— Юхан, хотел бы обсудить с вами один, несколько необычный, вопрос. Вы не против? 

— Разумеется, не против. Я весь — внимание, Робер. Что у вас за вопрос? 

Жаннэ отхлебнул пива, слегка поморщился и зажевал ломтиком вяленого кальмара. 

— Как вы, северяне, это пьёте? Но, признаюсь, с такой закуской совсем не плохо. Да, вопрос. По итогам последней недели... да ладно, не только последней, а наверно со дня её появления в нашем балагане; вам не кажется, Юхан, что в титрах она должна присутствовать не в одной строке — как исполнительница главной роли, но и ещё в двух? Как режиссёр и сценарист. Что вы об этом думаете? 

— Что вы правы, Робер. Это удивительное существо ухитрилось улучшить отличный сценарий после первого же прочтения. И сейчас, по ходу съёмок, продолжает это дело. Причём без малейшего смущения нахально заявляет, что подгоняет его под себя. 

— А Делонж, который готов был сражаться со мной насмерть за каждое слово, теперь только что не бегает за ней с блокнотиком и боится пропустить какое ни будь её замечание? Под себя она подгоняет! Так оно и есть, но ты посмотри, что творится вокруг неё! Что она сотворила с Мари, моей ассистенткой, и с Полем, а, ты видел что-то подобное? Плотник Поль — роль эпизодическая, третьего плана. А как она это, да и самого Поля, раскрутила! Помяни моё слово: парень далеко пойдёт. Да чёрт побери, Катрин — эта раскосая монашка. Я уже проклял тот день, когда взял её на роль Окайи. Одни капризы, проблемы и сложности. Анри с ума сходил, чтобы эпизоды с ней, когда её через каждую минуту подменяет Ева, выглядели естественно. А сейчас... Я вчера глазам и ушам своим не поверил. Отсняли эпизод, ну, где Окайя соблазняет испанского попа. Вроде всё нормально, куда она только своё жеманство подевала? И я ей говорю: “Спасибо, Катрин, можете одеться и отдохнуть. Полчаса у вас есть, пока подготовим следующий антураж”. Всё, как обычно. 

Саар, которому уже всё было известно об этой истории, изобразил живейший интерес. 

— Естественно, всё, как всегда. Что тут особенного могло быть? 

Жаннэ поперхнулся пивом. 

— Ч...ккхы! Что?! Мари подходит к ней с халатом, а та: “Да ну его к чёрту. Не хочу выходить из образа. Пойду пока попью чего ни будь холодненького”. И прямо так, голая пошла в буфет. Эта пуританка, эта весталка наша! И это Элла с ней сотворила! С Евой за компанию, само собой, но та так — дополнение, бэквокал. Представляете, какое выражение было на моей физиономии. 

Саар рассмеялся. 

— Очень хорошо себе представляю. У меня было, наверно, ещё потешнее, когда я с ней только познакомился. И с её... она это называет “психотехникой”. И, да, то, что она проделала с вашей ассистенткой, с Катрин и ещё тут кое с кем, на их языке называется “рефрейминг”.  

— На “их языке”? Вы имеете в виду Еву? 

— Нет, Марка — её любовника. Перед вами ещё одна жертва их дьявольского искусства. Но, если по мне, так ангельского. 

— Интересно, можете рассказать? Если это не секретно, как всё у вас там. 

— Иначе не упоминал бы. Слушайте. 

Когда Саар закончил своё повествование, Жаннэ сорвался с места и вернулся только минут через десять с толстым блокнотом и шариковой ручкой в руках. 

— Запишу всё, пока не забыл. Бармен здорово удивился такому заказу, но молодец, выполнил. 

— А я подумал, это пиво так сработало. 

— Это само собой, пока он искал. Так, значит, давайте сначала. Как там всё у вас было. Идеальный финал к нашему с ней сценарию. 

Когда Жаннэ отложил блокнот и вернулся к пиву и кальмарам, Саар не премину отметить: 

— Вот вам преимущество пива над вином. Вина столько не выпьешь, а если выпьешь, будет не до сценариев. 

— Вы, грубые и бесчувственные северяне, не способны к возвышенным чувствам и утончённым наслаждениям. 

— Это вы Эллу имеете в виду? Кстати, принц датский, Гамлет — мой сосед. От Таллинна до Копенгагена столько же, сколько от Шербура до Ниццы. 

— Да? Как-то я это упустил. Элла... Это же была её идея: так выстроить ту сцену с удавом. Риск был, конечно, но Ева уверила, что знакома с этими тварями и после кормёжки их надо ещё заставить работать. И получилось же! Пришлось добывать вторую змею, и Анри с Мартином добавилось работы, но результат того стоил. Катрин была великолепна! Вот это было то самое единство выражения лица и тела, о котором она тогда говорила. 

— Когда? - удивился Саар. 

— Ах, да! Вас же при том разговоре не было. 

— Догадываюсь, о чём вы говорили, судя по преображению Катрин. Элла много занималась какой-то особой психотерапией, которую изобрёл её любовник. И, как видите, не оставляет своих занятий и здесь. 

— Дай ей бог. Подумаю ещё, изменю несколько следующих сцен с Окайей. На такую сексуальность Читанг я никак не рассчитывал. 

— А переснять кое-что с ней из предыдущих не хотите? Мы с Мартином поможем. 

— Спасибо, и об этом подумаем. Но на трезвую голову. Коварный, однако, напиток. 

Фрегат “Чёртова дюжина”. Маленькая каюта Окайи освещена двумя восковыми свечами в подсвечниках на переборке над изящным столиком. На полу красивый ковёр. Узкая кровать с рундуком - под иллюминатором, во всю ширину каюты. Окайя, одетая в обычную для всех на “Чёртовой дюжине” тунику, с крайне задумчивым видом изучает какой-то документ. Видно, что он на испанском: карта или план с многочисленными надписями на самом изображении, выше и ниже него. 

Стук в дверь. 

— К вам можно, командир? 

— Это ты, Морис? Заходи. 

Входит Морис (матрос, который придумал, как “намекать“ акулам, что им тут нечего делать) 

— А тут у вас уютно, командир. 

Окайя убирает бумагу, с улыбкой встаёт из-за стола. 

— Ты пришёл за премией? 

— Так точно, командир. Вы велели напомнить. 

— А я не забыла.  

Расстёгивает и бросает на стол узкий кожаный ремешок. Медленно снимает тунику и остаётся обнажённой. 

— Тебе помочь? 

— Нет, командир. 

Морис моментально сбрасывает одежду, собирается подхватить на руки Окайю и уложить её на кровать. 

— Ты такой большой и сильный. Нам там будет неудобно. Давай сперва так, а потом продолжим на полу. 

Освобождается и поворачивается к Морису спиной. Морис обнимает её. Её грудь в руке Мориса. Лицо Окайи крупным планом. Любовная сцена. 

— Ты доволен премией, мой мальчик? Хочешь ещё? 

Морис, с трудом переводя дыхание: 

— На золото я бы это не променял, командир. 

— Ты славно потрудился. Отдохни перед вахтой. И помни: у тебя всегда есть шанс заслужить новую премию. 

Лукаво подмигивает. 

— А сейчас иди. У меня ещё много дел. 

Морис быстро одевается и уходит. Окайя ещё несколько секунд с улыбкой смотрит на закрывшуюся за ним дверь.  Смахивает со стола тунику и ремешок, придвигает стул, достаёт из выдвижного ящика документ и мгновенно становится серьёзной и сосредоточенной. Бормочет про себя: 

— Чёрт побери, как же сюда подобраться? Проклятые святоши, вот же придумали, негодяи. А если так? 

Камера, стоп! Снято. 

Анри выключил просмотровый монитор, поднял штору.  

— Ну, мадам и месье, какой вариант выбираем для окончательного монтажа: этот или предыдущий? Естественно, решающее слово за мэтрами Сааром и Жаннэ, но что скажет почтенная публика? 

Внимание всех присутствующих обратилось на Катрин Читтанг, сидевшую с совершенно ошарашенным видом и медленно приходившую в себя. А оператор вложил ей в руки две больших фотографии. 

— Чтобы вам легче думалось, я попросил лаборантов сделать пару отпечатков с кадров примерно одного момента в обоих вариантах. Какой вам больше нравится. 

Катрин долго разглядывала снимки. Наконец, слегка откашлявшись, заговорила сильно охрипшим голосом. 

— Я чего-то подобного ожидала...гхм-гхм... но... как же она права, всегда. Вот тут, на этом: я в роли Окайи, да. Двое. Мне нравится. А здесь: только Окайя. Я — но Окайя. Одна я — Окайя. Я была ею. Вот она — я. Невероятно. Она мне объясняла про все эти поля, связи какие-то. Не поняла всё... тогда. Вот эта. Да, Анри, вот эта! 

Катрин уже полностью пришла в себя. 

— Вот это фото и этот вариант. Только этот. Даже не надо сравнивать и думать. Первый — это, это такое смешное русское слово — “хальтурА”. 

Первым засмеялся Саар. 

— Вы очень точно выразили общее мнение, Катрин. Мне кажется, вы слишком критично оцениваете себя. Вы очень хорошая актриса, и первый вариант, разумеется, совсем не “хальтурА”, нет. Вы очень хорошо сыграли этот эпизод, и, если бы не происки одной известной нам авантюристки, он бы так и вошёл в фильм, и всё были бы довольны. Но здесь, в этом варианте, вы превзошли себя. Поздравляю! 

— Присоединяюсь. 

Жаннэ был очень доволен и скрывать этого не собирался. Маэстро кнута на репетициях и съёмочной площадке, он был щедр на пряники, если ему удавалось воплотить свои творческие идеи. 

— Вы не просто превзошли себя. Вы раскрылись с совершенно новой стороны, и закрыться обратно я вам уже не позволю. Даже не надейтесь после того, как показали, на что вы способны. 

Теперь засмеялась Катрин. 

— Закрыться обратно, как вы выразились, мэтр, у меня уже просто не получится. Это... это как... 

Очаровательная смущённая улыбка. 

— Это... это как женщиной становятся: один раз и уже навсегда. 

— Браво, Катрин! Но вы здорово осложнили нам жизнь. Ещё несколько сцен с вами придётся переснимать. Но оно того стоит. Даже не пытайтесь возражать! 

— Даже и не думаю пытаться, мэтр Жаннэ. Согласна, и даже с удовольствием согласна. Но у меня есть одна просьба. 

— Какая, моя очаровательная? 

— Я хотела бы сейчас просмотреть ещё один эпизод, тот, с испанским падре. 

Жаннэ задумался на несколько секунд. 

— Понимаю. Согласен. Вам надо настроиться. Анри, ты сегодня не занят. Мы работаем с Мартином. Покажи ей всё, что она захочет. А мы с месье Сааром оставляем вас. 

Они оба направились к двери. Жаннэ, без всякого перехода продолжил час назад прерванный разговор. 

— Если я правильно понял, Юхан, вы предлагаете смену планов наездом на фоне... 

 Тропический лес. По едва заметной среди зарослей тропе пробирается маленький отряд испанцев: семь солдат и офицер. Все вооружены: холодное оружие и мушкетоны. Измученные лица залиты потом, одежда местами порвана. Задыхаются от жары и усталости. Останавливаются. Прикладываются к флягам с водой. 

— Воистину богом проклятые места, дон Хесус. Как только ухитряются жить тут эти дикари? 

— Тише, Родриго. Я же предупредил. Ни малейшего лишнего звука. Ещё немного и мы захватим этих ведьм прямо в их логове. Если только тот индеец не наврал. 

— Это вряд ли. Если бы один... Но всё же страшно связываться с нечистой силой. 

— Ничего, у меня с собой крест с частицей мощей святого Франциска. Я только потому и цел до сих пор. 

— Да и на мне благословение самого епископа перед самым этим походом. 

— Заткнитесь. Что это? 

Все останавливаются и прислушиваются. 

— Дьявол и преисподняя! Неужели нас кто-то опередил? Быстрее туда! Держаться вместе, не отставать. Здешние твари только и ждут одиночек. 

Камера, стоп! Снято. 

Тропический лес. Берег водоёма, заросшего водной растительностью. На прибрежной поляне странное и страшноватое на вид деревянное сооружение — капище неведомых богов. Перед ним горит костёр, от которого в безветренном воздухе поднимаются столб плотного белого дыма. 

Голос за кадром: 

— Господи боже и все пресвятые угодники, что это?! 

— Кара господня. Десница его опередила наше оружие. 

— Дьявол от них отступился. С нами сила Господа! 

— Стоять! Они нужны мне живыми. Так просто они нам не сдадутся, вот и пусть сперва растратят силы, а потом мы убьём этих змей и возьмём их тёпленькими.  

— И сами всласть... 

— Заткнись! Кроме этой нечисти, тебе других баб мало? 

— Ну, так пока полюбуемся. 

Между капищем и водой происходит нечто ужасное. Огромные удавы напали на двух женщин и душат их в своих кольцах. Женщины отчаянно сопротивляются, борются со змеями. Стоны, сдавленные крики. Искажённые болью и ужасом лица. 

Испанцы выходят из зарослей, окружают место трагедии. Ухмылки, похабные замечания. Ведут себя как зрители уличного представления. 

Женщины уже явно выбиваются из сил.  

Крупный план: дрожащая от напряжения рука женщины сдавливает змеиное горло. Разинутая зубастая пасть медленно приближается к её лицу. Ещё несколько секунд смертельной борьбы. 

Голос за кадром: 

— Все вышли, командир. Берём? 

Совершенно спокойный голос Окайи: 

— Да, Филипп, самое время. Приступайте. Капитан, отпускайте свою красавицу. 

Обе женщины одновременно разжимают руки. Удавы моментально соскальзывают на землю и уползают к воде. Оказавшиеся на их пути испанцы с воплями ужаса шарахаются в стороны. 

Лица испанцев крупным планом: удивление, страх, отвисшие челюсти, выпученные глаза. 

На испанцев падают рыболовные сети, в которых они моментально запутываются. 

Камера, стоп! Снято. 

— Превосходно, дорогие дамы! Превосходно! 

— Катрин, вы снова превзошли себя. Неужели вам совсем не было страшно? Тогда вы просто гениально изобразили смертельный ужас и отчаяние! 

Оба режиссёра были в полном восторге, и не собирались этого скрывать. 

— Просто вспомнила свои ощущения от знакомства с большим спрутом. Но вообще-то было очень страшно на первой репетиции. Но Ева объяснила, что это совершенно безопасно. А потом я сама убедилась, какие они безобидные и даже милые создания. 

— Кто милые: осьминоги или удавы? 

— Сейчас я говорю об удавах. Труднее всего их удержать на себе. Так и норовят удрать. Хорошо, что они такие медлительные. 

Ева включилась в разговор. 

— Именно поэтому я настояла на замене анаконд на этих боа констрикторов. Они совершенно не агрессивные и их ещё надо суметь так разозлить, чтобы они кусались. С анакондами такое не прошло бы. Они, чуть что, сразу пускают зубы в ход. Вам нужны тут тяжёлые травмы? К тому же они раза в три тяжелее при такой же длине. А с коротышками — это не зрелище. 

— Ладно, не кусачие, но могут же задушить. Одно название — это ужас: душитель.  Шутка ли — по три с половиной метра. Если бы им вздумалось... 

— Им нечем думать. Простите, что перебила, мэтр. Там мозгов-то всего пятнадцать граммов. Набор нехитрых рефлексов — это всё, что в них помещается. Душат они только свою еду, если её нельзя проглотить сразу, без церемоний. Душить врагов им в голову не приходит. Они стараются удрать или спрятаться. Только в самом крайнем случае кусаются. Вот это уже серьёзно. Скажем, с Питон региус я бы не стала связываться. Но боа — ребята добродушные. В Азии их люди держат дома против крыс. Кошки крыс боятся, а этим — только давай. Говорю же: красивые безобидные существа. 

— Ну да, вы же работали в цирке с удавами. 

— Совсем недолго, и только как ассистент. 

— Но вы так уверенно обращаетесь со всеми этими местными тварями и даже знаете их латинские имена. 

Ева рассмеялась. 

— Чёрт, проговорилась! Тут всё просто, мэтр. Я сбежала в цирк с последнего курса биофака. Вовремя поняла, что серьёзная наука мне не светит. 

— И, похоже, об этом не сожалеете. 

— Ничуть, Юхан Юрьевич. Элла тоже совершенно не жалеет, что сменила палату на сцену. 

— Теперь понятно, почему вы так подружились! 

— Не только поэтому. 

— Ясное дело. 

К ним подошла Элла со стаканом любимого напитка в руке. 

— Я так понимаю, что этот дубль последний, уважаемые мэтры? 

— Да, получилось отлично. Сейчас готовим сцену с пыткой. Текст не забыли? 

— Помню. Но у меня есть идея. 

Режиссёры переглянулись. Что она выдаст на этот раз? Интересно, хоть одну сцену с её участием удастся провести по плану? Идеи у неё обычно дельные, вот только не всегда осуществимые. Но послушать стоит.  

— Ex Africa semper aliquid novi. — блеснул эрудицией Жаннэ. — Вот только надо бы отдохнуть вам с Катрин. Трудная была сцена. 

Элла отмахнулась. 

— Не для меня.  Пока всё приготовят, успею и отдохнуть, и соскучиться. Так вы слушаете, месье режиссёры? 

— Мы преисполнены внимания. Вещайте, Элла Феликсовна. 

— Я, со всеми этими нашими делами забыла, что в том сценарии, который мне давал Юхан Юрьевич... 

— Элла! - возмутился Саар. 

— Это вам за Феликсовну. Ладно. В той книжке я тогда сделала пометку на этой сцене: пытка дона Хесуса. Поставила вопросительный знак. 

— Почему? Чем вам эта сцена не угодила? По-моему, очень впечатляющая.  

— Даже чересчур. Бррр! Мэтр, я не спорю с её уместностью. Как иначе можно было выбить из заманенного в ловушку дона Хесуса информацию об изумрудном гроте и доступе к нему? 

— Так в чём же дело? 

— В самой пытке. Мы же стремимся к достоверности. А Делонж явно перемудрил. По сценарию Мирэй и Окайя применяют к Хесусу чуть не весь пыточный арсенал инквизиции. Очень эффектно, хотя и противно. Ладно, отвращение Мирэй к собственным действиям, которое мне даже не надо изображать, оно хорошо сработает на её образ. Но вот что не даёт мне покоя. 

Элла сделала паузу, отпила холодного сока. Продолжила. 

— Как-то всё это сперва было смутно. Ну, вот нелогично это. Скажите, откуда юная девушка, дочь добрейшего человека, натуралиста, капитана де Моро, живущая в Новом Свете, да ещё и на пиратском острове, могла знать не только о пытках — ладно, наслушалась россказней от пиратов — но технические подробности: что, чем и как? Это откуда? Их книг отцовской библиотеки? А зачем такие ему? Проклятая “Malleus Maleficarum” к примеру; она ему на кой чёрт сдалась? 

Режиссёры переглянулись. 

— Интересно. Что-то ещё? 

— Да. Это было первое. Второе: ладно, как-то узнала. А чем? Там довольно хитрые инструменты. Откуда они взялись? Ладно, смастерили ей по заказу, хотя это противоестественно. Но третье! Самое главное. Мирэй отпускает красавца Хесуса после всех “процедур” под клятву на Библии не вредить ей, но помогать. По сути, берёт с него клятву предать своих. Письменную клятву! И что? 

— И что? - поинтересовался заинтригованный Жаннэ. 

— А то, что даже, попади компрометирующий документ к начальству Хесуса, он сможет предъявить следы от пыток как смягчающее обстоятельство. Пыткой вынудили дать ложную клятву. Это поймут. А если он данные Мирэй обязательства не исполнил — а так оно и есть по сценарию — то максимум, что ему грозит из наказаний — это эпитимия. Да чихать ему на неё, слуге Дьявола. 

Оба режиссёра помрачнели. Пропустить такой ляп в сценарии. Зрители могут и не заметить. Но заметила же Элла. А почему молчала? Этот вопрос и был задан. 

Элла допила сок, с сожалением заглянула в стакан, вздохнула. 

Ева, внимательно слушавшая этот разговор, сорвалась с места. 

— Я тебе сейчас полный кувшин притащу, наркоманка ананасовая. 

Пока она бегала за живительным питьём, оба режиссёра пребывали в тягостном раздумьи. Летела ко всем чертям важная ветка сюжета. Можно бы, конечно, оставить всё как есть, если бы не гадкое ощущение заведомой халтуры. Как будто наелся какой-то тухлятины. 

— А чего ж ты молчала до сих пор?  

В голосе Саара почти не было упрёка, только досада. 

Элла пожала плечами. 

— Нечего было предложить взамен. Никто же до сих пор не заметил, ну и прошло бы. Просто так взять и испортить вам настроение? Знаешь, почему я не пошла в хирургию? Марк, кстати, тоже. Вот прооперировал человека и ходи, мучайся сомнениями: вот не так надо было; а ту лигатуру снял или не снял? Он выписался, весь из себя счастливый, а у тебя жаба на душе. Что там с ним будет, когда кетгут рассосётся? А вот там зря не прошил. А если потом уже точно знаешь, что нужно было иначе? Да шло бы оно всё... Ну, и за что вам такое? 

— А сейчас, мадемуазель Файна, вам, стало быть, есть, что предложить взамен? Вот только что придумали, прямо сейчас! 

Жаннэ даже не пытался скрыть раздражения. Столько времени и работы псу под хвост. Самого сценариста бы туда, вместе с этой премудрой красоткой, чёрт их обоих побери! 

— Нет, конечно, не сейчас, мэтр Жаннэ. С неделю назад. Ну, и крутила в голове. Как говорит моя сестра Анешка: “Тут надо много думать”. Вот вчера додумала. Вся ветка сюжета и всё, что мы нарепетировали, остаётся как есть. Ничего не меняем. Вообще ничего! 

— Уже интересно. Можете объяснить? 

— Иначе бы не затевала этот разговор. Неразрешимых задач вообще-то немного. Большинство уже решены, и остаётся только найти, где оно лежит, это решение. Надо только пойти и взять. Я пошла и взяла. 

— Подруга, а ты не можешь без садизма? - вопросила вернувшаяся с запотевшим стеклянным кувшином Ева. — Посмотри на наших мэтров. Как бы не повторилась та история с “Туманностью Андромеды”. Давай свой стакан и начинай успокаивать. 

Элла подчёркнуто неторопливо выцедила с треть стакана сока и приступила к успокоению. 

— Я уже говорила вам, что читала Сабатини. По крайней мере всё, что переведено на русский. Так вот, там в одном романе про капитана Блада — вот точно не помню, в каком — есть эпизод, где ему в руки попадает какой-то негодяй, и Блад под пыткой добывает из него нужные сведения. Для этого ему понадобилось только два ведра: одно - с холодной, а другое - с горячей водой. А потом там было что-то вроде: “Мы опускаем подробности мрачной сцены”. Я сперва не въехала: в чём тут цимес? 

Жаннэ уже привычным движением извлёк из кармана “бермуд” блокнот и быстро записал. 

— Поняла уже намного позже, когда увлеклась неврологией. Вот какой душ вам нужен, чтобы хорошенько взбодриться? 

— Контрастный; ну и что? 

— А какой водой заканчиваете? 

— Холодной. 

— А чтобы успокоиться и расслабиться? 

— Горячей. 

Ева вмешалась, перейдя на русский: 

— Актриса, не тяни кота за хвост. Я уже, кажется, поняла, но босс сейчас взбесится, и тебе кранты. 

— Так и быть, опускаю нейрофизиологический механизм. В общем так: если ноги хорошенько распарить в горячей воде — не в кипятке, боже упаси, а сделать ножную ванну, как при простуде — а потом сунуть в холодную, желательно в ледяную воду — будет жуткая, совершенно запредельная боль. Аналогично будет, если сделать наоборот. И ни малейших следов и вреда здоровью. Если сердце в порядке, разумеется. Я на всякий случай проверила слегка. Больше не хочется. 

Оба режиссёра некоторое время поразмышляли над услышанным. 

— Два ведра — и всё? У меня нет причин вам не верить. И зритель поверит. Про капитана Блада только неграмотный не читал. Вспомнят. Всё будет достоверно, но... 

— Но потеряется зрелищность. Любители ужасов почувствуют себя обделёнными. 

Элла согласительно кивнула. 

— Я подумала и об этом. Применим ещё один пыточный инструмент, из более позднего времени. Но анахронизма не будет. Пытать птичьим пером могли додуматься и неандертальцы. 

— Чем?! 

Это прозвучало совершенно синхронно. 

— Читала как-то мемуары одного бывшего узника ГУЛАГа. Там много ужасов. Таких, что лучше бы не читала. Но вот один момент. Иногда следователи развлекались. Фиксировали человека на стуле или столе, а потом засовывали в нос обыкновенное куриное перо и вертели там, щекотали. Глубоко засовывали и сильно щекотали. Как писал этот человек, ощущение такое, что тебе сверлят мозг. Некоторые после такого сходили с ума. Ну, и удары по особым точкам, которым я, Мирэй де Моро, научилась у премудрых таино. 

— Ужас. - тихо выговорил Жаннэ. 

— Ага, ужас. И добавка красок к образу Мирэй: холодная, беспощадная, прагматичная жестокость. Только надо суметь это сыграть. Я постараюсь. 

Кабинет губернатора Тортуги и Санто-Доминго Жан-Батиста Дюкасса. Присутствуют: сам губернатор, его секретарь Леклерк, Мирэй и Брессон. 

                                                                 Жан-Батист Дюкасс

Леклерк: 

— Итак, господа, в основном все формальности завершены. Мадемуазель де Моро, как вы предпочитаете поступить с причитающейся вам суммой: оставить на сохранение у господина губернатора или получить незамедлительно? В таком случае прошу уточнить, какими монетами, золотом или серебром? 

Мирэй переглядывается с Брессоном. Оба смеются. 

Губернатор и секретарь смотрят на них с недоумением. Что тут было сказано смешного? 

—Половину сразу. Серебром, дорогой Леклерк. Тогда мои мальчики, возможно, не успеют спустить в здешних кабаках и бардаках все честно заработанные ими деньги, пока мы снова не выйдем в море. А впрочем, давайте одну десятую золотом. Ни я, ни мои офицеры не склонны к загулам, а расплачиваться золотом — это всё же выглядит солиднее. 

Теперь смеётся губернатор. 

— Вы прямо нянчитесь со своими головорезами, Мирэй, как настоящая опытная нянька, несмотря на вашу молодость. Ваших “мальчиков” мне доводилось встречать в городе и в порту. И не скажешь на вид, что это отпетые разбойники, с которыми опасаются связываться даже самые отчаянные негодяи. 

— Самые отчаянные негодяи хорошо усвоили несколько неприятных уроков. А неспособные к обучению, они... увы, уже покинули сию юдоль страданий. Да простит их Всевышний. 

Брессон молитвенно складывает ладони и, изобразив постную мину, возводит очи горе. 

Отсмеявшись и промокнув глаза кружевным платком, губернатор продолжает: 

— Значит, ваш странный костюм, скорее мужской, нежели женский, это...? 

— Это удобно, прежде всего, и это напоминание всем об одном предметном уроке, преподанном мною в таверне нескольким дурно воспитанным типам. Слух о нём разлетелся моментально. Теперь никому и в голову не приходит приставать к скромной девушке, идущей по своим делам. 

Губернатор кивает: понятно. 

— Теперь с делами всё. Но у меня есть к вам ещё кое-какие вопросы, капитан де Моро. 

— Я вся — внимание, мессир. 

— Слухи о ваших похождениях достигли метрополии. Здесь у меня побывал личный уполномоченный представитель Его Величества барон Эркюль де Сегюр. Он путешествует с целью инспекции наших колоний в Новом Свете. Среди прочего он, как я понял, старательно собирает сведения о вас. 

— Надеюсь, вы сообщили ему, насколько мои похождения полезны для вас и государственной казны?  

Несколько секунд губернатор размышляет, не скрывается ли в этом простом вопросе ехидный намёк. 

— Разумеется, сообщил. И подкрепил своё сообщение соответствующими документами. Они произвели весьма благоприятное впечатление на барона. 

— Значит, всё в порядке. В чём же тогда причина беспокойства, которое вы пытаетесь скрыть, мессир? Даже, если дело сугубо конфиденциальное, можете изложить его в присутствии месье Брессона. Я доверяю ему, как самой себе. 

— Тем не менее... 

Брессон отвечает успокаивающим жестом и выходит вместе с  Леклерком. Мирэй и губернатор остаются наедине. 

— Мирэй, позвольте мне, как близкому другу вашего покойного отца, обращаться к вам именно так? 

— Разумеется, мессир. Что вас так беспокоит в связи с инспекцией этого барона, если я правильно понимаю ситуацию? 

— Вы правы, Мирэй. Но я беспокоюсь не о себе, а о вас. Де Сегюр задавал весьма странные вопросы. 

— Не обо мне, поскольку не был в том уверен, а о дьявольском фрегате, морских чертях и голой морской ведьме, беспощадной Морской Деве Смерти, предстающей в разных обличиях, повелевающей чудовищами. Вы не смогли ответить ничего определённого, поскольку сами не знаете ничего, кроме страшных слухов и сплетен обо мне и о моём корабле. Барон существенно пополнил ваши познания, поскольку успел побывать в Кайенне. Там история сражения с испанцами уже успела обрасти невероятными подробностями из фантазий “очевидцев”.  

Дюкасс смотрит на неё широко раскрытыми глазами, в которых ясно читается ужас. 

Мирэй, взглянув на него, продолжает со слегка насмешливой улыбкой. 

— Он вам даже рассказал об очень похожей на меня Деве Смерти, явившейся с горящим факелом прямо из трюма одной испанской посудины, и о вернувшимся из пучины морской кинжале. 

Губернатор бледнеет и судорожно крестится. 

— Успокойтесь, мессир Дюкасс. Просто я уже имела удовольствие пообщаться с достойнейшим кавалером и храбрым рыцарем, бароном де Сегюром. И даже оказать ему маленькую услугу. 

 Краска возвращается на лицо губернатора. 

— Но каким образом?! 

 — Случайная встреча в открытом море. Мы услышали канонаду и слегка изменили курс. Из чистого любопытства, уверяю вас. И без того были загружены глубже ватерлинии. “Марианну” взяли в два огня какие-то негодяи. Но уже только при виде нашего флага они дали дёру, а всего один наш бортовой залп так прибавил им прыти, что второй сделать не удалось. Они уже были слишком далеко. Естественно, потом мы обменялись визитами вежливости. Барон отзывался о вас, мессир, в самых лестных выражениях. Я тоже постаралась, чтобы ваши заслуги перед Его Величеством не остались незамеченными. 

 —Благодарю вас, Мирэй.  Мир, оказывается, тесен. Но вернёмся к этим ужасным слухам. Если они безосновательны... 

 — Отнюдь. Морская Дева Смерти перед вами, господин Дюкасс. Но не спешите ужасаться. Я ведьма ничуть не в большей степени, чем вы святой Августин. 

Извлекает золотой, украшенный бриллиантами, нательный крест. 

 — Клянусь вам в этом, мессир. Я истинная католичка. И как пристало правоверной христианке, бываю на исповеди. Можете удостовериться у моего капеллана или у отца Сильвестра, коего посетила не далее, чем вчера. Быть может, я недостаточно усердна в вере, но согласитесь: фрегат — не монастырь. Да и Тортуга мало похожа на Ватикан. 

 — Но вы только что признались в том, что вы Дева Смерти. 

 — Призналась. В эту личину я облачилась совершенно случайно, когда дралась с испанцами в Кайене. Была слегка ранена. Испанский клинок так рассёк моё платье, что я была вынуждена сбросить его, просто чтобы не запутаться в тряпках и остаться в живых. Все эти ужасы, гибель отца... На время я просто лишилась рассудка. Уже потом мне рассказали, что творилось с этими суеверными идиотами, когда я, голая и окровавленная, ворвалась к ним на палубу. 

 Умное, волевое лицо губернатора выразило понимание. И злорадство. 

 — Придя в себя, вы решили использовать суеверия моряков себе на пользу. А ваши морские черти и чудовища — это только карнавальные маски. Смертоносные маски.  Вы не только отважны, дитя моё. Вы необычайно мудры. 

 — Мне нет смысла вам лгать и оказаться меж двух огней: испанской и французской инквизицией. Они мигом забудут о разногласиях своих монархов, если заполучат меня в свои лапы. Считайте, что я исповедовалась вам. 

 — Я собственноручно оформлю ваше признание как официальный доклад. Уверен, что королевский инспектор сделает то же самое. 

 — Только одна просьба, мессир. 

 — Я сохраню это всё в строжайшей тайне. Нет надобности об этом просить. 

 — Другое мессир, совсем другое. 

 — Что же именно? 

 — Не пресекайте эти слухи. Мало того, постарайтесь их распространить. Они чрезвычайно выгодны мне. (секундная, но очень выразительная пауза) И вам. Секрет не удастся сохранять вечно. Правда когда ни будь всплывёт. Но пока... 

  Губернатор встаёт с чрезвычайно торжественным видом. 

 — Ещё раз склоняюсь пред вашей отвагой и мудростью, глубокоуважаемая капитан Мирэй де Моро. 

Камера, стоп! Снято. 

 — Ещё несколько сцен, и прощай, тропический рай. Ох, как мне не хочется опять в эту противную холодную Европу! 

Чувствовалось, что Элла не кокетничает и не играет. Она и в самом деле расстроена. 

— А как же “Увидеть Париж и умереть”? 

— А встретить там Эренбурга и набить ему морду? Сплагиатил у римлян расхожую фразу и тьму народу совратил с пути истинного. Увы, это уже невозможно. Ну, Париж. Мрачные мёртвые камни и полуживые деревья. Вот точно — умереть.  

Элла тяжко вздохнула. 

 — И будет долго Тобаго мне сниться, будут сниться с этих пор бесконечных лиан вереницы над ручьями, бегущими с гор. - пропела она на мотив туристической песенки. 

— Это ещё почему Эренбург — плагиатор?! - возмутился Саар. Совершенно гениальная фраза. У кого он её “сплагиатил” — у каких-таких римлян? Перегрелась на пляже, Элла Феликсовна? Тогда ещё и Парижа-то не было. 

— Был. Была задрипанная Лютеция. Сдалась она им. Римляне говорили о великолепном Неаполе: южном, тёплом, ярком, живом. Videre Napoli et Mori. — вот они что говорили. И помирать не собирались. Мори — это тоже был красивый город. А этот вырвался из Совдепии... А обратно — это точно: только помереть. Вот так-с, Юхан Юрьевич. 

— Интересная у вас трактовка классика. - прокомментировал Никодимов. — Очень интересная. Сбежать и остаться тут не собираетесь? 

Элла немного подумала. 

— А что, неплохая идея. Как актриса я тут ни к чему, а вот как врач... Переберусь на Тринидад, сдам экзамены на лицензию, открою частную практику. Реклама у меня уже есть. Как оно вам, Сергей Сергеевич? Вполне реальный план. 

Сказано это было таким тоном, что оба — режиссёр и ассистент — синхронно побледнели. Если она это всерьёз... 

Выдержав супер-мхатовскую паузу, Элла продолжила: 

— Увы, при исполнении этого плана киностудия засадит меня в долговую тюрьму простой неустойкой за разрыв контакта. Пожизненно. Но это не самое страшное. Главная беда моя, дорогие товарищи, в том, что я абсолютно неспособна на подлянку. Сколько раз пыталась. Не получается, хоть тресни! Такая вот ты злая сука — жизнь. 
                                                 

                                                                                      * * *