ВКУС ИЗАБЕЛЛЫ

«…любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных»

Из Нагорной проповеди Иисуса Христа

1. Если бы не Предтеча

Не имея отличий и наград, я носил на рубашке чужеземный значок величиною с копейку. На нём была изображена косматая голова, похожая на солнце. «Наверно Бетховен», — впервые подумал я, покупая это художество в туристическом павильоне. В Теплицах почитают немецкого музыканта. Его именем названы парк и Дом культуры, в котором проводился шахматный фестиваль. Уже потом, воротившись из Европы, я отыскал материалы о том, что покровителем города, где мы соревновались, является другой человек. Самый, пожалуй, старший в мире христианин – Иоанн Креститель. Словно икона или крестик, значок меня повсюду оберегал и спас однажды от смерти.

Впрочем, выручали гуртом, а не крестом. Но как объяснить счастливое стечение обстоятельств в деле, где каждый участник оказался на месте в нужное время? В ходе шахматной игры со мною случился сердечный приступ. У соперника был небольшой материальный перевес. Я надеялся на атаку белого короля. Расставил свои фигуры по центру. За пешку пожертвовал качество и прицелился к неприятельской рокировке. В турнирном зале было не продохнуть. Чтобы отдышаться, я поднялся из-за доски и отправился на свежий воздух да не дошёл. У выхода на лестничную площадку моё ослабшее тело качнуло в сторону занавесок. Из последних сил я метнулся к двери и упал, хватаясь за воздух.

В прибывшей машине скорой помощи находились две пожилые врачихи. Они измерили кровяное давление, что-то вкололи в живот, но не сумели меня поднять и оставили лежачим. Примчалась другая неотложка. Дюжие санитары положили моё «ватное» тело на служебное одеяло и перенесли в медицинский автомобиль. В больничке дежурил опытный кардиолог. Врач произнёс: «Обширный инфаркт. Найдите его родных». В моём кармане обнаружили кнопочный телефон и позвонили сестре. Она доныне работает учительницей в школе. Ей тоже немало лет. «Только десять процентов на девяносто, что ваш брат сегодня останется жить, — промолвил врач. — В моей медицинской практике это второй такой пациент. Первый не оклемался».

Он напугал сестру.

«Неправда, — подумал я в ту минуту. — Я — упрямый, я буду жить много лет: ведь я ещё не огранил свои шахматные задачи, не дописал свои правдивые рассказы, не досудился до справедливости, и самое страшное — я не был счастлив». Такие слова вертелись в голове. Язык же обмяк совместно с телом. Попытка разговориться не получалась.

«Молчите», — цыкали медсёстры, едва я что-то бурчал.

Разве не чудо, что в забытом провинциальном городке, где ямы на асфальте уже никогда не зарастут, и дороги повсюду в шрамах, появилось новое оборудование для стентирования коронарных сосудов. Уже нашёлся хирург, умеющий это делать. Он покинул столицу и перебрался в наш полуразрушенный мир для подвигов в медицине. Только лицензию на проведение операций больничка ещё не получила.

— Что будем делать? — спросил главный врач. — Отправим сердечника в областную клинику?

— По нашим дорогам его не довезут, — ответил кардиолог.

Когда я учился на спасателя, инструктор, проводивший занятия в горах, однажды поведал о том, как можно оперативно совершить вентиляцию лёгких иглою от шприца.

— Но не имея лицензии, этого делать нельзя. Вас посадят на десять лет. На глазах задыхается человек, жить этому человеку от силы осталась одна минута. Если вы неплохо знаете, как ему помочь, то делайте это незамедлительно, не бойтесь неволи. Чтобы всю оставшуюся жизнь, потом, не мучиться вопросом, что своевременно могли выручить друга и не решились. Вертолёт с медициной возможно прилетит через несколько часов, а то и вовсе не прилетит — не будет топлива в баке или другие причины.

Врачи решили меня спасти, не дожидаясь лицензии из Москвы.

Несколько лет назад зимою в эту больничку попал мой отец. Как ныне меня, на каталке его бегло повезли в сторону лифта. Папка дрожал, укрытый шубами. Двусторонняя пневмония — нелёгкое испытание для старика, которому исполнилось восемьдесят лет. Лифт тогда спустился нескоро. Я это вспомнил и приказал себе держаться. Уже потом, поднимаясь, окунулся в тьму и очнулся в палате реанимации. Под носом посвистывала трубка, откуда сочился кислород. На пальце висела прищепка. Через неё на мониторе отражалась работа сердца. Наблюдательный пункт находился в центре палаты. Над столом висело изображение Иисуса Христа. Где-то за окошком на воле звенели колокола, угадывалась осень. Мне улыбнулась санитарка, убиравшая помещение.

— Кто это намалёван?

— Разве не видно? — удивилась она. — Иисус Христос.

— А почему не доктор Пирогов или доктор Павлов?

— Хороший вопрос, — рассмеялась уборщица. — Так решил доктор Жмудь.

Спустя минуту, протирая повторно полы в проходе, она поглядела на изображение Божьего сына и незамысловато добавила:

— Вы же живы, а Пирогов уже умер, но вечен Бог. На всё его воля. Этот лик помогает больным подняться на ноги и окрепнуть.

— Я слышу благовест за окошком. Какой сегодня праздник?

— День продолжения вашей жизни.

— Кто я такой, чтобы по мне звонили в колокола?

— Сегодня день усекновения головы Иоанна Предтечи и строгий пост. Но вы не бойтесь, вам можно кушать всё.

— Тут каждый день — строгий пост, — сострили рядом.

Я лежал под одеялом раздетый догола.

— Сестрица, где моя одежда?

— Ваша одежда в раздевалке. Она не пропадёт.

— Там на рубашке прицеплен один значок. На нём изображён Иоанн Предтеча. Тот человек, по которому сегодня звонят в колокола.

— Вы не волнуйтесь.  

— Я хочу показать этот значок всей палате и похвастаться, что Предтеча — мой опекун

— Мы в это верим, — ответила санитарка.

Чуть позже я узнал, что врачи провозились со мною шесть часов. Об этом рассказала моя родная сестра. За четверть дня она успела найти и привезти в больничку все мои страховки и паспорт.

Семь дней я провалялся в реанимации. Пил слабительные таблетки. Лёжа мочился и испражнялся. Мне было неудобно просить о помощи да приходилось.

Каждую ночь в палату привозили горьких пьяниц. Они сопротивлялись, ругались, порою нецензурно. Под эту безбожную матерщину дежурные с ними боролись, привязывая смирительными ремнями до коек, чтобы спокойно сделать какой-нибудь укол, ввести в тело катетер или совершить иную болезненную процедуру. Утром такие больные уходили. Домой ли, в другую палату, я не гадал.  

На особом внимании у врачей находился с виду немолодой бессознательный человек. Его диагноз я не знаю, думаю, что рак. Он бредил и часто повторял имена Серёги и Ольги. Должно быть, Серёга был его сыном, а Ольга могла быть женой. С нею он разговаривал строже: «Ольга. Немедленно подойди ко мне, где Серёжка? Какие же вы у меня нерасторопные». В такие минуты из дежурного персонала кто-нибудь оставлял дела и направлялся к пациенту, трогал его за руку или подтягивал на нём простыню, чтобы тот успокоился, замолчал и подумал, будто Серёжа или Ольга пришли к нему на помощь.

 Как-то в палате на несколько минут не оказалось ни одной медсестры. Беспокойный больной заволновался.

— Сережка! Где твоя мамка? Я кому говорю?

— Печалится, — сердечно вздохнула моя соседка.

И мужчины, и женщины выживали в одном помещении, не стесняясь друг друга. Были, конечно, ширмы, но для блезира.

— Никто не знает этого человека. Уже звонили в полицию, — шепнула больная.

— И что же?

— Оттуда ответили, что в розыск никто ни на кого не подавал.

Врачи спасали больного, не имея его страховок, без всякой оплаты, на совесть, не зная фамилии пациента. С годами меняется внешность. Но прежней остаётся манера разговаривать и ругаться.

— Кажется, что я где-то слышал голос этого человека, — вмешался я.

— Вы попробуйте это вспомнить.

— Уже пытаюсь да не могу.

— Покушайте виноград.

Между мной и собеседницей находилась тумбочка, на которой лежали ягоды изабеллы. Я отказался:

— Не хочу. Она очень кислая.

После этих слов неопознанный больной повернулся в мою сторону и настороженно стал прислушиваться к нашей болтовне. Когда умирал мой отец, исколотый морфином, я заметил, что многое, происходящее в мире, он всё-таки понимал, не открывая глаз, по звукам от телевизора или от нас – его детей. И реагировал на это движением или стоном.

— Ольга, Серёжа, Саня...

Я вспомнил этого человека. Однажды я попытался его убить. Уже потом, через несколько лет, в отместку он ударил меня ножом.

— Это Шуба из девятого дома по улице Мира. Звать его Генкой.

— Может быть, это — Шубин? — осторожно переспросила подошедшая медсестра.

— Может быть и Шубин. Прошло полвека. Нам за шестьдесят.

2. Изабелла

Выращивать виноград это — подвиг. Богатые на сахар сорта боятся морозов. Только Изабелла плодоносила из года в год. Её чёрные ягодки были кисловатыми и мелкими. Папка кропотливо работал на огороде. Нянчился с каждым стебельком. К зиме, как ребёнка, укладывал и накрывал Изабеллу от холода ватными одеялами. Во время весеннего паводка грядки топило водой. Надев болотные сапоги, отец приходил на приусадебный участок. Из-за забора подолгу смотрел, переживая, на виноград: «Не вымокнет ли он, не погибнет ли в эти минуты от избыточной влаги?». Яблочные деревья, крыжовник, смородина — более устойчивые к стихиям, но и для них наводнение бывает смертельным. Когда, наконец, разнузданная река убиралась восвояси, подсыхала земля, в первую очередь папка стеклил виноградные грядки — солнце было ещё не в силе.  Далее, летом, он снимал это остекление и направлял по верёвочкам к небу вьющиеся стебельки. До осени с любовью поливал голодные виноградные листочки, спасая свое капризное детище от жары.

Каждая ягода выращивалась для меня. Но кисловатая Изабелла мне не нравилась, и мамка покупала другие сорта винограда. Их ягоды привозили из жарких стран. Я наслаждался продуктами торговли. Отец огорчался.  

Дядя Володя двоюродный брат моей мамы частенько приходил к нам в гости немного пообщаться. Выпивал принесённую с собою горькую водку, вдогонку пропускал стопаря из наших запасов, потом — на посошок. Прощаясь, папка подавал ему кулёк с виноградом и провожал со словами: «Сашка его не ест, стал привередливым. Возьми для Маринки». Моя троюродная сестрёнка была больной от рождения. Говорили, что она долго не проживёт. Мы этого не хотели. Забрав виноградец, дядя Володя уходил. Я же виновато прятался от отца. Тот улыбался. Главные плоды его садового творчества нашли едоков.

Четыре района нашего города стыковались в месте, где находились строительные склады. Часть материалов хранилась под навесами или в закрытых на замок помещениях. Дети туда проникнуть не могли. Доступными оставались лишь площадки для складирования сыпучих материалов: горы песка, щебёнки, известняка. Под мостовым подъемным краном, как баррикады стояли фундаментные блоки и плиты перекрытий. Из-за них, набрав дроблённых камней, детвора нападала друг на друга, случались драки. У нас оставались набитые шишки да синяки. Как-то около базы расположился железнодорожный состав. К его платформам были привязаны большие железобетонные трубы — цаги. Новый полигон мы освоили с лёту. Прячась за трубами и в трубах, играли в пятнашки.

Генка был повыше любого из нас. Он шишкарил. Всякий раз важно приказывал какому-нибудь салаге гонятся за остальными. Исполнительный слабачок становился мальчиком для битья. Чтобы отмаяться, ему нужно было кого-нибудь запятнать, кинув камень так, чтобы при попадании другой участник игры вскрикнул от боли.

— Кричал, значит майся, — требовал Генка.

Роли менялись. Теперь истязали человека, попавшего под удар. Дразнили его, смеялись, доводили до слёз. Если малец убегал, чтобы поплакаться, к мамке, ему свистели в след. Больше с таким пацаном не водились. Я не выказывал страха перед Генкой, но очень его боялся. Мне не хотелось оказаться изгоем. Терпел все удары камней и не хныкал, пока не столкнулся с неправдой.

Осень была, как лето, тёплой. Ещё не пожухла трава. Пылило. Желтели берёзы, клёны, тополя. Звенела маленькая речушка. В ней можно было ещё купаться, не опасаясь простуды. Мы играли в свою непутёвую игру, когда появился дядя Володя. Он был пьян. В руках находился огромный кулёк с виноградом для Маринки. Мальчишки повыпрыгивали из убежищ и побежали дядьке наперерез. Первым домчался Генка. Он выхватил из кулька самую большую гроздь. Дядька чуть было не упал, покачнулся, вскрикнул, прижал посильнее к себе остатки винограда и двинулся быстрым шагом. Вдохновлённая Генкиным разбоем ватага кинулась вслед. Через полминуты в руках у пьяного великана остались обрывки газеты. Шпана, как птицы, разлетелась и чирикала, смакуя ягоды. Хватило всем. Только я стоял и плакал, поняв, что больная Маринка сегодня не дождётся гостинца.

— Чего ревёшь? — спросил Генка. — Не досталось? Возьми у меня и хавай.

Задатки вельможи он имел. Я сердито отказался:

— Не хочу.

— Антракт окончен! Пацаны, этот чухан не прошёл естественный отбор. Он будет маяться всегда.

Генка оказался пророком. Я маялся всю жизнь. Кто-то кинул в меня булыжник. Я его поднял и ударил им главного обидчика по голове.

— Я убью тебя, Генка.

Фонтаном хлестала кровь. Бросив свою ватагу, побитый командир помчался домой, зажав свою голову руками. За ним я гнался до самого конца. Около подъезда сидели женщины.

— Бабушка, — крикнул окровавленный Генка. — Меня убивают.

Она защитила внука. Ударить старуху камнем я не решился и отступил.

Назавтра прямо из школы меня забрали в милицию. Перепуганная директриса семенила рядом с конвойными. Менты боялись побега, держали за рукава. От страха я сопел. Душили слёзы. Подъехала зарешёченная машина. В ней меня отвезли в детскую комнату милиции как малолетку — для постановки на учёт.

В коридоре сидел незнакомый мальчишка.

— Ты сам откуда? — спросил он.

— С Шоссейки.

— Ах, да-а, я тебя вспомнил. Ты кидался в меня камнями.

— А ты докажи.

— Я тоже в тебя кидался. Ты — Саня, а я — Олежек.

— Тебя за что сюда привезли?

— Пустяк, отпустят. Не в первый раз.

— Если ты начал каяться, то колись.

— Я у папаши стырил коробку с капсюлями, ну с теми, которые охотники вставляют в патроны перед охотой.

— Ух, ты! А у меня отец — садовод.

— Неплохо. Яблоки, груши.

— А дальше? Что было дальше? Ты стырил коробку с капсюлями?

— Теперь мой папаша будет лупить меня ремнём. Видишь эту звезду?

Он приспустил свои штаны. На теле синела отметина от солдатского ремня. Мне стало неловко перед этим мальчишкой за то, что дома меня так не бьют. Олежек раскаялся:

— За дело лупят. Я же сам виноват. Разложил свои капсюли на рельсах и не спрятался. Поймали с поличным… Прошла трамвайка — трах-тарарах. Как на войне из автомата. Люди на остановке перепугались. Ментавры насторожились. И вот  — я, опять в кутузке.

— Вот бы мне такое дельце провернуть…

— Я тебя обязательно научу, когда отпустят.

— А если поймают?

— Уже не поймают. Мы с тобой поднимем пальбу и сразу. убежим.

Его повели на выход, меня на дознание.

Молодая женщина, проводившая опрос, была сердита. Фамилия, имя, отчество, когда родился? Заикаясь, я отвечал и размазывал слезы по щекам.

— Вчера ты был такой смелый, хотел убить человека, а сегодня — весь мокрый и жалкий.

После этих слов я заплакал по-взрослому.

— Я всё равно его найду и убью.

Как на духу я рассказал обо всём.  

— Что Маринка? – грустно спросила милиционерша.

Она уже выглядела нестрашной. Основная беседа была окончена в мою пользу.

— А что Маринка? Отец у неё бухает. Не может остановиться. Моя сестрёнка осталась без винограда… Жива Маринка.

— Ты приходи, отмечайся и мирно играйся, не дерись. Для вас откроют шахматный кружок, также будут походы по Уралу.

— Ладно, — ответил я.

Почти весь год на каждой пионерской линейке говорили только о том, как опасно кидаться камнями и посещать строительные площадки. При этом перечисляли и разбирали всякие случаи травматизма да обязательно вспоминали о том, как я ударил Генку камнем по голове.

3. Тяготы и лишения

Через десять лет я оказался в строительной роте. Мы выполняли подземные работы по реконструкции ракетного ствола. Это был засекреченный объект. Воеводы галдели про тяжести и лишения при прохождении службы, требовали от молодых бойцов полного послушания. Все письма прочитывала цензура. Пугливые солдаты сообщали домой о том, как младшие командиры лупцуют свою пехоту. Искали правду в политотделах. Но, попробуй, впусти под шкуру штабного функционера: пожалуйся, поплачься. С его же подачи тобою станет распоряжаться любой столовый работник. От страха первогодки убегали со службы в роковую неизвестность — в бескрайную оренбургскую степь. Бывало, вешались…

Мясом кормили только по привозу продуктов из далёкого города раз или два в неделю под руководством старшины. Но вот он уезжал к жене на несколько дней, и маслокрады опустошали запасы, как саранча. Однажды во время наряда по столовой я увидел обильно накрытый стол и продолжительно наблюдал за едоками. Мои командиры большими порциями поглощали горячее мясо. На это никчемное созерцание ефрейтор Ибрагимов назидательно произнёс:

— Товарищ рядовой. Вы тоже когда-нибудь станете «дедушкой» и будете питаться в полную меру. А пока идите в кочегарку и выполняйте работу по заготовке дров.

Разве не так по сей день обещают лучшее люди, имеющие достойную должность и возможность что-либо украсть?

Другие молоденькие солдаты в это время, передвигаясь вприсядку, скребли в обеденном зале мокрые деревянные полы осколками стёкол. Над ними размахивали ремнями распоясанные пьяные дембели из хозяйственного взвода и орали:

— Вы чуханы и поломойки.

Это было немногое цензурное из того, что они несли.

Меня назначили мастером на участке по производству изоляционно-покрасочных работ. Лето промчалось, округу обложили дожди, в подземелье поднялся уровень грунтовой воды. Ракетную шахту затопило. Вся водозащитная кампания пошла насмарку. Военные строители без отдыха боролись с потопом. Вёдра с водою из бездны они поднимали верёвками. Опорожняли под косогор. Работяги дрожали от холода мокрые с ног и до головы. Но вода не убавлялась. Мне казалось, что наводнение не окончится никогда. Подоспели насосы, стало легче. Появились дренажные трубы. Когда усилили вентиляцию, в ракетном стволе подсохло. Покрасочные работы возобновились. Теперь они проходили в ускоренном темпе. Но тут пришла иная беда.

Пазухи между пусковой установкой и стенками ямы, в которой она находилась, были узкие, вязкие. Наши командиры никогда не марались. Сверху никто из них не видел того, что творится внизу. Как тараканы, изворотливые солдаты скрывались в яме от лишних взглядов, чтобы немного покемарить.

Вовка Шахрай получил из дома посылку. Держиморды нашей роты многое отобрали. Но кое-что из коврижек солдат утаил и припрятал на стройплощадке. Выйдя работать в ночную смену, он и его товарищ Тимоха Ситник незаметно спустились в яму, чтобы съесть эти гостинцы. Земля излишне раскисла, стала подвижной. Случился оползень. Вовка погиб, а приваленный Тимоха был неподвижен. Он кричал. С оказанием помощи оплошали. Шаткие лестницы опрокинуло землёй.

Было за полночь. Я отдыхал в казарме после наряда на кухню.

— Вставай, — растолкал дежурный по гарнизону. Самоуверенный, циничный человек.

— Ты — мастер по покраске ракетного ствола?

— Так точно.

— Я — капитан Берг. Одевайся и бегом...

— Куда бежать? Обратно в столовку?

Залётный «полководец» задыхался от гнева.

— На твоём рабочем участке...

— Что-то случилось?

— Погиб солдат.

— Я туда никого не посылал.

— Об этом ты завтра расскажешь военной прокуратуре, а пока за мною — в кузов автомобиля. Я тебе покажу, где раки зимуют. Ты у меня сегодня голыми руками отроешь каждого человека. Зубами будешь рвать мокрую землю.

— Кто погиб?

— Похоже Шахрай, — подсказал сержант Адамян.

Берг вошёл в канцелярию роты. В полуоткрытую дверь было слышно, как он совещался с командиром нашей управы, не зная, что предпринять.

— Глубина — тридцать метров, — оправдывался вояка. — На стройке один прожектор, товарищ полковник. Он с другой стороны объекта.

— Как солдаты попали в яму? — ревел репродуктор.

— Откуда я знаю, товарищ полковник.

— Спуститесь вниз и узнайте!

— На бровке ямы, товарищ полковник, появились многие новые трещины. Это усугубляет ситуацию, может случиться повторный обвал.

— Ищите виновных.

— Одного виноватого я уже нашёл. Это мастер.

— Второй виноватый, товарищ Берг, это — вы, — съехидничал вышестоящий говорило. — Объявите всеобщую тревогу.

— Есть, товарищ полковник, только люди устали!

— Мои приказы не обсуждайте, а выполняйте и никогда не пекитесь о людях!

— Слушаюсь, товарищ полковник. Я уже приступил к выполнению вашего приказа.

Сердитый разговор закончился. Покидая казарму, воитель наказал Адамяну:

— Сержант, немедленно поднимайте личный состав и аллюром на производство — откапывать пострадавших. На трупы слетится вся управа, будет «апофеоз».

Первые прибывшие офицеры суетились, заглядывая в прорву с площадки ракетного ствола. Капроновые веревки, которыми мы недавно поднимали воду из шахты, валялись под ногами. Одна из них была уже в деле, её свободный конец болтался в яме. Раскачивая эту «соломинку» то вправо, то влево горе-спасатели надеялись, что кто-нибудь из попавших под оползень её увидит.

— Что слышно? — спросил дежурный по гарнизону.

— Уже ничего не слышно, товарищ Берг. Слышно было в последний раз пятнадцать минут назад. Похоже — каюк обоим.

К нам подошёл кинолог. На поводке у его собаки был большой карабин.

— Вот мастер, это — его объект, — представил Берг.

Меня осветили карманными фонарями.

— Как спустится в яму, товарищ мастер? — спросил кинолог.

— Тут были лесенки. Они упали.

— Кто отвечает за эту яму? Вы?

— Я отвечаю за покраску металлоконструкций.

Снова вмешался Берг:

— Как хочешь, зараза-мастер, но отправляйся вниз и вынимай из ямы пострадавших людей. Это приказ.

Капитан показал на верёвки.

— Есть, товарищ дежурный.

Будучи мальчишкой, я посещал туристический кружок. И хотя в далёкие походы не брали, научился вязать страховочные системы и узлы.

— Я жду, товарищ солдат, твоих великих действий!

Воитель издевался, имитируя добросовестную службу. Разогретый этими криками я связал на себе из верёвок беседку, выпросил у кинолога карабин, и бросился в бездну на тормозящем узле.

 Тимоха ещё дышал. Его придавили тяжёлые валуны, один из которых лежал у пострадавшего человека на животе, мешая ему пошевелиться. Другой валун прижал Тимоху к стене ракетного ствола. Когда я убрал эти глыбы, пострадавший солдат очнулся, но тело его не слушалось. Земля была холодной, местами липкой. Отрывая человека от смерти, я сломал себе несколько ногтей, саднили ладони. К этому времени в яму спустили сапёрную лопату. Ей я отрубил два метра бечевы и обвязал спасённого друга. Того успешно подняли из прорвы. Второго человека я отрыл под самое утро. Шахрай был мёртв. Покойника отправили в расположение части. Более суток он лежал на плацу в грязной одежде, с почерневшим раскрытым ртом, забитым землёй. Рядом разбросали печенюшки да конфетки, полученные погибшим из дома перед смертью. В назидание командиры проводили строем своих солдат перед человеком, нелепо погибшим на производстве.

Около месяца на меня повсюду орали, грозили тюрьмой. Я мыл полы на кухне и рубил дрова в кочегарке. Всякому невеликому командиру хотелось принять участие в моём воспитании — поизмываться, плюнуть в душу. Но комиссия, которая расследовала Вовкину смерть, не признала меня виновным.
Напротив, мои ночные действия оценили по-настоящему и объявили отпуск на родину. Четыре дня на дорогу, плюс десять дней гражданской жизни стали временной защитой от тягостей и лишений на воинской службе.
Я провёл их бессовестно. Пил водку и героически выпячивал грудь, пока не встретился с Генкой.
Это случилось в последнюю ночь перед отъездом из дома. Мой друг Олежек решил меня женить и привёл в женское общежитие. Туда же заявился Генка. На глазах у подружек мы затеяли скандал. В руках у неприятеля оказался кухонный нож. Он ударил меня в живот. Порез был поверхностный. Во время второго замаха я схватился за лезвие ножа и сломал его. На ладони осталась глубокая рана, откуда вытекала густая кровь. Мы пожелали друг другу смерти. Генку быстро уняли. Мне вызвали неотложку. Врачи заштопали тело, наложили тампоны, забинтовали и пообещали выписать больничный лист, да я всё-таки отправился на службу в положенный час. Вздыхала мамка.

— Останься, не доедешь.

— Я не могу.

Всё дело было в том, что предыдущий отпускник задержался на родине на несколько дней. В наказание людей из нашей роты долго «мариновали» без всяких отгулов. Это табу нарушили для меня, но пообещали его вернуть, если опоздаю.

4. В палате

В палате, куда меня определили лечиться после реанимации, прозябали без дела трое. Старшему, как и мне, было за шестьдесят, пузатый, звали Иваном. В больничку его доставили с гулянки: разнузданное давление, одышка, весёлый пульс. Диагноз – стенокардия. Всю свою жизнь Иван шоферил, мотался в далёкие рейсы и преуспел. Его тумбочка была похожа на бакалейную лавку: чай, халва, конфеты, печенье. Супруга ежедневно приносила в трёхлитровых банках то пельмени, то котлеты. Иван не скупился. Приглашал отведать вместе с ним дары его старухи, дабы не выбрасывать их понапрасну в мусорный бак. «Пропадут», -- огорчался бывший дальнобойщик, питаясь, как богомол, без остановки. На его обжорство врачи махнули руками.

Сосед Ивана Андрюшка был моложе. Он оказался таксистом. На медкомиссии у парня в груди услышали хрипы и отправили на обследование в клинику. Чего-то страшного не нашли, но, волнуясь, Андрюшка всё же по несколько раз на дню задавал бывалому Ивану вопросы о своём будущем. Очень боялся остаться без руля.

— От надоел, — посмеивался старик. — Ну, поработаешь в слесарке.

— Там тоже не сахар.

— Тогда ступай в свою контору. Ты пойми, голова, по трудовому законодательству, тебя уволить сразу не можно. Прежде предложат сменить основную работу на подсобную с доплатой.

— Не знаю такой работы.

— Скажем, охранником…

— Водителю это не к лицу. Не канает.

Полдня они по очереди листали старенький журнал «За рулём». Обсуждали заморские машины, ругали российский автопром – согласованно, дружно. Ближе к ночи, когда на всю больницу оставался один дежурный врач, Андрюха разогревал палатный телевизор до истеричности и духовно питался, ожидая скорой победы на украинской земле.

— Выключи телик, — сердился старый Иван, скрипя зубами. Ему хотелось уснуть. Но молодой товарищ возражал и перекрикивал новости.

— Мы небесная сила, исполняющая волю истории, — воистину это был трибун. — В нашей армии все святые и нет предателей.

— Андрюшенька, — умолял его сосед, — какой смысл от необъятного мира, если ботинки малы.

— Ты — пацифист, — не унимался оратор, доедая последние пельмени Ивана. — Такие, как ты, служили фашистам.

Ещё один пациент в палате каждый день изучал медицинские материалы. Он находил их по ноутбуку. На мониторе мелькали картинки, отображающие неловкую работу сердец, бегло передвигался курсор, появлялись объёмные научные тексты. Диагноз этого мужчины мне не известен. Звали Жаном. В больнице он скрывался от внеплановой проверки в финансовом отделе, где был, по-видимому, старшим. Человека ежедневно навещала молоденькая сотрудница. Чинно поджав коленки, она сидела на табурете перед больным, как фотомодель.

— На работе все сбесились, — мурлыкала женщина. — Пропали отчётные журналы. Ищут виновных.

— Ты подойди к врачу, порисуйся, и, пожалуйста, попроси его о том, чтобы меня отправили на лечение в Оренбург, — поручил начальник.

Так и случилось.

Собираясь в дорогу, Жан загадочно улыбнулся.

— Саша, у тебя — обширный инфаркт.

— Ты это к чему?

— У меня его ещё нет. Не довели.

— Это ж неплохо.

— На этом свете, Саша, тебе осталось жить несколько дней, от силы – год или два. В ординаторской про это говорили врачи.

— Я понимаю.

— Крепись.

Его улыбка была никчемной.

Ближе к ужину я от скуки шатался по этажам. Дверь в палату реанимации оказалась открыта. Одинокая санитарка нерасторопно выталкивала в проём медицинскую транспортную тележку. На ней лежал неподвижный человек, накрытый простынёй.

— Помогите, — попросила женщина. — Вместе сподручней.

— Куда поедем?

— Оставим тележку около подоконника.

Рядом находились двери лифта и служебный выход на лестничную площадку.

— Сюда прибудут люди из морга.

— Кто-то сегодня умер?

Волнуясь, я заглянул в палату реанимации. Генкино место было чисто заправлено.

— Да, это — он, — ответила санитарка.

— Вы уже отыскали его родных?

— По адресу, который вы нам назвали, никто из них не проживал, но в полиции проследили миграцию семьи.

— Удачно?

— Почти… Сам он — Шубейко Геннадий Петрович. Одинокий пенсионер. Бывший электросварщик. В последнее время проживал в соседнем городе Орске. Ольга, которую он всё время призывал к себе на помощь, вы помните, его дочка. Серёжка — её сынок.

— Получается Генкин внук?

— Они проживают в Чернигове. Украинцы. Около года назад Ольга приезжала к больному отцу на побывку и по-христиански хотела его увезти к себе домой навсегда, да случились проблемы. Женщина не сумела собрать необходимые бумаги для переезда отца в другую страну. К тому же последняя квартира у Гены не оплачена много лет. Дочка отправилась в Чернигов одна, желая воротиться с кое какими деньгами для уплаты долгов. А тут — военная операция.

— Понимаю… Границы закрыты.

— Час назад мы по скайпу всё-таки дозвонились до Чернигова. «Вы, -- обвинила Ольга, — убили моего отца». А мы его спасали. Разве это не так?

— Я согласен.

— Побудьте с Геннадием до приезда моих коллег из морга.

Санитарка ушла работать. Я уселся на подоконник. Мёртвое тело лежало на расстоянии протянутой руки. Проходивший мимо завхоз назидательно приказал мне подняться.

— Больной, вы не уважаете труд. Сегодня наши строители поставили этот новый подоконник, а вы его уже обтираете грязными штанами.

Я огрызнулся:

— Давайте стул.

Через минуту принесли табуретку.

На тележке находился мой враг. Когда-то я очень хотел его убить или увидеть мёртвым, и вот моё желание стало явью. Некому было печалиться над Генкой. Издалека с опаской косились в нашу сторону бродившие без дела больные. Пиликало радио. Любимые люди покойного не смогли проехать кордоны, чтобы в последний раз увидеть деда и отца. Самым близким человеком для Генки в округе остался я один. На сердце лежал тяжёлый груз прошлого. На этом свете, уничтожая врагов, мы от души добавляем: «Умрите, сгиньте», и… славим Бога. А что на том?

— Послушай, Геннадий. Разве мне стало легче от того, что ты сегодня скончался от боли в палате реанимации, в безродной тебе стране. Я не злорадствую. Я, ведь, тоже скоро умру проклятым и одиноким. Если на небесах твоя душа окажется в раю как праведная, то пускай она останется там, я не против. Но в аду я буду биться с тобою, как в детстве, покуда ты не воскреснешь. Вдруг после этого, Гена, ты увидишь своих детей на этом свете и повторно умрёшь уже счастливым.
Не надо тебе в аду с такими уродами, как я…

                2 -- 20 апреля 2023 года

                         * * *