ТЕЙМУР БАЙРАМОВ

НЕ ПО ЭТАПУ

(сборник рассказов,

объединённых общим сюжетом

в нечто, подобное повести)

Кобрино -2024

** ** **

НЕ ПО ЭТАПУ

Девятый майский день одна тысяча девятьсот сорок пятого ласкает город почти летним теплом. Ясное небо отражается в умытых недавней грозой зеркалах окон,а через распахнутые форточки, подхваченная ласковым ветерком, в дома просачивается медь оркестров, перебиваемая время от времени торжествующей хроникой. Война окончилась.

А по лагерям ярославской области запаренные опера перебирают дела по пресловутой пятьдесят восьмой... Организовывается очередная шарашка. В директора прочат молодого успешного главного инженера оборонного завода.

- Упаси нас Боже от ГУЛАГа,- папа обращается в Главк за назначением куда-нибудь, лишь бы не... И вскоре засобирался в командировку.

Вернулся расстроенный, и в кухонном - вполголоса - разговоре мне послышалось, что Кёнигсберг - очень красивый город, и что завод разрушен не сильно. А четырёхкомнатная квартира в центре города на втором этаже старинного особняка поразила дубовым паркетом и высокими потолками. И стрельчатыми окнами. В добротных шкафах - хрусталь и фарфор, на книжных стеллажах - забранные в кожу тома, по шифоньерам одежда.

Только вот хозяева куда-то подевались...

И мой отец отказывается от "завидного" предложения. В пользу назначения на родину. В Азербайджан.

Из двух вариантов: всесоюзной стройки завода синтетического каучука в Сумгаите и маленького заводика в Нагорном Карабахе в посёлке, куда, как выяснилось позднее, ссылали, безошибочно выбрал последний.

Как пел бард:

"Уехал сам, уехал сам —

Не по этапу, не по этапу"

Вспомним... А день был весенний, и музыка за окнами всё играла и играла, и по городским улицам носились на грохочущих подшипниками деревянных платформах нищие безногие защитники родины, и по трамваям молодые инвалиды с шапкой в руке, грязные, извергающие смрад перегара, клянчили милостыню:

- Не вижу белого я света,

Не вижу хлеба, то, что ем я...

И в засаленные шапки летела мелочь...

                   - - - - - 

ДОМ

Дом из серого нетёсанного камня смотрит на дорогу, только-только перебравшуюся по арочному мосту через бурную реку на правый берег её. Вдоль дороги через полкилометра выстроились двухэтажные бараки рабочего посёлка с чумазыми дровяными печами вдоль фасадов. Над печами всегда курится дымок, на плитах - закопчённые чайники и кастрюли.

Ещё дальше по дороге - загадочные Первый и Второй Участки с огромными деревьями грецкого ореха, под которыми по осени за час-другой можно насобирать мешок спелых ядрёных плодов, а там рукой подать до покатых лесистых гор, где по слухам обитали непуганные медведи...

...........

Наша семья жила на два дома. Папа в посёлке Мадагис, а мы с мамой в доме химиков. На Второй Нагорной улице. В Баку.

На летние каникулы семья собиралась в отцовском Доме из серого нетёсанного камня. Вблизи от ревущего водопада на Тер-Тер чай, обваливавшего возмущённую реку с десятиметровой высоты в жёсткое каменное русло.

Поперёк стремнины сосед по Дому старый грек Янго даи^* навешивал рыболовную сеть.

Крупняк шёл на нерест, шёл навстречу потоку, и серые торпеды рыбин падали, низвергнутые непреодолимой мощью, шлёпались в выбитое за века каменное корыто на дне реки, подпрыгивали, и попадали в ковш-ловушку.

Наваристая уха булькала в закопчённом котелке на очаге перед Домом. Старый грек что-то время от времени подсыпал в кипящее варево, бормотал неразборчивое. А мы заворожённо следили за его священнодействиями.

В иные дни в котелке варился суп из черепашьего мяса.

Эти медлительные рептилии никогда не переводились, они ползали по раскалённой солнцем каменистой земле, останавливаясь, осматривались, высовывали трехгранные головы на морщинистых шеях, и мы ловили их, и приносили в дар чудаковатому старику. А он угощал нас, набегавшихся под жарким солнцем, вечно голодных, наваристым бульоном...

.....................................

Мы - это сын заводского конюха Гришка Саакян, его вечный спутник Костя и я. Худые, прокопчённые горным ультрафиолетом, не отличить от местных. Разве что у Кости особой приметой странно выгибался палец на правой руке - недобрый след опрометчивости. Однажды маленький озорник сдуру полез на обрывистый речной берег за синекрылым щурком, и его ужалила новая хозяйка птичьей норы - гюрза. Костя долго болел, но выжил, а палец его так и остался скрюченным змеиным страшным ядом.

Мы развлекались, как могли. Вооружённые рогатками, особыми своей почти горизонтально развёрнутой вилкой, на которой крепилась тугая резиновая, вырезанная из противогазной маски, тетива, мы самозабвенно охотились за всем, что имело несчастье казаться дичью.

Выходили за косогор над рабочим посёлком, где вокруг стогов сена, заготовленного на зиму, паслись поселковые куры.

Косте доставалось быть загонщиком. Он пугал глупых птиц, и те пускались в бесконечный бег вокруг стога. На полуметровой ступеньке вспархивали, и небольшое расстояние пролетали по воздуху. И спотыкались о каменные заряды.

Добычу относили за ближайший холм. Разводили костёр.

Неощипанную, со всеми потрохами, тушку обмазывали глиной, и закапывали под горячие угли непрогоревшего костерка. Вскоре через многочисленные трещины будущего яства начинал выделяться ароматный парок. М-м-м...

.........................

Задняя стена Дома выходила на каменистый склон невысокой горы. Белая осыпь упиралась в синеву, и время от времени по крутизне её пускался шелестеть ручеёк из живых осколков древних известняков. Здесь я проводил упоительные часы.

Популярную минералогию Ферсмана прочёл от корки до корки, и старательно испытывал на кусочке стекла добытые в двух шагах от дома образцы. И вёл дневник находок.

Однажды на обрывистом берегу Тер-Тер чай увидел в полуметре вниз от дороги маленькую друзу горного хрусталя. Прозрачные пирамидки растопыренными пальчиками возносились вверх от основания этого Чуда. Драгоценную добычу нёс домой на полураскрытой ладошке, не уставая любоваться идеальными обводами блистающих кристаллов.

В Доме кроме папы жила семья Будаговых, Клавдия Васильевна, главный бухгалтер завода, и её муж дядя Ангел.

Комнату рядом с семейством главбуха занимал старик Янго, грек, отправленный в захолустье в ссылку по причине неблагополучия пятой графы.

Ещё один ссыльный - военврач Григорян - имел неосторожность неловко попасть в немецкий плен, сражаясь за неблагодарную родину.

......................................

Я подхватил тропическую малярию. Папа, как депутат райсовета, ездил по окрестным сёлам, и в этот злосчастный день взял меня с собой.

И среди янтарных шпалер медового кишмиша в совхозе-миллионере в селе Чайлу меня цапнул малярийный комар.

Болел тяжело, температура за сорок держалась по три дня, а потом наступал временный перерыв, и я выползал на крыльцо. На солнышко. Погреться.

Опальный военврач взялся за лечение: что-то колол, пичкал акрихином. Я пожелтел, ослабел, но в конце концов усилия ссыльного эскулапа завершились победой над грозной хворью.

Мой низкий поклон...

.....................................

В углу столовой Дома на тумбочке - папин радиоприёмник. С латиницей списков принимаемых станций, и неизменным завыванием глушилок, сквозь который слабо-слабо, но всё же пробивались крамольные заморские голоса.

- ... в эфире Радио Свобода...

- ... бурасы Анкара...

- ... Немецкая волна...

И Дом затихал, и все прислушивались к прорывающемуся сквозь искусственные помехи:

-... вы слушаете голос Америки...

Как быстро пролетало лето. На пороге осень, а значит подступало время школы. И мы уезжали из Мадагиса на долгие месяцы. В бакинскую квартиру на Второй Нагорной. И теперь будем видеться с папой в его редкие приезды.

А по утрам после завтрака - собираться в школу. Днём готовить уроки, а в оставшиеся часы выходить развеяться во двор.

И, конечно же, скучать по летним дням в Доме у дороги, по друзьям и добрым соседям, по рокочущему речитативу Тер-Тер чай.

 --------------------------------------

* - Янго даи - дядя Янго (азерб.)

----------------------------------------------------------- 

В БАКУ

- Как ты вырос...

Это бабушка Валя встречает меня. На столе - горячие пирожки:

- Кушай, кушай, никого не слушай...

И я выбираю самый большой.

Бабушка обнимает меня. Я трусь о неё головой. Какая она тёплая...

Сладкий чай с бабушкиными пирожками. Ну, и набил же я пузо! Глаза слипаются...

Августовским вечером жарко, и раскладушка застелена на балконе. Непривычная без клёкота водопада тишина. Изредка - гулкий клаксон машины.

Утро. Яркое. Солнечное. И недоумение: где я?

Быстро выпиваю кружку чая и выхожу во двор.

Всё, как всегда. Словно и не было каникул, и мы не уезжали к папе в Мадагис. Те же самые Валерка с Сашей, мои одноклассники, Толик Бондарев.

Меня встречают испытующие взгляды. Особенно осторожничает Толян, мой вечный обидчик... Так, так... Интересно...

Сели на скамеечку. Рассказываю. Слушают внимательно. День проходит под добрым знаком обновлённого моего статуса.

А назавтра - в школу. И встреча с одноклассниками. Интересно, интересно...

ПЕРВОЕ СЕНТЯБРЯ

Вторая Нагорная, Третья, Четвёртая... По правому тротуару вытянулась вереница одинаковых коричневых платьев и белых по случаю начала учебного года фартуков; а по левому тротуару - разномастно одетые мальчишки. Потоки текут параллельно, нигде не пересекаясь: девочки в тридцать шестую женскую школу, а мы - в сорок седьмую мужскую.

Впереди осень, зима и весна мучений наших...

...............................

Вот и школа. Куча мала на линейке.

Ко мне, приплясывая в предвкушении неземного счастья безответно поиздеваться над слабаком, приближается главный вражина - Эдик. По привычке робею, но стараюсь не показывать вида.

А Эдик, чем ближе, тем всё более съёживается его кураж. Останавливается, не доходя. Облегчённо вздыхаю.

.......................

Какие же в нашем классе парты маленькие...

.................................

На большой перемене угрожающе нарисовался Алик. Забияка и драчун:

- Ты мой раб?

И ждёт ответа, но вид непривычный, и смотрит не сверху вниз, как раньше.

Класс выжидает.

- Ну?! - надвинулся Алик.

Опасно надвинулся... Слишком близко...

И я, ещё не созрев бить по лицу, просто оттолкнул нахала, но с непривычки не рассчитал силы. И мой обидчик грохнулся на пол...

Лежит. Моргает: что же это случилось-то со мной?

Класс замер.

Я подошёл к поверженному. Протянул руку.

.............................

На следующий день меня избрали в школьный Учком.

Порассуждаем...

Кто из вменяемых не задавался вопросом, почему так живуча дискуссия о форме одежды для учащихся? Какой смысл в попытках обрядить одинаково?

Не потому ли, что заключённых в форменное легче заставить мыслить по-предписанному?

И вот уже спущена Директива: обрядить в казённое , построить и гаркнуть:

- Равняйсь! Смиррна!!!

И разделили литературу на "вступление - основная часть - заключение", а историю на "до революции" и "после революции". И - не сметь рыпаться! Ибо, шаг влево, шаг вправо... Конвой стреляет...

И между не укрощёнными пока учениками и злосчастными учителями, не считаясь с потерями, бушует перманентная необъявленная война.

Эх, школа, школа.

Надо же было придумать: "школьные годы чудесные..."

------------------------------------------------ 

УРОК КОНСТИТУЦИИ

Я чуток припозднился, и застал звонок на подходе к дверям класса.

Шла перекличка. Что-то бормотал контуженный Аркаша, позвякивали голоса учеников.

Робко, тихо-тихо то ли постучал, то ли поскрёбся в дверь, начал я просовываться в тайной надежде, что всё как-нибудь устроится.

Аркадий Артёмович, кудрявый брюнет, гроза лентяев уставился на нарушителя. Его стеклянный глаз блеснул на побагровевшем лице:

- А-а-а! Сейчас я!

Дверь захлопнулась под ударом ноги, нос мой, онемевший сначала, ожил болью. Потекла кровь. Я смазал ладошкой липкие потёки и, осмелев, распахнул дверь...

Вообще-то в нашей школе рукоприкладство как воспитательная мера цвело пышным цветом. И указка с линейкой далеко не всегда дружили эксклюзивно с картой или какими-либо иными пособиями, а вовсю гуляли по чьим-то шаловливым рукам и головам. Этакие социалистические розги.

Битые обретали неписанное право потерпевшей стороны алкать Возмездия; и в моём печальном случае сам бог велел перейти в наступление: вот он я, а вот моя кровь...

Я решительно распахнул двери и к вящему удовольствию соучеников заблажил:

- Маленького нашёл? Обижаешь? Я на тебя директору пожалуюсь!

Класс злорадствовал: контуженный Аркаша таки здорово вляпался с этой моей юшкой...

Понимал и сам злодей, что ежели я теперь заявлюсь в директорский кабинет, то...

И дрогнул:

- Мальчик, - тихо промолвил экзекутор,

- мальчик, не плачь. Привыкать надо...

............................

Ух, пронесло... Я прошёл в класс. Сел за парту.

Шёл урок конституции СССР.

 ---------------------------------

ВОЕНРУК

Жаркий июньский день. Безлюдная полуденная аллея. Мы с приятелем прогуливаемся мимо пустующего по светлому времени летнего кинотеатра "Вышка", мимо домов-кораблей в стиле модерн двадцатых. Каникулы.

На каменном парапете, отгораживающем бурно цветущие олеандровые кусты от пешеходной зоны, примостился мужичонка. У ног его - бутылка, а весь облик красноречиво свидетельствует о её содержимом.

Мужичонка улыбнулся щербатым ртом и широко повёл рукой:

- Угощайтесь, ребята...

Военрук был из фронтовиков. Неважнецки одетый, но всегда чисто выбритый. На уроках военного дела обычно фонил лёгкий шумок, но равнодушный наставник на это никак не реагировал.

А сегодня - особый день - знакомство с прославленным оружием недавней войны. На столе лежит, молчаливый сегодня, автомат - символ победы. Весь вид его выражает угрозу, и три десятка пар мальчишеских глаз, не отрываясь, оглаживают поблескивающие обводы.

Военрук видит это, ему приятна заинтересованность питомцев, и он с неожиданной ловкостью, почти не глядя, разбирает кажущееся монолитным оружие. И вот перед нами аккуратно расположились на плоскости столешницы маслянисто поблескивающие кучки деталей.

А фронтовику между тем что-то вспомнилось. Он взволнован. Нужно перекурить...

.................................

Едва за вышедшим закрылась дверь, класс обезумел. Стол в мелькании рук пустел на глазах. Через мгновенье на нём сиротливо перекатывалась одинокая пружина. А только что бесновавшиеся ученики чинно-благородно сидели по местам. Тишь и гладь...

Военрук замер в дверях... Лицо перекосилось. Он затопал ногами, пустился в крик:

- Оружие?!

Класс с интересом ждал. Наставник сел за стол, достал блокнот, стал что-то записывать, перекликая учеников.

И не обратил внимание на движение у вешалки, где было развешено наше зимнее.

Неожиданно за спиной его выросла фигура, в растопыренных руках распахнутое пальто. Мгновенье, и полы сомкнулись на плечах и голове, а сзади заплясали тени, посыпались удары. Тёмная!

На столе тем временем вновь образовывались горсточки деталей, и класс отпрянул от поверженного.

Минута, другая...

Пальто зашевелилось. Поднялась голова. На лице - следы слёз.

- Ладно, ребята,- тихо сказал военрук, - проехали...

Он собрал автомат, бережно подхватил его и вышел из класса.

Говорили, что в тот же день уволился, и устроился где-то то ли сторожем, то ли дворником. Во всяком случае, больше мы своего учителя не видели. До сего дня...

 - - - - - - - - - - 

ВИТАЛИЙ ЯКОВЛЕВИЧ

Было это где-то, дай Бог памяти, году в одна тысяча девятьсот пятьдесят четвертом. Наш восьмой-первый класс. За партами – полный набор вполне хулиганистых молодых людей. Приболела историчка, пустой урок и - тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить, - класс старается не шуметь. На камчатке второгодники, вполголоса переругиваясь, режутся в морской бой, кто-то развернул принесённый из дома бутерброд, а мой сосед по парте скатывает с чужой тетради домашнее задание, и даже тихони-отличники шушукаются и развлекаются, как могут на своих первых партах. Лафа лафонтенская...

И тут открывается дверь, в класс входит директор школы Гайк Гевондович. За ним следом – бочком, бочком – молоденький субтильный субъект, слегка шаркающая походка, да и вся внешность которого не оставляли никаких сомнений – маменькин сыночек из центра города. Стиляга…

Гайк Гевондович, как и положено в таких случаях, представил своего спутника:

- Это ваш новый учитель Виталий Яковлевич Вульф. Прошу любить и жаловать. И шагнул за дверь…

С этого незаметного для мировой истории факта и началась недолгая преподавательская карьера будущего знаменитого телеведущего.

Вы смотрели по телеку передачу «Мой серебряный шар»?..

На сцене в кресле вальяжно расположился представительный (куда подевалась юношеская субтильность?) мужчина. Голос ворожит, а лёгкое грассирование ненавязчиво акцентирует аристократичность облика Ведущего. Неподражаемая манера доверительного повествования о знаменитостях, чьи имена у всех на слуху, полное погружение в атмосферу незаурядного их бытия…

Ах, Виталий Яковлевич, Виталий Яковлевич, как Вы были выразительны! Как знакомо неповторимы. Какими глазами мы, ваши бывшие ученики, провожали каждый ваш жест. Как впитывали каждое слово… Словно вернулись давние времена, когда отпетые аборигены послевоенного Арменикенда, требовали от желторотого новичка интересные истории, которых он знал великое множество…

И даже прибегали при этом к насилию…

Очередной урок. Виталий Яковлевич отрезвляет класс настоятельным требованием пройти по программе. Три десятка архаровцев шумно протестуют: даешь что-нибудь интересненькое. А поскольку педагог стоит на своём, реакция его оппонентов не заставляет себя ждать: наш староста демонстративно запирает дверь классной комнаты, а ключ забрасывает в разбитое окошко запертого стенного шкафчика.

Время между тем движется к концу урока, и незадачливому ментору пора двигаться в следующий класс.

Цейтнот под незатейливый аккомпанемент попыток найти взаимоприемлемое.

В конце концов Виталий Яковлевич обещает на следующем уроке что-нибудь рассказать помимо обрыдлой школьной программы, а класс согласился освободить невольного заложника мастерства Устного Рассказа…

Повторяю, это было где-то в пятьдесят четвёртом году, во времена, когда цунами славы еще не вознесло нашего учителя на вершину всенародного признания.

И нам, его воспитанникам, приходилось вот таким варварским способом вызывать будущего Маэстро "на бис".

БАБУШКА ВАЛЯ

Бабушка умирала. Она тяжело дышала, временами постанывала. Мама почти не отходила от скорбного ложа.

.....................................

Валентина Павловна, урождённая Епифанова, носила пенсне и курила ужасные сигареты "Памир", заправляя их в малюсенький янтарный мундштук.

Она самым удивительным образом сочетала нескончаемые кухонные заботы с обязанностями бонны для нас, её внуков, бессменно сопровождая на прогулках в ближний парк, и там у павильона детской железной дороги усаживалась на скамью, и доставала из сумки вязанье.

В игры наши она не вмешивалась, а мы время от времени сами прибегали, и бабушка доставала из сумки бутылочку с водой.

Так и росли под её ласковым контролем чуть ли не до позднего отрочества.

Мы были домашними детьми. В город в кино - только с бабушкой. Перед сеансом по заведённому обычаю заходили в гастроном рядом с кинотеатром. За ирисками.

Вот в зале гаснет свет, и бабушка достаёт заветный кулёк. Ириска сладко липнет к зубам, растекаясь во рту. Раздаётся бравурная музыка. По белому экрану бежит строка... Новости дня...

........

Бабушке было всего семьдесят восемь, когда проклятие рода Епифановых - сердечная недостаточность - настигло её. И она слегла. И, день за днём, таяла на глазах...

Мама старалась по возможности побаловать умирающую давно забытыми лакомствами...

Во рту непривычной сладостью растекалась клубника:

- Как вкусно, как вкусно...

...................

Похоронили Валентину Павловну Епифанову в Баку на арменикендском кладбище, где рядом с ней позднее обретёт последний приют её зять, мой папа.

Незатейливые бетонные плиты надгробий. Скромные надписи.

..................................

Могилы, бабушкина и папина, были как и всё арменикендское кладбище безжалостно срыты с лица земли. Захороненные останки вперебивку с деревянной щепой полусгнивших домовин частично заброшены в кузова самосвалов и вывезены незнамо куда, а то, что осталось, погребено безымянно.

Верно, сам Господь уготовил вечные скитания бесприютным душам нашим...

 --------------------------------------------

ВТОРАЯ НАГОРНАЯ

Подхватив тяжеленный портфель с учебниками, выхожу на лестничную клетку. Далеко внизу на самом дне четырёхэтажного колодца дымится ворвавшийся через распахнутую парадную солнечный луч. Перепрыгиваю через ступеньки, бегу вниз.

Сейчас мы с братьями Валеркой и Сашей из второй квартиры двинем по проспекту Ленина через семь перекрёстков туда, где на девятой по счёту Нагорной улице за оградой из металлических прутьев возвышается наша сорок седьмая средняя мужская.

Последний учебный день. Завтра - каникулы. А пока - нога за ногу - бредём в школу, где сдадим в библиотеку потрёпанные прошлогодние учебники и наберём новых... И непривычно рано разбежимся по домам. Уроков уже не зададут, и список литературы, которую надо прочесть летом, затёртый, отыщется только осенью перед самым началом нового учебного года..

- Последний день,

учиться лень,

и просим вас, учителей,

не мучить маленьких детей,

а то они умрут,

и в школу не придут.

Ну вот, дела сделаны, и снова по проспекту Ленина мимо невзрачных домиков одноэтажного Арменикенда^*, оставив по левую руку рынок, перебежав трамвайные пути, мы наконец свободные как птицы, сворачиваем на свою Вторую Нагорную.

Наш дом четырёхэтажным островом возвышается над чахлыми кустиками, обрамляющими неказистую улочку.

Вход во двор отгорожен железными воротами, за которыми вытянулась горловина прохода. В конце - гаражи, за гаражами - будка с рыжим Водолазкой. Это - сторожевой пёс. Лохматый и добрый.

Двор окружён высоким каменным забором, и мы чувствуем себя хозяевами Территории.

Проход от гаражей до ворот - наше футбольное поле. Здесь мы до седьмого пота сражаемся за голы. Меня, как самого маленького ростом, ставят на ворота. И называют Тэмиком в честь голкипера бакинского "Спартака". И я разворачиваю кепку козырьком назад. И чувствую себя Тэмиком...

Проходило время и вместе с ним мода на футбол, и мы выходили во двор с шахматами под мышкой.

А потом как-то разом все сооружали себе лямки: на кусочек меха со стороны кожи прикреплялась свинцовая таблетка для придания снаряду нужных навигационных свойств. Лямку подкидывали внутренней стороной стопы. И отсчитывали пары.

- Пара, две, три - считал игрок.

Мастера набивали до двух сотен...

А потом в клубе Лозовского, что напротив рынка, закрутили многосерийного Тарзана. И мы запрыгали по деревьям, издавая леденящие кровь йодли:

- А-уа-уа-а-а...Уа-уа...

А однажды наступал черёд подвалов, что под домом. Грязные, пыльные окна, забранные решётками, выходили наружу на уровне подмёток прохожих. Мы прятались в казематы, прихватив с собой папироски "Ракета". И пускали дымок в окна. И были горды своими мужественностью и взрослостью.

Но и это не удерживалось надолго, и мы безоглядно отдавались чему-нибудь новенькому.

А вот мода, не преходящая никогда, - это чтение затрёпанных томиков Дюма или Стивенсона, Гайдара или Кассиля в светлом читальном зале библиотеки на Третьей Нагорной. Когда бы не заглянуть в читалку, обязательно увидишь знакомое лицо, уткнувшееся в раскрытую книгу.

Вторая Нагорная не обижала нас. Местная шпана жила своей, изолированной жизнью. Воровской. А в перерывах между делами сиживали урки на лестнице первого этажа нашего дома и мастырили мастырки. На ладонь высыпался табак из распотрошённой папироски, туда растирали гулечку анаши, всё это ловко заправлялось в заранее приготовленную бумажную гильзу, и мастырка шла по кругу:

- Ах ты, планчик, ты божия травка... - по подъезду распространялся сладковатый с горечью дымок. Глаза курильщиков пустели. Лица делались нездешними:

- Ах ты, планчик...

Арменикенская шпана... Лихие ребята...

Однажды, когда я сидел на балконе и оглядывал с высоты четвёртого этажа дворы, на улице застучали выстрелы. На крышу прямо подо мной выполз Кунжул, один из местных бандюганов. Он страшно глянул на меня и провел ребром ладони по горлу:

- Молчи!

А по улице неуклюже бежал милиционер, и из чего-то черного в его руке выпрыгивали искры.

Южный фасад нашего дома выходил на восьмиэтажку, в которой жил мой школьный приятель Валерка Егиянц...

Что-то на Нагорной было неладное с рельефом, и потому валеркин двор распологался на пару метров ниже нашего, и с балкона был весь как на ладони.

К соседским пацанам мы предпочитали лазать через забор, хотя можно было выйти на проспект, и - рукой подать - оказаться у входа на лестницу, ведущую вниз во двор. Но кому нужен тротуар, если есть забор?

А однажды в тёплый летний день у этого самого входа-выхода, попирая сандалиями проспект имени вождя, лузгал семечки Бурый - Боря Аветисов. И напевал, притаптывая в такт:

- Об-ана, об-ана,

зарубили кабана...

Славно так напевал...

И я невольно подхватил заразительный мотивчик. А дома неправильно истолковавшая текст мама влепила незадачливому исполнителю подзатыльник. Тоже - память...

Много лет спустя, уже взрослым человеком, я как-то пришёл на улицу своего детства. Теперь она звалась по-другому, но была так же или почти так же неухожена, и ворота были - совершенно некстати - выкрашены казённой зелёной краской, и во дворе пустовала водолазкина осиротевшая будка. Сам же дворик был махоньким, и заборы - невысокими. И во второй квартире давно уже не жили мои приятели Сашка с Валеркой. И сам я пришёл не домой, а в гости...

* - Арменикенд - район города Баку, заселённый до недоброй памяти одна тысяча девятьсот девяностого года преимущественно этническими армянами.

ИНСТИТУТ

Моя Свобода... Она пришла скромной гостьей, и тихонько присела на ступеньки школьной лестницы, где я терпеливо ждал, когда же, наконец, вынесут аттестат, и смогу навсегда покинуть надоевшее за томительные десять лет негостеприимное заведение...

Неужели всё позади? Идиотские сочинения с обязательным "раскрытием образа", нотации менторов, замечания в дневнике, почему-то непременно красными чернилами?..

............................

Перелистываю справочник для поступающих.

Ага. Геологов готовит университет. Может, туда?

- Геологов, как собак нерезаных, - тут же отзывается мама...

- Иди в индустриальный на автоматику, за ней - будущее, - вступает папа.

- Хорошо, хорошо, - а это я...

................

Первый штурм институтской цитадели с треском проваливаю. Трояк по физике перечёркивает планы, предоставляя ещё одну бесценную попытку сделать правильный выбор.

Целый год, вдыхая вонь промзоны, я отработал слесарем на компрессорной станции под Баку.

И снова благополучно упустил шанс разобраться в себе.

Не сильно успешные потуги постижения техники показывали, что это - не моё, однако...

Однако осень вновь застала вступительные экзамены на пресловутую автоматику...

Сегодня сожалею, но тогда конкурс я выдержал, и нашёл себя в списках зачисленных. Я - студент. Сбылась мечта идиота...

.............................

Первый семестр пролетел незаметно. Сессия. Уже праздную хорошие отметки, и стараюсь попасть к экзаменатору в первых рядах. А, отстрелявшись, опьяниться сиюминутной Свободой, пока группа уныло мается у дверей чистилища.

Чёрт трудностей одоления гранита наук оказался не так страшен, и можно расслабиться.

Я с головой погружаюсь в новый для себя мир. Мир спорта. Точнее - велоспорта...

...................

Институтская секция ютится в подвале. На длинных стеллажах висят велосипеды, а тренеры колдуют у центровочных станков, готовя колёса для членов сборной.

Весёлой компанией катим по проспекту Нефтянников через весь город, Баилово, шиховский подъём, и вот мы на Сальянском шоссе.

Старое тутовое дерево. Отсюда начинается наша велосипедная жизнь.

Летом тренеры, сопровождавшие сборную института на выездные соревнования, позволили мне забрать велик домой.

И все каникулы напролёт вместо того, чтобы балдеть на пляжах Золотых Песков по обещанной папой путёвке, я наматываю под жестоким апшеронским солнцем полусотенные круги через Ясамальскую долину.

На осеннем первенстве института занимаю четвёртое место среди дорожников, а год спустя, выступая уже за сборную, трижды завоевываю чемпионский титул.

Я влюблён в велосипед, и тренируюсь усердно и неустанно.

А вот на лекциях появляюсь эпизодически и в основном - на перекличке. Потом удираю.

ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Во-ляре, о-о

Кан-таре, о-о-о-о...

Он всё время что-то напевал. Одну мелодию сменяла другая. И не было им конца. И все ворожили.

За плечами друга - семилетка по классу фортепиано, в активе - абсолютный слух, и мне не припомнить ни одной фальшивой нотки.

В институт Вартанчик был принят вне конкурса, как золотой медалист.

Учились мы в параллельных группах. И были друзьями. Неразлейвода...

Вартанчик жил на врастающей в горку перпендикуляром к проспекту Ленина улице Кецховели, наискосок от русской церкви. Одноэтажный домишко, такой типичный для Арменикенда, тесный дворик с тучным тутовым деревом посредине, под которым жаркими днями и летними долгими вечерами соседки перебирали горячие новости:

- Фадыкина палица лисапетну цепу попала... Сколько крову шло...

- Да, ты что?.. А я сегодня наквасила мацун. Вот баночка, отнеси Сирожику... Пусть покушает... Он такой худенький...

Время от времени тишина глухого уголка Большого Города наполнялась переливами колокольного звона, и набожные соседки крестились, что-то нашёптывая...

Выпадало ли вам счастье сиживать за чашечкой кофе на открытой веранде, и вслушиваться в неподражаемое плетение перлов арменикендского слэнга в изящной перебивке тягучих пассажей?..

Вечерами мы выбирались в Город погулять по нарядной Торговой, поглазеть на девушек, широко - из конца в конец - прошвырнуться по приморскому бульвару...

Я заходил во двор домика наискосок от русской церкви, стучал в незапертую дверь... А через полчасика, провожаемые всезапоминающими глазами, уже вдвоём, мы пересекали дворик в обратном направлении, и, пройдя под низенькой аркой, спускались до проспекта вождя революции, и шли, неторопливо перебирая знакомые улицы.

Мы были неразлучны, учились без напряжения, входили в сборную института по вело. И очень-очень хорошо дополняли друг друга.

Случилось это на отборочных соревнованиях.

Групповая велогонка. В какой-то момент я почувствовал, что сил больше нет, и, вообще-то совсем неплохой гонщик, скис. Еле крутил педали, и сошёл бы с дистанции, кабы не Вартанчик. Он, как добрая нянька, вился вокруг меня, успокаивал, обещал скорое второе дыхание. Подкармливал.

И я ожил...

Так совпало, что в этот момент нас догнал один из сильнейших гонщиков пелотона*. И, бросив друга, я укатил с ним.

А Вартанчик... Вартанчик сошёл с дистанции. И некому было в тяжкий момент поддержать его.

С этого дня появилась червоточинка в наших отношениях... Нет, мы не оборвали связи. Общались. Но прежнего тепла не было...

................................

Прошла чёртова уйма лет, но в душе моей, не утихая, всё звучит и звучит до боли знакомое:

- Во-ляре, о-о.

Кан-таре, о-о-о-о.

* - пелотон - основная группа гонщиков.

ЧТО ЗА ЗВЕРЬ - АЛЬПИНИЗМ ?

У ворот институтского двора выстаивается шеренга. Знакомые всё лица. Вон - Эдик. Наш. Энергетик. Курсом старше, но - свой в доску. Между прочим, - второразрядник по вело. Что он потерял в этом строю? А рюкзачок то - не из лёгких, ишь как парень согнулся. Бедняга...

Перед строем - старший. Что-то говорит. Ему хором отвечают. Забавно...

Потом странная команда грузится в институтскую алабашку^*, и адье - поехали. Бог знает, куда... Любопытно, однако...

И в один прекрасный день я напросился таки в поездку с институтским альпинистами. И тоже стоял в строю. И рюкзак оттягивал плечи. И в дверях велосекции собралась кучка моих друзей велогонщиков:

- Что это он затеял? Куда собрался?..

А ехали мы - полных восемьдесят километров на север от Баку, туда, где за обочиной шоссе - рукой подать - в синее небо эффектно впечатывались зубцы скального массива Беш-Бармак.

И налюбовался я его строгой красотой, и налазился по стенкам до помутнения сознания.

И так мне всё это понравилось!..

Однако время менять коней ещё не подоспело, и потребовалась пауза почти что в три года, пока я гонялся за сборную, и только после института, когда работа окончательно перекрыла время шоссейных забав, стало понятно, что надо что-то менять...

.............

Ранняя осень одна тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого. Первое восхождение. Шахдаг. Ночёвка у подножья четырёхтысячника.

Я изрядно занемог. Тошнит. Раскалывается голова.

- Не помрёт, - бросает проходящий мимо палатки Ёжик - типичная горняшка^**. К утру всё как рукой снимет...

И к утру наступает полное исцеление, и я иду к руководителю экспедиции.

- Александр Алексеевич, я здоров. Можно мне участвовать в восхождении?

- Разумеется, - коротко отвечает мастер.

И через пару недель нам торжественно вручают значки "Альпинист СССР".

Вот так неожиданно для себя я вляпался в альпинизм. По самые уши...

* - алабашка - грузовая автомашина с крытым кузовом, оборудованным для перевозки людей.

**- горняшка (слэнг) - горная болезнь, вызываемая кислородным голоданием. Проходит при наступлении акклиматизации к условиям высокогорья.

КРАСНАЯ РАКЕТА

В Завокзальном районе на улице Чапаева прямо напротив остановки трамвая пятого маршрута - неказистое здание. Бакинский "Спартак".

В кабинетике методистов сегодня тесно. Идёт распределение путёвок в альплагеря.

Путёвки очень недорогие. Тридцать с небольшим целковых с персоны, рвущейся в горы, и за такие "копейки" - полный пансион: размещение, не слабое питание, снаряжение и инструктора...

Смена в лагере - три недели среди ошеломительных красот высокогорья. Три недели общения с Горами, радостей постижения вершин.

А между восхождениями... Какие разговоры под покровом суровых армейских палаток... Какие песни под аккомпанемент старенькой гитары...

.....................

Но я отвлёкся. Баку. "Спартак". Тесный кабинетик. Во главе стола наш славный тренер и идеолог бакинского спартаковского романтического альпинизма Александр Воскресенский. Шурик.

Обсуждаются претенденты на путёвки. На самые привлекательные июнь и июль месяцы вне очереди такие спартаковские полканы, как двое неразлучных Юр - Карумидзе и Горин, иконописный Илюша Кантарович, богатырь Гена Миронов, основательный и неторопливый Вова Середа... Им - лучшее...

Я - значкист - притырился сзади. Моя очередь нескоро...

Терпеливо жду.

И вот наконец: альплагерь "Алибек". Сентябрь.

Прячу заветный бланк в карман. И пусть я не ведаю, что день грядущий мне готовит, в душе поют фанфары...

........................................

- Поезд Баку-Минводы отправляется с третьего пути, -голос диктора гулко разносится по полупустому перрону.

Сентябрь - неурочное время для путешествий, и купе общего вагона заполнено меньше, чем наполовину. Мы с Погосом вольготно устраиваемся на третьих полках, подложив рюкзаки под голову.

Ничего, что нет матрасов. Главное - можно лёжа прокантоваться ночь, а там...

Прохладное утро в Минводах. Очередь у кассы автовокзала. Билеты до Теберды...

Пялимся по сторонам. Импрессионизм в чистом виде. Мартирос Сарьян. перемешанный с Рокуэллом Кентом, пёстрый пейзаж с отчётливым южным гортанным акцентом.

Теберда. Экзотика на фоне снежных вершин, но озираться некогда. Бортовой газик до "Алибека" вот-вот тронется в путь...

.....................................

Сначала несколько пояснений.

"Алибек" и Теберда - альпинистский лагерь и город в Карачаево-Черкессии, Западный Кавказ.

Белалакая - вершина Большого Кавказа, 3861 м.

Карабин - пружинная застёжка для страховочной верёвки.

Акья - носилки-волокуши.

Ну как, просветились?.. Тогда, погнали...

Светлой памяти не вернувшихся с маршрута

"Алибек" вскарабкался на двухкилометровую верхотуру, и там обустроился: возвёл однокомнатные коттеджи-апартаменты для инструкторов, распланировал жилой массив из брезентовых армейских палаток для участников. Зелёные шатры этих палаток, высокие и просторные, подравнялись у кромки главной лагерной площадки...

В качестве вишенки на торте - самый высокогорный в Европе бассейн на зависть франциям и швейцариям плещет под горним небом голубой ледниковой водой. На отшлифованных временем и прикосновениями бортиках в свободные часы подставляются под солнечные лучи белокожие участницы, и проходящие мимо загорелые и мужественные инструктора бросают на них неравнодушные взгляды.

В сентябре месяце в горах затишье. Сложные маршруты закрыты, а в отделениях - сплошь значкисты, лелеющие почти несбыточное по осени - набрать зачётных вершин.

Дорога из Теберды, прорезала серпантином крутые склоны предгорий Большого Кавказа. Старенький грузовичок, нещадно тарахтя и выплёвывая из утомлённых недр своих клубы гари, старательно укачивал на многочисленных ухабах пассажиров, угнездившихся на прибортовых скамейках, без конца перетряхивал груду рюкзаков, лежащих на дне кузова у ног хозяев.

А вокруг такие красоты. Глядеть - не наглядеться. Эх, кабы ещё и не трясло... Но...

Не доехав до лагеря, рыдван остановился. Шофёр вылез из кабины:

- "Слезайте, граждане. Приехали. Конец" - и нам пришлось спешиться и продолжить путь на своих двоих. А грузовик чихнул, зарычал и укатил в лагерь. Благо, рюкзаки увёз.

Через час хода налегке по каменным ступеням горной тропы перед нами среди высоких остроконечных елей возник альплагерь.

Разместились по палаткам... Выползли наружу... Осмотрелись...

Хмурые лица, отрывистые разговоры. Что-то происходило...

И вот утреннее построение. Начуч немногословен:

- Над Белалакаёй - красная ракета. Группа москвичей попала в непогоду, и потерпела аварию. Двое пострадавших. На месте работают спасатели. Нужна помощь. Добровольцы?

Вот так, совершенно необычно отобранная группа, минуя обязательный-преобязательный для участников медосмотр, отправилась прямиком на склад за снаряжением, затребованными продуктами и железом, и чуть не бегом, пустилась, сопровождаемая инструктором, по крутой горной тропе в направлении Медвежьей Поляны.

Для справки, Медвежья Поляна это давным-давно освоенная стартовая площадка для выходящих на маршруты групп. На "медвежке" перед выходом участники переупаковывают рюкзаки, там последняя тёплая ночёвка на траве.

А дальше?.. Дальше каменные загривки морен, снег, льды...

Сегодня всё по-другому. Нет мирной суеты, не слышно шуток и смеха. Инструктор, чуть пришли, сразу собрался вверх. Последние указания. Группе - переночевать и ждать команды сверху, а нашей с Володей Погосовым связке рано утром выйти на маршрут.

.............................

Утро следующего дня. Ранний подъём и выход. Тяжелый путь к стене Белалакаи. Пот и сорванное дыханье. Сказывается отсутствие акклиматизации в разреженной атмосфере высокогорья. Наконец - стена... Вверх уходит веревка навешенных спасателями перил.

Щёлкнули карабины.

Вова идёт первым. Я с разрывом с десяток метров - за ним. Пот заливает глаза. Рюкзаки оттягивают плечи. А скалы не шуточные. Базальты Белалакаи не паркетный салон для светских раутов.

Метр за метром мы все дальше от подножья. Вниз лучше не смотреть. Это потом, походив по маршрутам, немного привыкаешь к высоте. А пока...

Сначала мы услышали голоса наверху. И вот она - полочка, по которой прохаживается начспас района.

Володя уже преодолел последние метры и сидит, свесив ноги.

Я лезу оставшиеся метры. Тяжело.

- Михал Михалыч, - это я к начспасу, - можно я отстегнусь от перил и пройду правее? Там, вроде поположе. Устал...

Начспас отмахнулся: - Отстёгивайся...

И продолжил свой променад.

Погос вытаращил глаза:

- Тёма, не отстёгивайся...

А я уже уходил вправо от перил, и через мгновенье пристроился рядом с ним. И глянул вниз... За перегибом скалы разверзлась пустота. Под ней, где-то там, метров на триста ниже, проблескивало солнечными зайчиками ледниковое плато.

Ах, какой же узенькой вдруг стала наша полочка...

И я инстинктивно сдвинулся поглубже, подальше от пустоты и ледника. И неловко навалился на сидящего парня в пуховике. И услышал стон.

.........................

Меня прицепили к концу тонюсенького стального троса, намотанного бухтой на катушку, на закорки усадили того самого парня, который стонал на полочке, и дюжий спасатель в красивой пуховке скомандовал, давай, мол, двигайся на край скалы, и вытягивай весом трос.

- Ни фига себе, турпоходик!

И я выпросил разрешение двигаться к пропасти на четвереньках. Вроде бы, не так страшно.

- Ну, что же, валяй, коли силов хватит, - осклабилась красивая пуховка.

Я смог. Мы повисли над пропастью. Какая-то сила покручивала трос, и перед глазами проплывала картина сначала стены, а потом она плавно перетекала в завораживающую панораму Кавказа с вершинами на горизонте, а потом снова наплывала стена...

Медленно-медленно, лёгкими толчками, мы продвигались вниз, пока не достигли скальной площадки, где нас уже ожидали спасатели из "Красной Звездочки". Сноровистые, они бережно сняли с меня мычащего от боли раненого, уложили его на носилки. Тут же вкололи что-то, а параллельно в раскрытый рот из тюбика (впервые видел такое чудо!) выдавили шоколадную гусеницу.

Дальнейшего я не увидел, ибо пришлось снова карабкаться вверх.

............................

А Вова к этому времени успел побывать на полке, которая стала последним приютом второго в пострадавшей связке.

Его звали Борис В. Сейчас он, плотно упакованный, лежал в алюминиевой акье. Четвёрка альпинистов, впряжённых в скорбную ношу, изготовилась. Вперёд уже выбежали разведчики, призванные торить путь. Вот ведущая пара вышла на лёд, а следом на натянутых постромках застучала по льду акья, и наконец арьергард, слегка натянув верёвки, сдерживая бег, выскочил на покатую поверхность ледника. Транспортировка началась.

Разведчики далеко впереди. Вот один из них предупреждающе вскинул руку: трещина!

Не мешкая, нашли удобное для перехода сужение, перепрыгнули. И побежали дальше. А двойка с разбега перескочила ощеренный зев ледяной бездны, сзади, ударяясь о края, громыхнула акья. За ней следом порхнули замыкающие.

Бегут по леднику альпинисты. Грохочет акья. Завершает своё последнее восхождение наш товарищ...

Внизу на Медвежьей Поляне - столпотворение. Те, кому не довелось выйти на маршрут, сейчас встречали нас, готовясь подхватить траурную эстафету.

А мы шли, усталые, гордые своей принадлежностью к благородному братству горовосходителей. Шли сквозь строй самых близких людей на свете

НЕСПЕТАЯ ПЕСНЯ

О, горы, горы... Мерцающая череда остроконечных пирамид в густом аквамарине небес. Стада белоснежных облаков мирно пасутся на крутых взлётах заледенелых стен. Где-то там наверху опрокинули золотую купель и льётся, льётся дождь солнечных лучей, и бескрайние снежники разгораются мириадами алмазов.

Тишина. Лишь изредка послышится скрипучий вскрик улара* или заворчит вдали набирающая силу лавина.

Горы, как не любить вас, и мы ступаем в ваши заоблачные чертоги с распахнутой настежь душой.

Добрых вам спутников, романтики гор. Единомышленников и собратьев. Не соперников...

Дай вам Бог...

.................

Год одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмой.

Горбачусь инженером-проектировщиком в прославленном ленинградском ТЯЖПРОМЭЛЕКТРОПРОЕКТЕ. Корплю над чертежами, и оттягиваюсь на перекурах.

И вот однажды, перекуривая, случайно узнаю, что в нашем проектном водится такой инженер Андрей Владимирович Тимофеев. Между прочим, мастер спорта по альпинизму и тренер сборной ленинградского областного "ТРУДа"...

Познакомились.

- Тары-бары, - и прославленный альпинист, именем которого назван шестёрочный** маршрут по стене страшноватой, но обольстительнейшей Шхары***, приглашает меня потренироваться. В сборную ленинградского "ТРУДа". Не слабо, да?

И в спортзале на динамовской базе, и на кроссах в Кавголово, и на приозёрских скалах я на равных с бывалыми альпинистами-тимофеевцами до седьмого пота упражняюсь в иезуитских трюках, придуманных мастером, бегаю по пересечёнке, лазаю.

А после тренировок тороплюсь на электричку домой. И упускаю возможность поближе познакомиться с командой. И сегодня не могу вспомнить ни одного имени, хотя, - замечу в скобках - буквально всё, что касается моих бакинских спартаковских друзей, бережно храню и лелею в заповедниках благодарной памяти.

Но вернёмся к повествованию.

По результатам тренировочных сборов я был зачислен в основной состав.

И в конце июня одна тысяча девятьсот шестьдесят девятого года мы выехали на Кавказ. На базу альплагеря "Безенги".

Приехали в пересменок. Лагерь непривычно малолюден. Заезд участников ещё не начался. Мы - первые...
Интенсивная акклиматизация, тренировки. Снег. Лёд. Скалы.

Знаменитое безенгийское Футбольное поле. Ледниковое плато, окантованное отвесными стенами. Скальная тренировка.

Идём по маркированным маршрутам связками по двое. Я - новичок в команде - второй на страховочной верёвке.

Ведущий передвигается легко, забивая по ходу крючья. Я страхую, стараясь вовремя и на необходимую слабину выдавать верёвку.

Последние метры отвеса. Напарник скрывается за перегибом.

Иду вверх. И верёвка начинает заметно провисать.

Вот из-под ноги предательски выскальзывает живой**** камень. Срыв!

- Держи!

Остановился сам на ближней полочке. Отдышался и снова вверх.

И снова верёвка ослабевает, всё удлинняясь и удлинняясь свисающей петлёй.

А наверху - картина маслом...

Наслаждающийся сигаретой ведущий. Верёвка для самостраховки со знанием дела обмотана вокруг скального выступа, а вот другой - мой - конец её свободно зависает за край скалы. Страховочка-с?!

И я больше не верю ему.

..........................

Первое восхождение. Погода неважнецкая, и маршрут, заявленный по четвёрке, явно усложнился.

В штатном режиме подошли к последнему участку перед вершиной. Узкий, в снежных карнизах, перешеек между массивами обрывается растворяющимися в тумане и снежной круговерти стенами.

Замираю в нерешительности. Такое мне ещё не встречалось. Как проходить? Оборачиваюсь назад, и встречаю издевательскую улыбочку связки.

И наступает кризис.

- Валера, - обращаюсь к нашему инструктору, - я дальше не пойду...

................

На базе обсуждается ЧП. Тимофеев уговаривает остаться, обещает послать на Гвандру:

- Ты там сделаешься профессором снежных наук.

- Спасибо, Андрей Владимирович...

Я понял, что совершил роковую ошибку. И вот - расплата... На следующий день меня можно было увидеть в кузове машины, отправлявшейся вниз.

Прощайте, Горы...

* - улар - горная индейка

** - "шестёрка" - категория сложности маршрута (международный класс)

*** - Шха́ра — горная вершина в центральной части Главного Кавказского хребта, высота 5203 м

**** - живой камень - обломок массива, временно удерживающийся на теле скалы.

Здесь в записи образовывается неловкая пауза.

Прерывается плавное течение повествования,

и я решил протянуть мостик

между прошлым и настоящим

МОСТИК

Мы с моей жёнушкой Людмилой покинули Петергоф летом одна тысяча девятьсот семидесятого.

Скоро-скоро должен был появиться на свет наш старший сын, а своего жилья не было, и перспектива получить что-то и где-то не внушала оптимизма...

- Бросай свой Ленинград. Переезжайте к нам. Я тебе устрою жильё от завода, - сказал папа в телефонном разговоре.

И я выписываюсь из коммуналки в сталинке на улице Коминтерна, рассчитываюсь с долгами по всем адресам. Мы покупаем билеты на аэроплан, и...

И - прощай, Петергоф.

И здравствуй, Сумгаит, мать твою так и разэтак...

Далее - конспективно: работаю на заводе синтетического каучука, живём в жутком общежитие в посёлке Химстрой. С общим туалетом, в котором унитазы держатся на честном слове, и я ежедневно отшлифовываю квалификацию эквилибриста на горшке.

По утрам, когда просыпается бриз и угарное облако начинает медленно разворачиваться сизой пеленой, захватывая всё вокруг в удушающие объятия, мы вдыхаем его отвратительные миазмы. Это - знаменитые сумгаитские газовки. И нет от них спасенья...

И когда, спустя три года мы всё же въехали в страшенную двухкомнатную хрущобу, от которой шарахались все очередники, наш сын уже успел переболеть астматическим бронхитом.

Вскоре появляется на свет младшенький.

Между тем, я увольняюсь и устраиваюсь в академический институт, и мы живём от аванса до получки. И дважды в месяц исправно стреляю у зажиточных друзей трёшки-пятёрки.

Но мы молоды, и рядом друзья. Чуть поодаль, за тридцать вёрст с хвостиком - заветный дом на Второй Нагорной.

А рядом, рукой подать, - море. И солнце круглый год. А летом - арбузы, ешь не хочу. И виноград по дешёвке...

Пастораль...

Эх, время, куда торопишь ты стрелки стареньких ходиков?

ПРОЩАЙ, БАКУ

Не успели просохнуть слёзы сумгаитских армян, потрясённых февральскими погромами, как заполошил взбудораженный Баку. Беснующиеся толпы заполонили улицы и проспекты, и миазмы, восходящие из лона враз почерневших площадей, отравили старый добрый город ядом ненависти.

О, как оказался прост переход от условностей к сути жестокой человеческой природы...

Сначала жгли и убивали соседей. Тешились грабежами. Пировали на костях. Потом, когда самое низменное уже почти утолило голод, неведомая рука ловко развернула мутный поток туда, где затаилось в страхе безвольное правительство. И ветер раздувал красные паруса новых лозунгов. Уже - политических...

И только тогда Москва, равнодушная к трагедиям тысяч и тысяч бакинцев, вдруг очнулась, и танковыми колоннами подмяла город, вдавила в землю наспех сооружённые баррикады, сметая живое и неживое на своём кровавом пути.

Мятеж захлебнулся. Потрясённый Город замер в тревожном ожидании...

Забытые за почти что полвека послевоенного времени строгости комендантского часа нахмурили лица, редкие торопливые прохожие опасливо поглядывали на понурые воинские патрули, а немногочисленные авто учились притормаживать у перекрёстков шоссейных дорог, перегороженных шлагбаумами танковых пушек. И застывать под гипнозом выглядывающих из-за мешков с песком молчаливых до поры пулемётных воронёных стволов...

А Баку хоронил своих мёртвых. Высоко над городом в - пока ещё кировском - парке закраснела гвоздиками аллея жертв Чёрного Января.

Здесь всегда люди. Плач. Проклятия...

И пусть пора новых - ещё более яростных - митингов пока не подоспела, и велик был страх недавно пережитого, по казённым коридорам собирались группки единомышленников и о чём-то тихо переговаривались, и только взгляды в сторону проходивших мимо русских коллег выдавали почти не скрываемую от них ненависть... И тогда в свистящем шепотке мерещилось: чемодан, вокзал...

.....................

Летом одна тысяча девятьсот девяностого года мы загрузили нехитрый скарб в железнодорожный контейнер. Билеты на самолёт Баку-Москва вроде бы гарантировали начало свободной от страха жизни.

......................

Старый бакинский Дом с внутренним двориком, окольцованным застеклёнными верандами многочисленных квартир, с серпантином лестниц, опоясывающих стены и трассирующим прострелом верёвок, натянутых в верхотуре от окна к противоположному окну, на которых вечно сушится свежевыстиранное бельё.

Здесь живёт мой старинный друг Шурик.

Дом оседлал взлёт холма, погребённого под городскими кварталами. Вечер.

В окне открытой веранды светятся огоньки Сабунчинского вокзала и сквозь мглу проблескивают лучи рельсов, по которым время от времени, истошно вскрикивая, помаргивает светящейся вереницей окон поздняя электричка.

Наш хлебосольный хозяин колдует у плиты, на которой разогревается турка, а он тем временем крутит ручку кофемолки, и веранда погружается в густой благородный аромат.

Мы пьём из маленьких кофейных чашек чудесный напиток, укрытый нежной пенкой. И разговариваем, разговариваем. И никак не можем наговориться...

А за окнами, колыхаясь шелковым пологом, сгущается ласковая южная ночь. Новорождённый месяц цепляется за краешки рваных облаков, и то прорезывается золотом по чёрному бархату неба, то пропадает во мгле, будто и не было его. Последняя ночь в Баку.

Утром Шурик посадит нас в рейсовый автобус до аэропорта. Мы попрощаемся. Как выяснится впоследствии - навсегда...

***

Норд в одышке. Осип на бегу.

Месяц в облаке прячет прищурку...

Я сегодня ночую у Шурки,

Навсегда покидая Баку.

Всё как надо: вино, закусон,

За столом задушевные речи,

Вечер и скоротечен, и вечен,

И прозрачен, как утренний сон.

И уже - нараспашку душа.

Тост за горы - обычное дело,

За окном прокричит оголтело

Электричка, куда-то спеша.

Это нужно ещё превозмочь:

Неподъёмную тушу разлуки.

Стон бокалов. Дрожащие руки.

И последнюю южную ночь...

ВЫСЕЛКИ

Москва. Гостим у сестры. Тесновато, но ведь это - временно, не правда ли? У нас теперь всё - временно.

На следующий после приезда день встречаем сыновей, которых, спасая от мобилизации на чужую войну в Карабахе, на свой страх и риск отправили батрачить под Тверью.

Господи, какие они были чумазые и исхудавшие, когда вылезли из вагона электрички. Как бросились к нам. Как лихорадочно объясняли, что фермер - обманщик, и никакого наобещанного жилья для беженцев нет в природе, и что нужны ему безропотные, готовые на всё, батраки...

И мы приобрели билеты на питерский поезд. И снова пустились в бега.

Гатчина. Временно, снова временно, остановились у моего приятеля. Жили общиной, и деньги, которые нам ссудила сестрёнка, уже заканчивались, и я лихорадочно искал работу.

Вечерами всей семьёй прогуливались по городу, украдкой поглядывая на светящиеся окна чужих квартир.

А в бюро по трудоустройству меня обслуживать отказывались: нет прописки, нет работы...

Родина-мачеха, затеяв генеральную перестановку в захламленной квартире своей, о судьбе несчастных жильцов как всегда не подумала.

И среди беженцев с неотвратимостью чумы распространяется суицид...

Очередная (последняя?) попытка устроиться на работу. Барышня по ту сторону конторки отрицательно покачала головой. А потом вдруг, что-то припомнив:

- Попробуйте зайти на Володарскую улицу. В районные теплосети требуется инженер...

Кабинет директора районных теплосетей.

Вопросы, вопросы... И, - громом среди ясных небес, - предложение работать начальником участка при обязательном условии жить в посёлке, где расположилась котельная.

- С удовольствием, - это я, - но жить-то негде...

- Не вопрос., - а это уже директор, - дадим комнату в общежитии. Пропишем...

Мы, счастливые, - в деревянном бараке. Это допотопное сооружение первых послевоенных лет. То, что оно, пусть и очень ветхое, с общими "удобствами", дожило до наших дней, заслуга пленных немцев, которые добросовестно на десятилетия вперёд строили на чужбине жильё для врагов своих.

 ---

Первая получка.

- Тёма, запри двери. Да, тихо ты! - жена, опасливо оглядываясь, пересчитывает неслыханную сумму. Так я ещё никогда не зарабатывал...

Прошло три года. Женился старший сын. Ушёл в армию младший. Жизнь задавала вопросы, на которые мы с женой находили или не находили ответы. Всё, как у всех...

На работе я был на хорошем счету. Трудился изо всех сил своих, но...

Ох уж, эти "но"... Изменилось отношение ко мне. В худшую сторону. Дошло до того, что однажды завгар прямо сказал мне, что директор запретил выделять первому участку автотранспорт. А мне как раз нужно было съездить за двадцать вёрст к соседям за нужными запчастями. И я поехал на велосипеде.

В кабинете оказался к концу дня. Не успел войти, как зазвонил телефон. Директор.

- Теймур Алиевич, где ты? Я целый день не могу дозвониться...

Отвечаю, так, мол так и так, господин директор, завгар отказал мне в машине, пояснив, что получив на этот счёт ваше недвусмысленное распоряжение. Пришлось ехать на велике. А там, уж как успел...

В ответ молчание...

И я пишу заявление о переводе на вакантную должность кочегара.

По окончании отопительного сезона приказом по предприятию бывшего лучшего начальника участка переводят на рабочую точку. Попутно лишая всех премий.

И вот я тружусь у котла. Конторские время от времени наезжают в котельную, и по старой памяти не чураются пообщаться. И я многое узнаю из того, чего раньше не замечал. А зря...

Как оказалось, были и набралось их с избытком - причины, по которым я оказался в опале. И главная из них, - непозволительная неподкупность. Эксклюзивная. Со всеми вытекающими...

Хорошо, хоть во-время понял, что стал не ко двору. И ушёл. Сам. Не дожидаясь неминуемых санкций.

Уступив более сообразительному сменщику хлебное, как оказывалось, место...

Как там, у Высоцкого?..

Быть может, кто-то скажет: "Зря!

Как так решиться - всего лишиться!"

И я слышал от недоброжелателей, что уволен за пьянство. А сверху доносились отголоски начальственных аккордов со снисходительно-осуждающими нотками...

А я себе коротал смены у котла.

......................

Вот и подходит к завершению моё земное существование. Последние активные годы, увы, но довелось таки отведать от щедрот недовольства сильных мира сего.

Досыта хлебнул горя дворницкой жизни, наслушался нотаций хамовитых нуворишей, сторожа чужие авто...

Но ни разу за многие-многие годы не пожалел о решении навсегда распрощаться с кастой господ.

Кесарю кесарево...

                                                            Памятник СВОБОДЫ в городе Рига, Латвия.

                                                                                                         * * *

ЯРОСЛАВЛЬ - БАКУ - ЛЕНИНГРАД - СУМГАИТ - КОБРИНО, 1947 - 2024

Теймур Алиевич Байрамов,

родился в городе Ярославле в 1939 году.

В настоящее время существует

в посёлке Кобринское ленинградской области.

Пенсионер.

Женат, двое взрослых сыновей, внуки.

Автор нескольких сборников стихотворений.

Настоящий сборник-повесть - первый опыт автора в прозе.

Фото автора, 2024.

                                                                          *  *  *