НАПРАСНАЯ  ПОЕЗДКА

Я мог бы приехать и раньше, но почему-то всё оттягивал и оттягивал до последнего.

Больше года я жил в Гавриловом-Посаде, за нищенскую зарплату тянул лямку монотонной и нудной службы, вечерами вырывал у времени драгоценные минуты, чтобы остаться один на один с собственными мыслями, и за прошедший год так и не обзавелся ни друзьями, ни единомышленниками.

Когда изредка наведывался домой, коллеги по перу дружески советовали не сидеть сиднем в четырех стенах, а вырваться в область и, как говорится, «показаться на люди». Но у меня всё дела, заботы; и с редактором местной газеты не пошло, и рутина заела. Наконец решился и, узнав в одной из областных газет адрес местной писательской организации, несмотря на декабрьскую слякоть, добрался до Иванова и неторопливо побрел от железнодорожного вокзала по проспекту Ленина к зданию, в котором она располагалась.

Двухэтажное зданьице начала прошлого века в стиле модерн нашел быстро.
Пепельного цвета табличка на углу сориентировала меня осмотреть здание с торца, и вот на заднем дворе старинного особняка из красного кирпича на высоком крыльце бросилась в глаза покрытая лаком массивная филенчатая дверь и справа еще одна табличка: Ивановская писательская организация. Значит, вышел правильно.

Сомнения, однако, еще преследовали меня. Всё казалось пустой затеей и бесполезностью. Скорее всего оттого, что я вступал в возраст, когда на многие вещи смотришь по-философски и понимаешь цену бездарным попыткам оставить после себя на земле хоть какой-нибудь след. Но жажда найти единодумцев заставила в конце концов  отбросить колебания и переступить высокий порог.

Пожилой мужчина в узкой прихожей на мой вопрос ткнул пальцем в правую дверь в конце коридора и сказал, что сейчас там принимает литконсультант и он ответит на все вопросы.
Я вошел внутрь.

Комнатка, в которую попал, оказалась приемной. Потолки – вверх, в бесконечность, сама узенькая, едва ли три на четыре. Слева – диван, дальше – дверь в кабинет, очевидно, ответственного секретаря, затем шкаф с бумагами, спиной к шкафу за небольшим письменным столом у огромной электрической печатной машинки худенькая секретарша. В правом дальнем углу тумбочка, на ней электрический чайник. Потом еще одна дверь с небольшой серой табличкой «Литконсультант». Ближе ко мне – высокая облицованная кафелем старинная печь и справа – рукой подать – колченогая вешалка с ворохом разной одежды.

На прием к литконсультанту шли раздевшись. Я не стал снимать куртки – было зябко, снял только зимнюю шапку и присел на свободный стул у входа.

Никто меня ни о чем не спросил, а сам я и не навязывался. Секретарша продолжала свое дело, я своё - стал осматриваться.

На диване сидело двое: на самом краю, стиснув колени и перебирая в костлявых руках выдранные из ученической тетрадки крупно исписанные листы, долговязый юноша в заношенном свитере и с засаленными лохмами. Рядом с ним, вальяжно развалившись, со скучающим видом восседал круглолицый очкастый мужчина лет тридцати с крупными залысинами на блестящем восковом черепе.

Сумка долговязого (то ли сумка, то ли портфель) в отдельных местах неумело прошитая вручную обыкновенными нитками, упиралась мне в ботинки.

Я не стал беспокоить молодого человека своей навязчивостью и просто вскинул одну ногу на другую, чтобы не пихать его сумку.

Юноша увлеченно перебирал свои опусы и, казалось, ни на чем конкретно не мог остановиться.

Очкастый, судя по позе и скучающему виду, очевидно, был местный, в доску свой и совсем не ждущий очереди, а страдающий от безделья или творческой апатии. Он то и дело вставал, выходил, возвращался, подходил к электрическому чайнику у шкафа, включал его в сеть, выключал, перебрасывался несколькими незначащими фразами с секретаршей, потом снова плюхался на диван и в сотый раз со скучающим выражением лица окидывал виденные-перевиденные стены.

Раз он, правда, доверительно наклонился к юноше и достаточно различимым в тишине шепотом спросил, что он принес для Е.Д.. Юноша сказал, что стихи, и круглолицый попросил несколько листков. Бегло просмотрев неуверенные каракули юноши, вернул автору, масляно уверив: «Ничего, ничего», - и по-мэтровски раскинул руки – одну на подлокотник дивана, другую на спинку позади юноши. Утопился в диване, закинув одну ногу на другую.

Юноша к тому времени, наконец, окончательно утвердился в очередности того, что будет предлагать, и, прогнувшись в спине вопросом, замер в ожидании.

- Вы тоже к Е.Д.? - неожиданно спросила меня одна из пожилых дам справа. - Будете за нами.

Я без возражений кивнул – мой поезд отправлялся обратно в шесть вечера, время позволяло подождать несколько минут.

Я переключился на старушек, которые сидели на стульях возле печи. Обе лет за шестьдесят, но еще бодры и моложавы. У обеих в руках пухлые папки с материалами. Они, наверное, сюда приходят вместе и не в первый раз. У них общий интерес к литературе, они рифмоплетствуют теми длинными, нескончаемыми вечерами, когда не надо возиться с внуками, надоело вязать и кончились сериалы. Им интересно творить, хотя вряд ли они что-то смыслят в версификации и сочиняют, скорее всего, по наитию, краем уха слыша про ямб, хорей или анапест.

- Я, чтобы легче было, - говорит та, что покрупнее, - раскладываю всё по слогам. Напишу, напишу, потом разделю и посчитаю слоги. Мне так удобнее, так сразу видно.

И снова её голос переходит в шепот. Старушки склонились головами друг к другу, как заговорщицы. Они следуют за юношей, терпеливо ожидая своего часа, как, впрочем, и я. Но чего в отличие от них жду я, - догадываюсь смутно. Показывать мне нечего. Я взял с собой только свой единственный небольшой – в шесть печатных листов – сборник рассказов, чтобы вручить хоть кому-нибудь для знакомства; так сказать, ради приличия. Мне, собственно, нужен только круг общения. Я еще надеюсь, что обрету его в этих храмовых стенах. Вариться в собственном соку надоело до чертиков. Но и сидеть, смотреть на скучающие лица надоело тоже.

Атмосферу немножко разрядил сам Е.Д., вышедший вскоре из своего кабинета. Посетители заметно оживились.

Е. Д., улыбчивый и, видно, добрейшей души человек, окинул всех живым взглядом и, остановившись на мне, спросил, по какому я вопросу.

- По личному, - сказал, нисколько не лукавя, я. - И задержу вас ненадолго.

- Подождете немного? - извинился он передо мной. - Если не торопитесь.

- Нет, нет, - сказал я, - еще подожду.

- Хорошо, - продолжая улыбаться, сказал Е.Д.

Тут секретарша спросила, как его здоровье.

- Не поверите: просто чудо, всё прошло.

- Замечательно, Е.Д. Доброго вам здоровья, - тут же встряли старушки, и Е.Д. шире расплылся в улыбке:

- Спасибо, спасибо. Кто следующий?

Поднялся юноша, сжал крепко в ладонях свои опусы.

- Проходите, пожалуйста, - пригласил Е.Д.

Из его кабинета тем временем вышел еще один отрок, скорее всего, товарищ первого.

- Подождешь меня? - спросил на ходу долговязый.

- Подожду, не торопись.

- Я скоро, - сказал долговязый и прошел в кабинет Е.Д.. Тот скрылся за ним. Опять ожидание.

Я стал исподтишка рассматривать нового юношу, пока он одевался. Этот оказался не менее экстравагантным, чем предыдущий: такие же немытые, засаленные волосы, мятая куртка и промасленные джинсы. Крупные, как у хоккейного вратаря, зимние перчатки, которые он почему-то сразу же надел в помещении, зияли голыми пальцами и потрохами вывороченных наружу поролоновых внутренностей.

Одевшись, юноша на несколько минут вышел из помещения и, если бы он чуть позже не вернулся, я бы, наверное, про него позабыл.

Плешивый мэтр, не найдя на потолке ни одной мухи, перекочевал вскоре к столу секретарши.

- Может, чайку соорудим? - близко склонившись к ней, произнес он тихо.

Я сразу представил себе, как они так же келейно, стараясь не замечать нас, присутствующих, станут пить чай. Мы тоже, скорее всего, будем делать вид, что соблюдаем приличия: отворачиваться и не считать, сколько кто из них бросил в чашку сахару. И, само собой разумеется, мы с дамами найдем какие-нибудь пятна на стенах, чтобы втупить туда взор, если ненароком секретарша обнаружит в своем столе прошлогоднюю карамельку и станет непринужденно разворачивать фантик под столом.

Пузастый чайник вскоре зашипел, мэтр замечтался, секретарша продолжала стучать пальцами по клавишам, дамы склонили головы друг к другу, а я подумал о том, стоит ли дальше убивать время? Не лучше ли сходить в Художественный музей и в очередной раз полюбоваться Мадонной с лестницей или Иоанном-крестителем в овечьей шкуре? Но моему соглядатайству не суждено было прекратиться: дверь громко распахнулась и в комнату стремительно ворвалась броская незнакомка в сопровождении паладина с глазами преданной болонки.

Девушка была очаровательна; видно, своя, давно признанная местными литераторами, на ступень выше всех этих случайных бабушек и экзальтированных отроков. Она, не обращая внимания на незнакомцев, уверенно прошла к столу и поздоровалась исключительно с секретаршей и плешивым мэтром. Мэтр поднялся и расплылся в слащавой улыбке.

Бесспорно, она блистала в их творческом кругу молодостью, темпераментом и яркой красотой жгучей брюнетки, несмотря на неприхотливую одежду - старенькое зимнее пальтецо, штопанные у щиколоток колготки, стоптанные ботиночки на низком каблучке. Как сейчас принято выражаться: дама без спонсора, но с огромным потенциалом.

Не лучший вид представляла и её свита: низкорослый щуплый курчавый юноша в пухлой бледной куртке, с небольшой потертой спортивной сумкой через плечо и коротковатых для его ног мятых «варёнках».

Однако, несмотря на всю скудость, держалась девушка молодцом и, видно, была душой  компании в литобъединении. Стихи её, наверное, были так же блистательны и ярки, как и она.

Я, впрочем, более засмотрелся на паладина, который кроме своей жидкой поклажи держал и её пухлую дамскую сумочку.

Пока девушка оживленно щебетала с приятелями по литературному цеху, юный Данте с обличьем английского мажордома неподвижно стоял чуть сзади, словно ожидая дальнейших указаний. Преданнее него у неё, наверное, никого не было. Покорный каждому её движению, каждому жесту и взгляду, он был прелюбопытен. Какой готовностью к самопожертвованию, каким непередаваемым восхищением лучились его глаза! Даже поза и та говорила об этом: слегка наклоненная, закованная в латы, готовая вот-вот сорваться и в ту же секунду выполнить любую прихоть Дамы сердца. Настоящий средневековый паладин. Нет, трубадур, менестрель эпохи Возрождения, верный песик, свернувшийся у ног своей блистательной хозяйки.

И сейчас ему представился удобный случай. Только она повела двумя по-девичьи хрупкими пальцами в его сторону, как юноша в тоже мгновение легким движением раскрыл её сумочку и извлек на свет пару писчих листов. Она грациозно подхватила листы на лету и изящно препроводила секретарше, которая, мило улыбаясь, убрала их в свой стол.

- Как у вас душно, - сказала брюнетка непосредственно. - Нет ничего попить?

У пажа, очевидно, не было. Мэтр с сожалением предложил чаю, но чай ждать она не захотела:

- Нет, нет, нам уже бежать, бежать, - взмахнула длинными руками-крыльями и залпом выпила стакан воды, который преподнес ей мэтр, налив из графина.

- Ну, мы полетели, прощайте, - расправила она крылья и, взмахнув ими и бросив вскользь своему Идальго: «Пойдем, Миша», - легко выпорхнула из комнаты, обдав меня воздушным зефиром. Миша грузно, вперевалочку пошел следом. Облачко её обаяния еще долго парило в воздухе. Мэтр проводил её сказочный полет голодными глазами. Даже снял и со вздохом протер свои запотелые очки, и совершенно, казалось, позабыл о кипятке. Выключила воду секретарша, но пить им отчего-то перехотелось.

Из кабинета Е.Д. по-прежнему ни звука. Поэзия долговязого была явно не площадной, а рождалась в кулуарах тишины.

Не та атмосфера образовалась в коридоре. Грозовые тучи набежали невесть откуда, и раскат грома рокотом докатился и до наших ушей. Вслед за ним в приемную грозой ворвалась донельзя взъерошенная особа с таким же донельзя измученным лицом и с разбегу бухнулась на стул возле секретарши, внезапным порывом сорвав с места мэтра.

- Нет, представляешь, он мне чуть ли не целую трагедию закатил! Пойди его успокой, - кивнула она мэтру. - У меня кончились силы. Пришел - вдрызг. Я, говорит, больше не могу с ней, повешусь! Как тебе? Дай телефон, позвоню Люське, пускай приезжает и успокаивает его сама.

Мэтр вышел, заведенная дама набрала какой-то номер:

- Люська, Люська, ты? - закричала в трубку. - Слушай, твой опять меня достал. Что вы там не поделили? Приедь, забери, я не могу ни торговать нормально, ни лоток на него оставить.

- А ты на кого оставила? - спросила секретарша.

- На Борьку, соседа, - ответила та, кинув трубку. - Боже, я вся прямо на нервах: вчера отмечали, так он до сих пор, представляешь, до сих пор…

Я снова стал ловить гав. Стрелка на часах приближалась к четырем, я ждал уже около часа. Чего?

- А что на литобъединении-то было? - донеслось до меня сквозь прореху дум. «Она тоже литератор?» - я посмотрел на взъерошенную даму с удивлением. Хотя чему удивляться: и в писательской среде чудаков хватает.

- Ладно, побегу, а то бросила всё. Пускай Люська приезжает да сама его усмиряет, мне до чертиков надоело за нее хвосты заносить. Побежала, - скользнула она в отвор двери. С ее уходом стихло и в коридорчике.

Вернулся пиит с разорванными перчатками, стал на пороге, зашмыгал носом. Пожилые дамы всё что-то втихую обсуждали. До меня доносилось лишь маловразумительное:

- Знаете, как эта молодежь сейчас? Совсем нет стыда… Одна пошлость… Нам нельзя… Мы по старинке…

«Сколько веков, одни и те же песни», - подумал я: молодежь такая-сякая, старики – хранители истинных ценностей.

Я опять посмотрел на проштампованных насквозь старушек и мне стало просто забавно, хотя по сути, что было в том постыдного, что на старости лет у этих удрученных и, может быть, разочарованных жизнью старушек пробилась вдруг тяга к рождению нового мира, к облачению нового мира в одежды, о которых они мечтали всю жизнь, каждодневно по восемь часов тачая на фабрике сапоги, колотясь у плиты или убирая за пьяным мужем? Что в том могло быть смешного: остаток лет прожить так, как хочется, свободным и одухотворенным? Наверное, ничего…

Наконец из кабинета вышел Е.Д. и долговязый юноша. Е.Д. снова отчего-то извинился  передо мной и скрылся за дверью с одной из старушек, оставив нас в компании делящихся впечатлениями отроков.

- Ну что? - поинтересовался сразу одетый.

- Всё нормально. Кое-где подправить и поменять пару рифм, а так хорошо.

- А у меня, как и думал, в том месте…

Я вспомнил литобъединение, которое посещал раньше, наших молодых и старых «горбатовцев», готовых на всякое замечание реагировать однозначно: не нужно деревянный - заменим на железный; говорите, надо выбросить - прямо сейчас и выбросим. В чем проблема? Лишь бы прошло, лишь бы поскорее в печать, в свет… Как всё похоже. Как мы все похожи.

Когда юноши ушли и наступила тишина, из кабинета Е.Д. стали доноситься отдельные фразы:

- Смотрите, вот у вас: снег на поля ложится тихо… Видите? Смотрите еще: снег на поля ложится тихо. А дальше: серая мгла опустилась с утра. А дальше, дальше уже несовпадение.

- Как же?!

- Ну, смотрите. Давайте еще. Снег на поля ложится тихо, серая мгла опустилась с утра…

Я посмотрел на часы: оставалось минут сорок до поезда. Скорее всего, в этот раз я не дождусь встречи с литконсультантом и мне придется приехать для знакомства в другой день. Опоздаю на поезд, следующий будет отходить лишь около полуночи, а бродить пять часов по вечернему городу не очень хотелось: зима, ни присядешь нигде, ни сходишь никуда.

Я поднялся. Никто даже не посмотрел мне вслед.
Я уходил по-английски. После меня останется только тихий вопрос Е.Д.:
«А где молодой человек в черной курточке?» Секретарша удивленно глянет на пустой стул возле дверей и разведет руками:
«Я думала, он вышел покурить».
Только оставшаяся старушка тихо скажет: «ушел», и будет права - в это время я буду сидеть в поезде, несущемся обратно в моё одинокое убежище к единственному на сегодняшний день другу и товарищу: пишущей машинке. И еще неизвестно когда вырвусь сюда снова, чтобы найти новых друзей и коллег по перу, без которых моя жизнь кажется пустой и однообразной, даже несмотря на тысячи образов, ежедневно рождающихся в мыслях.
             
                                                                            * * *