чёрт не разберётся, да и они сами, похоже, тоже. А в общем, отношения полов у них очень простые, особенно среди молодёжи. Может быть, именно поэтому у них такие странные браки? Не знаю.

— И вот именно поэтому я тогда особо просветила юную госпожу. Многое знание не только умножает скорби, но и предотвращает их. Я сейчас провалюсь в твоё ухо, как в трюмный люк. Можешь его захлопнуть. Это наши, женские заботы. Мужчин они, к вашему счастью, не касаются. А уж какие там девчонки! Пальчики оближешь, когда полакомишься.

Последние слова Окайи обращены к Эмилю, слушающему, разинув рот.

— Они тебя, такого красавчика, живо возьмут в оборот и научат: что у тебя для чего приделано и как этим правильно пользоваться.

Красный, как помидор, юнга под общий хохот пытается сползти со стула, но слышит продолжение разговора и оставляет своё намерение.

— Так вот, вы правы, вы были бы правы, дорогой мой Жан,  если бы... как это сказать? Правы в общем, в среднем. Но из всякого правила всегда есть исключение.  Не помню, говорила ли я вам, что не помню или очень смутно помню родную мать. Она умерла от лихорадки. Мачехи для любимой дочки отец не хотел. Взял няню. Так в нашем доме появилась Окайя. Отец, вечная ему память, выкупил её из рабства и дал свободу. Она была вольна уйти, когда ей вздумается, как любой наёмный работкик. Как видите...

— Да на кого бы я оставила мою чудесную девочку?! Капитан де Моро был лучшим на свете человеком, но доверить воспитание ребёнка военному моряку? Ну уж нет!

— Мы, все трое, были /на мгновение мрачнеет/ влюблены в море. Отец был прекрасным пловцом и ныряльщиком. И меня моя нянюшка с самого раннего детства приучила к воде. Мы вместе плавали, ныряли и резвились в море. Голыми, естественно. Ну не в тех же, право, дурацких балахонах, в каких я видела губернаторшу, её дочку  и других знатных дам, с визгом освежавших в море свои аристократические телеса, если отваживались на это. Живот со смеху надорвёшь.

      Отец был больше натуралистом, чем военным. И к человеческому телу во всех его проявлениях он относился как натуралист: спокойно и естественно. Это передалось и мне. Дома нам было совершенно безразлично: одеты мы или нет.

— Однако же, Новый Свет — он воистину новый. Интересно. Простите, что перебил вас, капитан.

— Пустое. Понимаю вас, Жан. Мне было десять лет. В одно  самое обычное утро, я, как всегда, вышла из дома и направилась к морю: просто освежится и поохотится на лангустов. Их там было много среди камней. Вы же были в нашем доме, до берега прямо рукой подать. По дороге увидела на дереве большую красивую ящерицу.

Все смеются.

— Ага, правильно смеётесь. Ящерица удрала, я грохнулась с дерева, порвала платье. Пришлось возвращаться домой.                                                                                                                                         Заскочила в свою комнату, сняла безнадёжно разорванное платье и достала из комода другое. Переоделась и направилась к выходу. И тут подумала: странно, кагда я уходила, няня и папа были дома и уходить никуда не собирались. Папа говорил, что вчера получил, наконец, давно заказанные в метрополии книги. Значит, он должен ими сейчас заниматься, иначе быть не может. И мне самой хочется почитать что-то новое. Не одна же там эта научная латынь. Направилась в его кабинет. И тут из-за двери его спальни услышала странные звуки. Прислушалась и забеспоилась: с чего бы это няня стонала в папиной спальне? Странно, а чего это её стоны у них перемежаются смешками, причём — обоих?

Я толкнула дверь и вошла. Мне, выросшей среди тропической природы и многое успевшей увидеть и узнать в славной своими свободными нравами столице пиратов, понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что тут происходит.  Но интересно же посмотреть! Они меня тоже увидели и, кажется не очень удивились. И не остановились. Папа хриплым, прерывающимся голосом сказал:

— Мирэй... выйди... отсюда.

— Почему? Я хочу ещё посмотреть, интересно же!.

— М...Мирэй!

А няня вдруг подмигнула мне и, тоже, слегка задыхаясь, сказала:

— Пусть... уже увидела... пусть... узнает раньше... не помешает... ей.

Я ещё немного посмотрела, что они делают и почувствовала, что я им всё же мешаю. Вышла из спальни, взяла большую корзинку и пошла на море. Решила всё-таки наловить свежих лангустов к обеду. И наловила: аж целых шесть штук здоровенных красавцев. Вернулась и торжественно водрузила корзину с добычей на стол. Няня унесла её на кухню, а когда вернулась, стала объяснять.

— Понимашь, моя девочка, мы никак не ожидали, что так быстро вернешься и увидишь то, что видеть тебе рановато. Но, раз уж так получилось, тебе надо знать...

— Да знаю я уже. Просто видела раньше только как это бывает у собак и у лошадей. А мы же тоже живые существа. Правильно, папа? Да всё в порядке. Чего вы такие? Как в церкви.

Отец вздохнул. Видно было, что с огромным облегчением.

— Господи, благодарю тебя, что ниспослал мне столь не по годам разумную дочь!

— Ага, не дуру. Можете больше от меня не прятаться. Всё я понимаю. Няня, ты же сама говорила, что бог так устроил этот мир, что женщина нужна мужчине, а мужчина — женщине. Такова человеческая природа. Только не рассказала, как это «нужна» делается. А у тебя, папа, я в одной книге прочитала: Supervacuum est disputare cum natura. /Бесполезно спорить с природой/

— Ух ты! – папа восхитился. — Как ты это хорош сказала!

— А по твоему зря кюре учит меня латыни?

— Ну, слава богу! Значит вопросов больше не осталось?

— Только один. Няня, а это очень больно, когда мужчина сжимает грудь рукой? Ты так стонала.

Окна капитанской каюты не вылетели от хохота офицеров только потому, что были открыты.

— Вот отсюда и происходи наше с  Окайей «бесстыдство», которое так поразило вас  в Кайене, при абордаже бригантины и в этом злосчастном сражении. Знаю я, о чем судачит весь экипаж, не глухая. Потому и затеяла этот разговор, чтоб не считали меня ведьмой.  А вот испанцы пусть будут в этом совершенно уверены.

Голос вахтенного:

— Огни всего в одной миле. Передать капитану.

— Какие отважные люди, капитан! Ещё далеко до рассвета. Я уже восхищён ими.

— Вы ещё узнаете и полюбите их, шевалье.   Эмиль, ты где? Пробеги опять по кораблю и напомни, сам знаешь кому: малейшая обида хоть одному индейцу... у акул плохого аппетита не бывает.

                                                                                   *  *  *