— Элл, ты про какие-то исследования говорила, когда сбивала меня с пути истинного. - вспомнила Эмма, устроившись в большом плюшевом кресле в очень свободной позе, перекинув одну ногу через подлокотник. 

Она дохрустела круассан, и, не дотянувшись до стола, поставила чашку на пол. 

— Ты, вроде обычной врачихой была, даже ещё ординатуру не закончила, когда в театр перебежала. Какие там могут быть исследования, да ещё про секс? 

— Ещё как могут, судя по результату. - рассмеялась Элла. — Посиди ещё так, я только “Кодак” в тумбочке возьму. Пошлёшь своему Артурчику, чтоб знал как ты по нему тоскуешь. Извращенкой больше себя не чувствуешь? 

— Сама ты это слово. Но, если уж начала просвещать, продолжай. 

Она изящно изогнулась, придав своей позе даже некоторую изысканность. 

Элла проследила направление её взгляда и рассмеялась. Ну да, большое зеркало. 

— Жаль, света маловато. Шикарное получилось бы фото. 

— Там же вспышка есть. - поддержала тему Ева. 

— Вспышка “в лоб” годится только для шпионов: фотографировать секретные бумаги. И для туристов: “Здесь был Вася”. Она уничтожает объём и даёт резкие тени. 

— Да, такие объёмы жалко. - согласилась Ева. — Но так и просятся запечатлеть. 

Она, задумалась, припоминая. 

— Но где-то я такие видела, именно с тенями. Точно, видела. Цыгане такими в поездах торгуют. 

— Не купила? 

— Не-а. Там девки очень так себе. Не впечатляют. Вот мы - совсем другое дело! 

Эмма сладко потянулась. 

— Девчонки, как же хорошо с вами! Как же здорово. Легко так ещё никогда не было. 

— Ага, а теперь ещё музыкабы. - фыркнула Элла. 

— Какие “мызыкабы”? - встрепенулась Эмма. 

— Чухонка! Знать надо русский фольклор. Это воспитательница в детском саду разогнала, наконец, детишек по кроваткам. Сидит, отдыхает. И, вот прямо как ты, потягивается и приговаривает: “Хорошо-то как. Ещё музыкабы”. А один ребятёнок не спал и рассказал родителям. 

Красавицы расхохотались. 

— А кстати, это идея. Хочешь я с тобой Никодимовым поделюсь? Вот уж кто трепаться не будет, даже с великого бодуна. 

Эмма всерьёз задумалась над таким заманчивым предложением. На лице её даже начало прорисовываться мечтательное выражение. Но очень трезвомыслящая Ева возразила: 

— А вот этого делать не стоит. 

— Это ещё почему? Достигнет окончательной гармонии. 

— Для окончательной её и нас с тобой хватит. А вот... Помнишь, в каком-то романе про Штирлица: он вернулся домой к любимой жене после долгой загранки. Утром она завязывает ему галстук, а Штрлиц отмечает, что раньше она этого не умела. И всё. Но то Штирлиц. А как твой Артур? Даже очень умные мужики иногда бывают такими идиотами. Я не о галстуке. 

Эмма вздохнула. 

— Понятно, о чём. Ладно, закрыли тему. Элл, так что там за исследования? Сказала “а”, так продолжай. Не отвертишься. 

 Элла пожала плечами. 

— Так я и не отказываюсь. Только скажу не всё. Сами, девки, понимаете, тема такая. 

— Понятно, пожалей кота. Рассказывай. 

Ева устроилась во втором кресле и изобразила напряжённое внимание. 

— Значит так. Если не считать Фрейда с его фантазиями, то серьёзные исследования секса пошли только в сороковые-пятидесятые годы, и только тут, на Западе. Кинси и прочие. Знаменитая “Сексуальная революция” Вероники Ларссен. Много всего. У нас — только “Женская сексопатология” Свядоща. Только женская и только патология. О норме там только несколько очень застенчивых абзацев. Как-то размножаются строители коммунизма, и слава КПСС!  Хватит им того. Не нужны нам всякие буржуазные излишества. 

А вот нам, в смысле НАМ, для работы понадобились реальные данные. Перекопали всю буржуйскую статистику. С точность до знаков после запятой не помню, но в общем так. Подавляющее большинство людей, как и прочих живых существ, гетеросексуальны. Однако, у некоторого процента отмечается гомосексуальное поведение, либо бисексуальное. Так же, повторяю, как у животных. 

Всё больше данных за то, что такие отклонения от нормы — это не расстройство психики, не болезнь, а просто врожденная особенность. Иногда — это больше к мужскому полу — демонстрация доминирования в группах. В среднем получается примерно так. 

Элла прикрыла глаза, вспоминая. 

— 93% мужчин и 87% женщин считают себя полностью гетеросексуальными, и 2% мужчин и 0,5% женщин — полностью гомосексуальными.  Тогда что в промежутке? Бисексуальность. Там ещё куча градаций, но это нам не важно. Всё равно не помню. Всё это усредненные данные. У наших самцов очень интересный разброс по географии, но не о них речь, а о нас, красивых и любимых. Значит, что мы имеем? Имеем плюс-минус тринадцать процентов бисексуалок. Многовато для патологии вообще и для извращений — в частности, согласны? 

— Согласны-согласны, только это всё статистика. Малая ложь, большая и статистика. Знаем. Ты давай про объективные исследования. 

— Вот умная ты баба, Эмма. Только за то тебя муж и любит. Ладно, не марив ше. То-есть не журыся. Знаменитость ляпнула глупость, все подхватили. Но ты права. Правда в другом. В слове “считают себя”. То есть сообщают о себе. А всегда ли честно? Иногда честно врут, поскольку представление человека о себе здорово расходится с реальностью. А нам нужна была реальность. Тогда что? Эксперименты. Ну, мы этим одно время занимались. 

Опять оставим самцов в сторонке, хотя с ними я тоже работала. Расхождения с опросами приличные. Ладно. Так вот, о нас, бабах. 

Получилось, что гомосексуалок среди нас примерно столько же, сколько же, сколько по статистике. Всего раза два больше. Зато бисексуалок, латентных, подчёркиваю, а не активных процентов за семьдесят. Вот от этого мы в дальнейшей работе и отталкивались. 

— Очень интересно. - сказала Ева. — Знаешь, я так, примерно и думала. Всё зависит от ситуации. 

— Ага, от неё. И от кое чего ещё. Хотя это тоже можно назвать ситуацией. 

— Ты о чём? - заинтересовалась Эмма. 

— О том, что мне кажется, что все...ну, почти все мы бисексуалки. Сейчас расскажу. Понимаете, я саму себя считала стопроцентной гетеросексуалкой. Оказалось, не так. Есть там у нас одна... чудо природы. Представьте себе огненно-рыжую полукореянку с косой ниже попы и с таким секс эппилом, что за ней манекены из витрин выскакивают. Но: абсолютная лесбиянка. Если надо, с мужчинами делает всё, что надо, к полному их восторгу. Очень артистичная особа. Так вот, она считает, что в любой женщине сидит лесбиянка. Всё дело в том, как глубоко сидит. Но, умеючи, можно её на свет божий вытащить. В общем, поспорили мы с Надькой. 

— И как? - живо заинтересовалась Эмма. 

— Проспорила я, проиграла вчистую. Но ни секунды не жалею. Она меня потом очень интересным вещам научила. 

Эмма вскочила с кресла. 

— Так вот, значит, ты меня чем! 

— Ага, именно этим. И кое чем ещё. Понравилось? 

— Эллка, зараза! Да я тебя сейчас... сейчас... вот прямо на месте! 

— Убьёшь? - спокойно уточнила Элла. 

— Нет, курат синд, зацелую! 

Кабинет маркграфа Фридриха Восьмого Баденского.  

Маркграф, его секретарь Клаус,  Мирэй, Окайя. Обе в светлых лёгких летних платьях с обширными декольте и пышными юбками.  Довольно простые причёски, драгоценности. 

Мирэй: 

— Фридрих, позвольте вам представить мою подругу, баронессу Окайю де ла Мар. Она же — мой офицер и командир отряда моих самых отчаянных шалунов. 

Маркграф: 

— О, мадемуазель, счастлив знакомству со столь необычной и прелестной особой. Понимаю ваших мальчиков, Мирэй. Будь я на их месте, подчинялся бы каждому вашему взгляду, воинственная баронесса. А будь я на месте испанцев, сдавался бы вам без сопротивления. 

Окайя: 

— Такое тоже бывало, ваша светлость. Но весьма признательна вам за столь изысканный комплимент. 

Маркграф: 

— Клаус, чуть не забыл. Принесите мне те два письма от маркиза де Торси. Ну, вы знаете. Мне сейчас пришла в голову одна мысль. Хочу её немедленно проверить. И побыстрее, Клаус. 

 Секретарь выходит. 

 Мирэй, очень тихо: 

— Фридрих, вы обдумали моё предложение? 

Марграф: 

— О, да, моя отважная ундина. 

Мирэй? 

— И что решили? 

— Что принимаю ваши условия и, мало того, сам охотно поучаствую в вашей игре. 

— С большой пользой для себя. 

Мркграф улыбается. 

— О, разумеется. И, смею ли надеяться на приз в игре не только политический?  

Окайя многообещающе улыбается. 

— Даже на два, ваша светлость. 

Все обмениваются многозначительными взглядами. 

Маркграф: 

— Тогда, как только вернётся Клаус, начнём. Alea iacta est! 

Откровенно любуется обеими. 

— Да, как вы и обещали: сегодня вы совершенно другая, без этого адмиральского мундира. Впрочем, и в нём вы были неотразимы. Но сейчас... 

Окайя: 

— Вам так опостылели ваши пухленькие европейские блондинки, ваша светлость, что вас потянуло на заморские диковинки? 

Маркграф: 

— В некоторой мере, баронесса. В некоторой мере. Но, как утверждают философы, summa est scientia. 

Окайя: 

Совершенно согласна с вашими философами. Добавлю только, что pelagus res est vita brevis sed scientia infinita. 

 На лице марграфа выражение крайнего удивления. Мирэй и Окайя с трудом сохраняют серьёзность. 

Мирэй: 

— Вы не ожидали подобного от туземки, ваша светлость. Вспомните, что я говорила вам вчера. К вашему сведению, я сама квартеронка, дочь французского дворянина и мулатки. 

 Маркграф, справившись с изумлением: 

— Воистину, этот мир полон чудес! Примите мои самые искренние извинения, глубокоуважаемая баронесса де ла Мар. 

Окайя: 

— Только вместе с комплиментами, ваша светлость. 

Все смеются. 

Мирэй: 

— Значит играем, Фридрих? 

Маркграф: 

— Играем, маркиза! 

Камера, стоп! Снято. 

Тот же кабинет. Маркграф и его секретарь. 

 Маркграф: 

— Доннерветтер! Так я и думал. 

 Клаус: 

— Что вы имеете в виду, ваша светлость? 

Маркграф: 

— Вот, смотрите сами. Сравните тон писем маркиза де Торси.  с   предъявленными этими особами. 

 Клаус: 

— Честно говоря, не вижу особой разницы, но вам виднее, эксцеленс. И что это значит? 

Маркграф изображает крайнее раздражение. Бьёт кулаком по столу. 

— Чёртовы самозванки! Вот что это значит. Авантюристки. 

Клаус: 

— Но, шеф, схваченный испанский негодяй явно узнал маркизу как морскую разбойницу. 

Маркграф: 

— Я сам слышал их диалог, прежде чем тот схватился за оружие. Они одна шайка, Клаус, одна шайка, не сомневаюсь. Что-то не поделили между собой, вот и всё. 

Клаус:  

— Так прикажите гнать их в шею, эксцелленс. Или добавить к испанцу в тюрьме. 

Маркграф: 

— Проклятье! Не могу, Клаус, не могу. Они представились официально, а я связан декларацией о нейтралитете, которую вы же и отправляли Людовику.  А его нрав прекрасно всем известен. Как, по-вашему, он потерпит такой демарш? Его королевство, вон оно, в нескольких милях, сразу за рекой.  А наши армии просто несопоставимы. Воевать из-за пары смазливых баб? Нет, тут нужно другое. 

 Клаус: 

— Осмелюсь спросить: что в таком случае делать, эксцеленс? 

Маркграф: 

— Пока пусть всё идёт как идёт. Постараемся обойтись без резких движений. А там видно будет. Можете идти, Клаус. Мне надо всё хорошо обдумать. 

 Клаус направляется к двери, но маркграф задерживает его. 

— Минутку, Клаус. 

Клаус возвращается. 

Маркграф: 

— Слушайте вот что: это моё открытие можете держать не в самом большом секрете. Я знаю, насколько вы молчаливы, но если случайно, за кружкой пива, не сегодня... Не опасайтесь моего гнева. 

 Клаус, с понимающей улыбкой: 

— Я выпью пива с кем надо, эксцеленс. 

Камера, стоп! Снято. 

Кабинет маркиза д’Этрте. 

Маркиз, бывший квартирмейстер Брессон Тень. 

Брессон: 

— Да, ваша светлость, это, вне всякого сомнения, почерк моего приёмного сына, Эмиля. Готов подтвердить это под присягой. Но дальше какая-то тарабарщина. Уж не спятил ли он? О, боже всемогущий! 

 Маркиз: 

— Успокойтесь. Из другого письма мне известно, что он в полном порядке и верно служит маркизе д’Ожернон. Из того же письма следует, что только вы и... ещё один человек способны прочесть этот текст. Я не тороплю вас. Хорошенько подумайте. Я доверяю вам дело государственной важности. 

 Брессон: 

— Это величайшая честь, ваша светлость, но... погодите. Орану ттиао мисса... орану ттиао мисса? Где-то я слышал такое. Дайте подумать. 

 Погружается в размышления. Шевеля губами, вчитывается в текст. 

 — Ну, премудрая девчонка, только она могла до такого додуматься! Ей впору всем флотом командовать, а не одним фрегатом! 

 Маркиз, улыбаясь: 

— Вот потому Его Величество и присвоил ей чин адмирала. Однако, Брессон, что там вы поняли в этом письме и что собой представляет эта, как вы сказали, тарабарщина? 

 Брессон, оторвавшись от чтения: 

— Всё, всё понял, ваша светлость. Это на языке араваков. У них нет письменности, но здесь все слова написаны нашими буквами. Эмиль пишет, что... 

Маркиз: 

— Что за араваки? 

Брессон: 

— Народ, ваша светлость. Несколько больших племен индейцев в Новом Свете, на островах, в основном. Мы часто общались с ними, и вот... 

Маркиз: 

— Понятно, Брессон, понятно. Тень! 

 Человек в маске подходит к столу. 

 — Предоставь господин Брессону всё, что ему потребуется для письма и вообще, всё, что он попросит. Мне нужен самый подробный и точный перевод, Брессон. Но, прежде чем вы приступите к работе, подпишите этот документ. 

 Брессон: 

— Что это, ваша светлость? 

Маркиз: 

— Ваше клятвенное обязательство под страхом смерти хранить всё, что вам станет тут известно, в абсолютной тайне. В противном случае вы никогда не покинете этих стен. 

 Камера, стоп! Снято. 

Сады Версаля. По дорожке прогуливаются маркиз д’Эртре и барон де Сегюр. 

 Маркиз: 

— Начали приходить сообщения от вашей спасительницы, Эркюль. 

— Рад слышать об этом, маркиз.  Надеюсь, с ней всё в порядке? 

— Более, чем. От неё поступают важнейшие сведения. Но, друг мой, ваша взбалмошная подруга вывернула весь наш план наизнанку! Буквально: наизнанку. И, надо признать, добилась такого успеха, о каком я не смел и мечтать. Это фантастическое существо, Эркюль, совершенно невероятное! Да хранят её Всевышний и все пресвятые угодники. Теперь я ваш вечный должник. 

— Рад это слышать, Луи. Вы даже не представляете, насколько рад. Но, нельзя ли подробнее, если это не государственная тайна. 

— Тайна, но для вас, друг мой. Итак, вот что мне стало известно. Ещё по пути в Баден она вдвоём с её подругой, как её? Да, с этой туземкой, отбились от двух нападений якобы разбойников. Истребили их всех до одного, не получив, судя по всему, ни единой царапины. Каково, а! Далее, ухитрилась устроить поиски самой себя аж в Роттердаме, где католиков, а особенно испанцев, мягко говоря, не обожают. 

Барон пытается что-то сказать, но маркиз отмахивается. 

— Да погодите вы! Далее, прибыв в Баден, отбросила ко всем чертям всякое инкогнито и заявилась прямо во дворец маркграфа Фридриха как официальный представитель короля. Прямо на дворцовый приём. С помощью того же Фридриха каким-то чудом захватила своего злейшего врага, этого проклятого испанского сатаниста, что улизнул тогда от вас. Под пыткой перед тем, как сдохнуть, он наговорил столько, что Совету Огня хватит работы на несколько лет. Мои люди донесли, что она, якобы, своей рукой снесла ему голову и кинула её в огонь, со словами: “Теперь-то ты уж точно не воскреснешь!”. 

— Вы сняли тяжкий камень с моей души, дорогой маркиз. То был воистину страшный противник. Где она сейчас, вам известно? 

— Где? Да там же, в Бадене! Под крылышком Фридриха. Открыла там салон, нечто вроде светского клуба для избранной публики. Самый шикарный в этом далеко не бедном городе. И, знаете, что она мне написала? 

 Барон: 

— Интересно, что же? 

— Если рыбаку слишком опасно гоняться за каждой рыбой в бурном море, пусть она сама косяком идёт к нему в сети!”. 

— Ну и как, идёт? 

— Не то слово, Эркюль. Да ещё какая крупная! Взять на крючок самого графа Рихарда Вальдштайна!  Да это всё равно, что залезть в потайные карманы всех Габсбургов разом. Что она там вытворяет, в этом своём салоне, вы можете себе представить? 

 Барон оглушительно хохочет. Вытирает слёзы носовым платком. 

— Представляю, Луи, ещё как представляю. Значит не зря я отправил к ней моих мальчишек. Видит бог, не зря. 

— Каких мальчишек, Эркюль? 

 Камера, стоп! Снято. 

— Уффф!. Здорово! Не воздух, а божественный нектар. Особенно после Парижа, который прямо провонял бензином. Даже не побегаешь там всласть. 

Элла подхватила, ойкнувшую от неожиданности Эмму, на руки и сделала пять приседаний с этой нагрузкой. 

— Ева, лови! 

— Ой, только не это! - отчаянно завопила блондинка, и была милосердно поставлена на ноги. 

— Ну вас к чёрту, девчонки! Вчера чуть не уронили. 

— Чуть не считается. - заявила Ева. 

— Подумаешь, ну уронили бы. Всё равно тебя ни в одном кадре нет. А ассистентку Саару подобрать не проблема. Да хоть Еву.  У неё сейчас своей работы мало. 

— Будет много. - заверила Эмма. — Катрин, конечно, на лошадках ездит совсем не плохо, но такие трюки не для неё. Да и не позволят ей рисковать. 

Она присела на скамейку, вытянула ноги. 

— Ну. Вы даёте, девушки! Пять кэмэ, и даже не запыхались. 

— Ничего, и тебя до ума доведём. - пообещала Ева. 

— Ага, приедет к Артурчику исправленный экземпляр. Ну, что, ещё кружок? 

— Нет, с меня хватит. И ещё дел полно. Я же не только на площадке работаю. 

— Работа - дело святое. - согласилась Ева. — Тогда пошли нах хаузе. 

— Кстати, о работе. Слушай, прима, ты понимаешь хоть что ни будь в последних эпизодах с этой баркой и с маркграфом? Абсурд сплошной. И зачем ему распускать слухи, если потом он сам во всём участвует? Я у Саара спрашивала, но как-то не вовремя. Он только отмахнулся. Там же логики никакой. 

Элла опустилась на скамейку рядом с ней. 

— Логика тут в том, что её отсутствие — это часть плана Мирэй. Натворить глупых, противоречивых и бессмысленных поступков, распустить слухи. И заставить ломать над ними голову своих возможных преследователей. Как говорят учёные люди, создать информационный шум. Вот и пусть мечутся в этом шуме, а она под него может спокойно обделывать свои шпионские дела. Это понятно? 

Эмма кивнула. 

— Вроде бы. А маркграф? 

— А он в этом деле не участвует. Он его “крышует”, как говорят в особо интеллигентных кругах нашего общества. И имеет с этого несколько выгод. Безопасность своего государства рядом с враждебной Францией и кучу материальных и репутационных выгод, при почти нулевом риске. Это есть в сценарии, просто мы же снимаем не в хронологическом порядке. Ты просто забыла. Их диалог на конной прогулке в парке. Когда вы это планируете? 

 — Да? Очень может быть. Замоталась я и забыла. Крышует, говоришь? Забавное словечко. Ладно, ноги отдохнули, можно идти. Курадиле тюдрокуд, железные вы что ли?! 

 Она увидела Еву, исполняющую что-то невообразимое на совершенно для другого предназначенном тренажёре рядом с терренкуром, под восхищённые реплики гуляющей публики. 

— Ничего, погоди, мы из тебя тоже человека сделаем. А то, понимаешь, ты такая вся разнеженная варяжская дева. Тьфу, оксюморон какой-то. Перед Артуром не стыдно? 

Плотного сложения, вся белокурая и полногрудая, официантка поставила перед ними тарелки с внушительными порциями карривурста и два здоровенных бирштайна со светлым пивом. Юхан отхлебнул. 

— Толль! Данке шен, фройляйн. 

И глядя в след удаляющейся девушке, добавил уже по-французски. 

— Вот настоящая нордическая женщина, Робер! Любуйтесь, пока ещё не поздно. Увы, исчезающий типаж. 

Жаннэ тоже пригубил пиво, причмокнул. 

— Да, хорошо. Кажется с вашей помощью, коллега, я и в самом деле начну понимать прелесть этого напитка. 

— Истинно мужского напитка, позволю себе отметить. Погодите, я из вас настоящего знатока сделаю. 

Они управились с едой и, заказав ещё по кружке, вернулись к теме, в которой им никак не получалось прийти к согласию. 

—  Да поймите же, Робер, что я ничего не имею против именно вашего варианта этого эпизода в салоне маркизы. Я обеими руками голосую за. 

— Так чего же вам не хватает? 

— Всего достаточно, даже в избытке. Погодите, не перебивайте. Вот именно к этому времени гугеноты уже разбежались по всей Европе и распространили всю эту утончённую, эстетизированную развращённость. Об этом времени один наш писатель в девятнадцатом веке выразился так: “Величавая дикость прежнего времени исчезла без следа; вместо гигантов, сгибавших подковы и ломавших целковые, явились люди женоподобные, у которых были на уме только милые непристойности. Всё так, Робер, согласен. И немцам это тоже очень понравилось. 

— Так в чем же дело? 

— В разнице менталитета южных и северных европейцев. Период, если позволите так выразиться, душистости вместо чистоты не накрыл так Германию и Скандинавию, как романские и англосаксонские страны. Эпидемии чумы и сифилиса уничтожили банные традиции там, но никак не повлияли на них у северян. Сколько бы очкастый герр доктор, окончивший Сорбонну, не твердил, что излишнее омовение, а наипаче — горячее  

—  раскрывает поры кожи, кои суть врата для болезнетворных миазмов, с ним вежливо соглашались и, проводив с почётом, шли париться в баню. Ибо без неё в холодном климате просто не выжить. Благо, дрова не проблема: леса бескрайние, только рубить не ленись. И мылись горячей водой и парились до одурения, а потом в речку ныряли или в снегу валялись... 

 Француз содрогнулся. 

 — ...голышом, все вместе, не различая ни пола, ни возраста. Без малейшего эротического или сексуального подтекста. Просто мылись люди и отдыхали, расслаблялись. Только гигиена как таковая, и всё! Нагота не была у северян безусловным секс стимулом. Это в отличие от вас, французов, и ваших соседей по географии. 

— То есть вы ведёте к тому, что появление голых мальчиков в салоне маркизы не произведёт должного эффекта? 

— Произведёт, но не того, что нужен Мирэй. Особенно после того, как эти аристократы вдоволь насмотрятся друг на друга в купальнях. Это же очевидно, курат синд! Удивит? Да. Развеселит? Непременно. Но атмосферы того изощрённо-эротического транса, который нужен маркизе и её команде для охмурения информированной публики и извлечения из неё нужной информации — вот этого не будет. Она не сможет даже возникнуть. Согласитесь, что я прав. 

— Что-то вы слишком разговорчивы для скандинава. - пробурчал Жаннэ. Но я вас слушаю. Знаете, почему? 

— Потому что я прав. 

— Хм, не только. Эти мальчики и всё там дальше, м-да. Это будет просто рефрен бала у барона. Да, это не то. Совсем не то. 

 Он заглянул в кружку. 

 — Нет, хватит, пожалуй, на сегодня. Так что вы предлагаете, дорогой месье Саар? Что у вас есть, кроме критики? Ик! Так есть что-то или нет? 

— Есть наполовину, дорогой месье Жаннэ. 

— Это забавно. Можете объяснить, на какую половину? 

Жанэ уставился на подвешенный в углу под потолком телевизор, по которому шла какая-то реклама. 

 — Я знаю, что надо сделать, но не знаю — как. 

— Ну-ну, и что же именно? - вопросил Жаннэ, не отводя глаз от экрана. — Растолкуйте. 

— Нужно сместить акценты во всём... во всём, я бы сказал, во всём образе салона как мероприятия, если уместно это слово. Чтобы он был отличным от множества других. Именно в сторону эротичности, но приличной. До некоторого момента. 

 — До не превращения светского салона в бордель. Так-так, кажется, я начинаю вас понимать, Юхан, кажется. 

 Жаннэ повернулся так, чтобы не упускать ничего из происходящего на экране. 

— Что-то вроде хеппенинга... занятно. Кстати, друг мой, у вас там, в Советском Союзе, приняты пижамные вечеринки? 

 Весь экран заняла страшно официальная физиономия диктора. Несколько секунд послушав немецкую речь, Жаннэ окончательно вернулся к озадаченному коллеге. 

 — Боши явно догоняют нас в сфере женской моды. Просто шикарные неглиже. 

 Он замер на секунду, озарённый идеей. 

— Юхан, это же решение нашей проблемы!  Вот оно, ваше “как”! Это же совсем просто: именно тогда входил в моду стиль неглиже и появилось понятие дезабилье. И приёмы гостей в интимной остановке, в будуаре. Пусть все гости в салоне маркизы д’Ожернон будут неглиже. И сама хозяйка салона — тоже. Вот вам ваша “атмосфера милой непристойности”, чёрт вас побери! 

 Юхан подхватил идею. 

— А такой атмосферой можно легко управлять и в нужный момент вводить в действие нашу пару юных секс-агентов. 

— А не вписать ли в сценарий ещё парочку таких же юных секс-агентш? 

— Надо подумать, не будет ли это чересчур. 

— Да, но на трезвую голову. 

— А пусть это будет дамский салон, только для дам. 

— И очень-очень избранных кавалеров. 

— Главное, ничего не забыть. Кельнер, битте, блокнот и авторучку, если можно. Герцлихе данк! 

Роскошное казино. Столы для карточных игр и игры в кости. В одном из углов большого зала игроки собрались вокруг рулетки. В другом — вокруг бильярда. Множество нарядных гостей. Среди них Мирэй и Окайя в центре группы дам и кавалеров. 

Граф фон Вальдштайн. 

— А вы удачливы в сражениях за карточным столом, госпожа адмирал. Наверно, не менее, чем в морских битвах? 

Мирэй. 

— Но и не более. По крайней мере, там я не проиграла ни одной. Надеюсь, я не совсем разорила вас, граф? 

— Просто не успели. Ещё немного, и я остался бы нищим. Не объяви распорядитель о закрытии заведения, плохо бы мне пришлось. Вы опасный противник, маркиза. 

Мирэй: 

—   Просто вы излишне азартны, граф. Это опасное свойство. Только и всего. 

 Некто из игроков. 

— Кстати, ваша светлость, вы почему-то избегает рулетки. А ведь это самая модная игра. И, кстати, изобретение вашего соотечественника, господина Блеза Паскаля. 

Мирэй. 

— Воистину, великое изобретение. Он хотел изобрести вечный двигатель, а изобрёл вечный разоритель. Нет уж, в такие игры я не играю. 

Все смеются. 

Кто-то из дам: 

— А в какие играете, маркиза? 

Мирэй: 

— В фаро,  вист, пикет. И на бильярде — весьма охотно. Вот только... То есть в те, где могу полагаться на свой ум и меткость. А доверять свою удачу слепому случаю? Увольте, я ненавижу ненужный риск. В конце концов это просто скучно. 

Та же дама: 

—  Вы не любите риск? Однако же, мы все наслышаны о ваших подвигах в морях Нового Света. Да и на суше. А эти ваши слова заставляют в этом усомниться. Так развейте наши сомнения. 

Мирэй улыбается, подмигивает Окайе. Та смеётся. 

Окайя:  

—  Признаться, господа, мы ещё не закончили сбор и, соответственно, сортировку всех слухов и сплетен о нас, поэтому не можем сказать, какие из них правдивы. Но совершенна согласна с капитаном... Прости, Мирэй, привыкла. Да, с адмиралом. Мы никогда не доверяем случаю и избегаем глупого риска. Только поэтому имеем счастье наслаждаться вашим обществом. В противном случае нас давно уже съели бы крабы. Или того хуже, мы гнили бы в испанской тюрьме, несмотря на каперский патент. 

Граф: 

—  Весьма резонные аргументы, баронесса. Браво! Однако же, вы не опровергнете россказни о том, что не просто так негодяй испанец, коего вы сразили едва ли не насмерть, даже не прикоснувшись к оружию, он не спроста назвал вас голой ведьмой? Это слышали многие. 

Мирэй и Окайя дружно кивают, соглашаясь. 

Мирэй: 

—   Даже не собираюсь ничего опровергать. Мы с Окайей обе иногда сражались голыми, как и пристало ведьмам. Суеверные испанцы лишались сна и аппетита, узнав, что мы где-то поблизости. 

Охи, ахи, перешёптывания. 

Мирэй: 

—  Какие ещё слухи о нас не дают вам покою, милейший граф? Мы готовы развеять ваши сомнения. 

Граф: 

—  В таком случае, прекрасная маркиза, правдивы ли рассказы моряков со спасённого вами фрегата “Марианна”? 

Мирэй: 

—  Какие именно, уточните, пожалуйста. 

Граф: 

—   О том, что пираты ретировались при одном виде вашего корабля, я умолчу. Ваш невероятный адмиральский чин уже свидетельство вашей доблести. Я о другом. Офицеры с “Марианны”, что побывали у вас на борту, рассказывают, что вся ваша команда, да и вы сами, простите, вы сами были практически полуголыми! 

Мирэй пожимает плечами. 

—  Ну, были. И что с того? Вы бывали в тропических морях? Нет? Вот в таком летнем костюме, как у вас, вы не протянули бы и дня, ни на палубе под палящим солнцем, ни в душной каюте. А если бы еще работать или воевать... Матросы на всех кораблях там в одних только полотняных штанах и рубахах. Грязных при том. Или только в грязных штанах. Мерзкое зрелище. Вот я и придумала лёгкую и красивую одежду для себя и моих товарищей. 

Охи и ахи слушателей. 

—  Да, товарищей. Дикарка с пиратского острова, предводительница команды отчаянных сорвиголов. то же я ещё, по-вашему?  Просто греческая туника, как вон на тех картинах. Одинаковая для мужчин и женщин. Красиво и практично. А грязнуль у меня в команде не было. Вот и удивились доблестные французские офицеры. 

Граф: 

  —  Изумительно! Хотел бы я оказаться на их месте и своими глазами лицезреть вашу полуголую команду с очаровательным нагим капитаном на ... кажется, это называется капитанским мостиком. 

Мирэй: 

—  А перед тем выстоять в безнадёжном бою под шквалом ядер и картечи? Этого вы бы тоже хотели, граф? Вы видели рядом с собой разорванные ядрами тела?  Ничуть не сомневаюсь в вашем мужестве, граф, о котором наслышана, но о доблести французских офицеров я упомянула без малейшей иронии. Мир праху погибших моряков. 

Осеняет себя крестом. 

Несколько секунд тишины, граф смущенно молчит. 

Мирэй, неожиданно весело: 

—  Предвижу ваш следующий вопрос, мой милый Рихард фон Вальдштайн. Вы затеяли разговор на столь пикантную тему, чтобы отыграться за вчерашнее поражение, не так ли? 

Граф: 

—  Признаться, именно так. За карточным столом вы так же непобедимы, как на просторе моря. Так что же вы предвидите? 

Мирэй: 

—  Вы собирались спросить, чем занимался полуголый капитан со своей полуголой командой в свободное от истребления испанцев время? Вижу, что не ошиблась. 

Все смеются. 

Граф: 

- Именно это я хотел узнать у очаровательной дикарки, как вы сами себя назвали. 

Мирэй: 

Просвещаю вас: корсарский корабль — не монастырь. По ночам, если море было спокойным, или на якорных стоянках, мы обе упражнялись в разных играх с нашими любовниками. И, должна вам сказать, достигли немалого совершенства.  

Смотрит на графа с выражением жалости, как на тяжело больного. 

—  Неужели вы ожидали другого ответа, милый граф?  Ну не молились же мы, в самом деле, по ночам на огни святого Эльма, хоть они и предвещают удачу. Нет уж, мы проводили время гораздо интереснее. 

Немая сцена сменяется дружным хохотом. 

Граф, утирая слёзы: 

—  Всё-всё, непобедимая маркиза, и здесь признаю своё поражение. Сдаюсь на милость победителя. 

Мирэй: 

—  Тогда принимайте условия мирного договора. 

Граф: 

—  Охотно, отважнейшая из ундин. Предлагайте. 

Мирэй: 

—Предлагаю дружбу. Вы мне очень симпатичны, граф. Принимаете? 

Граф: 

—  С восторгом! 

Мирэй: 

—  В таком случае, примите и приглашение на мой салон. Уверена, что скоро увижу вас на наших дружеских встречах. И давайте начнём с того, что откажемся от всех этих громоздких титульных обращений. Просто Мирэй. И к дьяволу церемонии. Согласны? 

Граф: 

—  Согласен, разумеется! Просто Рихард. 

Камера, стоп! Снято. 

Тот же зал казино. Мирэй и граф у столика с напитками. В руках у них бокалы. 

Граф: 

—  Отметим этим даром виноградников Рейна заключение нашего дружеского союза. 

Мирэй пробует вино. 

—  О, воистину изысканный напиток. Вы знаете толк в наслаждениях, милый Рихард. 

Граф: 

—   Рад вам угодить, прекрасная Мирэй. Но, признаться, я думал, что вы предпочтёте ром. 

Мирэй: 

—   Да ну вас! Не можете, чтоб не подпустить шпильку. Но я и сама такая. 

Взгляд её затуманивается, на лице мечтательное выражение. 

—  Вы не представляете, как трудно держать в узде сотню морских разбойников. И какое это наслаждение —   иногда, ночью — почувствовать себя не грозной... как там у вас? ... валькирией, а просто нежной женщиной в объятиях настоящего, сильного мужчины. 

Поднимает бокал. 

—  Мне рассказали о ваших военных подвигах, Рихард. За вашу доблесть! 

Граф: 

—  За вашу красоту и удачу, Мирэй! 

Камера, стоп! Снято. 

Интерьер богатой кареты. Граф и его приятель Макс. 

Макс: 

—  Да она тебя прямо заколдовала, старый либертин. Эта маркиза или цыганка, или пиратка, или сам дьявол только разберёт, кто она на самом деле! Как по мне, так она страшновата. 

Граф: 

—  Ты ничего не смыслишь в женщинах. Кем бы она ни была, она чудо, Макс.  

Макс: 

—  Вот именно, чудо. Чудесно обобрала тебя в казино, выставила на посмешище, да ещё и удостоила великой чести: пригласила на свой знаменитый салон. Гордись! 

Граф: 

—  Кстати, Макс, что там у неё за салон? Слышал что-то, но, знаешь, было как-то не до того. Просвети, если можешь. 

Макс: 

—   Попробую. В свете его называют салоном маркизы Неглиже. Пару раз в неделю там по вечерам собираются самые знатные дамы местного бомонда. Всё, как обычно: сплетничают, лакомятся, музицируют, играют. В шахматы, представь себе! Мужчин она приглашает очень редко. Ты чуть ли не первый. Нет, был ещё герцог Марльборо и, кажется, какой-то сербский князь. Брундич или Дундич, не помню. Может, ещё кто-то. 

Граф: 

—  Понятно. А почему “маркизы Неглиже”? 

Макс: 

—  О, вот это самое пикантное. Они там все, и сама маркиза, они там все неглиже. Вот, как только что встали с постели. Только в ночных сорочках или в пеньюарах. Представляешь? Маркизу, видите ли, ужасно утомляют все эти светские наряды с корсетами-корсажами и прочими аксессуарами. Заодно и светские церемонии. Она, дескать, там, в Новом Свете, привыкла к полной свободе. Вот и провозгласила девизом своего дамского кружка свободу душе и телу. 

Граф: 

—  Ну, ты меня не очень удивил. Приёмы друзей в будуаре давно вошли в моду. 

Улыбается. 

—   Ну, очень большой будуар. Наверно это будет не скучно. 

Макс: 

—  Размечтался. Говорят, они там на такие суммы в картишки перекидываются, что казино и не снилось. А ты игрок отчаянный. Она тебя уже в казино неплохо ощипала, а там, у себя, вообще разденет догола. 

Граф, мечтательно: 

—  Дай-то бог, дружище, дай то бог. 

Камера, стоп! Снято. 

Жаннэ не торопил с ответом. С интересом наблюдал за сменой выражений на её лице, по которому вполне можно было читать написанное, не заглядывая в текст. Дождался завершения процесса. 

—  А что, уважаемые мэтры, это очень неплохая идея. В самом деле, как ещё маркизе заманить в свои сети такого умного и совершенно бесстыжего пройдоху и развратника, как граф? Да ещё заставить его работать на себя? Просто отличная идея. Вот только важный момент. 

—  Какой, очаровательная? Как полноправный соавтор сценария вы можете предлагать любые поправки. 

—   Спасибо.  Атмосфера “утончённо эротического транса” —   это очень правильно. Галантный век на курорте. Самое то. Но как вы хотите создать эту атмосферу и для кого? 

Саар насторожился. 

—  Объясняй. 

—   Сейчас, дай подумать. Ага, вот. Жаклин, можно ещё ваши эскизы? Спасибо. Вот смотрите. Ваша идея, Робер, насчёт неглиже, она хороша. Но только это самое неглиже сильно изменилось. Оно, как бы это сказать, сместилось снизу вверх и стало прозрачнее. Под прозрачным пеньюарчиком прозрачные трусики и лифчик. Или его отсутствие. А сам пеньюарчик чуть ниже трусиков. У дам того времени всё было наоборот. Они демонстрировали грудь и прятали ноги. В нашем обычном неглиже они не то, что гостей в будуаре не могли бы принимать, они в нём спать постеснялись бы. 

Жаннэ хмыкнул. 

—   Ну, и? 

—  Посмотрите на рисунки Жаклин. Вот оно, неглиже того века. Вы умница, мадам Рамо. Вот такую смелость вполне могли себе позволить дамы на водах. Наверно даже позволяли. Для того времени, да на светском салоне —   весьма пикантно. А для нашего зрителя? Ну, дамы, ну в платьях. 

Она демонстративно зевнула. 

—   Скуууука. Не на что смотреть. Да хоть Анжелику вспомните, когда она в одном пеньюаре идёт отдаваться королю. Да она же прямо в пальто! Да ещё и пол им подметает. 

Режиссёры помрачнели. 

—  Ну, и что прикажешь с ними делать? Раздеть догола? Тоже не вариант. Это же светский салон, а не баня. На который они почти сразу из бани и пришли. Что в бане, что в салоне —   никакой эротики. 

Элла улыбнулась. 

—  Не вешайте нос, мэтры. Вспомним, что так потрясло барона и офицеров на “Чёртовой дюжине”? Ну, вспоминайте. 

—   Голые ноги Мирэй и Окайи! 

—   Именно! А салон у нас светский, но дамский. Но, важный момент в сценарии: там бывают мужчины, избранные, которые нужны Мирэй. И у неё самой всегда под рукой четверо: Доменик, Юнга и пара мальчишек. Плюс гость. Вот они и придадут должную пикантность этому девичнику. Скажем, исполняют мужские роли в сценках из “Декамерона” или “Тысячи и одной ночи”. Да, нужна ещё пара девушек, вроде Лизетт и Жюли. Таких, как сейчас говорят, без комплексов. Потом посидим, пофантазируем. 

Элла увлеклась, но Жаннэ вернул её в реальность. 

—  Так что там с голыми ногами и грудью? Эскизы надо отдавать в работу. 

—  Да, разумеется, мэтр. Так вот, чтобы придать девичнику, то бишь, салону эротичности, в настоящем семнадцатом-восемнадцатом веке достаточно было бы сорочки мини с кружевами. Помните, Анжелика в такой выходит из шатра, и мигом вокруг неё фурор? А для зрителя?                                                              
 - Ну, милое платьице. Значит, что: нужно это соединить!  Тогда уже были полупрозрачные ткани? Кружева —   само собой. Вот из них и будут рубашечки и пеньюарчики: короче обычных в то время, но не радикально, и прозрачнее: в самых лакомых местах. О, ещё вспомнила! Тогда была мода на всё восточное. Опять эта Анжелика. В каких кадрах она самая эротично одетая? 

—  В плену у Бечиари-бея! - чуть не хором ответили режиссёры. 

—  Вот вам уже две идеи. А задавать тон во всём этом должна хозяйка салона, Мирэй. По сравнению со всеми этими пухлыми и бледно-розовыми она настоящая спартанка. А как греки называли спартанок? Вот именно: гологрудыми и голобёдрыми! Они же носили хитоны, оставляя открытой одну грудь, и с разрезами по бокам до пояса. Жаклин, можно ваш планшет и карандаш, пожалуйста. Рисую я не очень, но, думаю, сойдёт. 

Несколько минут она сосредоточенно шуршала карандашом, даже прикусив кончик языка от усердия. 

—   Вот, думаю, понятно. 

Планшет вернулся к художнице по костюмам. 

—   Эффектно, ничего не скажешь, очень эффектно! И легко исполнимо. Доработать надо, конечно, но это то, что надо. 

Юхан заглянул ей через плечо. 

—  Чёрт побери, да это же прямо тот портрет в белой майке! Ну, плагиаторша! 

—   Ничего, Марек простит. Ну, что, принимаете? 

Три руки дружно проголосовали “за”. 

—   Тогда я пошла работать. - резюмировала Жаклин и, собрав свои художественные принадлежности, удалилась. 

—   Так, а сейчас давай ближе к телу. Зачем тебе понадобились девочки без комплексов. 

—   Понимаешь, Юхан, я вот о чём подумала: действие фильма заканчивается в Баден-Бадене. Метраж, хронометраж —    в этом я мало смыслю. Но, если шпионские дела у Мирэй идут так успешно, то почему бы ей не превратить свой салон в резидентуру? Или, точнее, в “Салон Китти” с поправкой на Галантный век? 

======================
Продолжение следует.