"Каменный гость". Школа драматического искусства.

 

     Семья командировала меня в театр Васильева на «Каменного гостя». Сам Васильев, обиженный на Москву за то, что отняла у него полтеатра, в Париже, а худруком Москва назначила его любимого ученика - Игоря Яцко, обожаемого мною актёра. Человека - карнавальной наполненности! Толстый, с косичкой, со свинячьей мордой, задранным носиком, короче - неотразим.

     А на этот раз давали версию оперы и балета, причём на афише значилось: пение- такие-то, речь- сякие-то ,и среди них– Яцко ! А за него я была согласна и на Даргомыжского.
  Словом, начинается спектакль. Мы усаживаемся на невыносимые скамьи, созданными для пыток- жутко жёсткие с перилами вместо спинки- у самой шеи (в других залах театра у зрителей перед грудью сетка, и можно на неё иногда прилечь, чтобы прийти в себя от восторга и усталости, а здесь- пыточная камера!). Но в первый момент ничего этого не замечаешь- потому что белые изящные перегородки посреди сцены забирают всё внимание.
  Десять  минут опоздания – и на сцену маршевым  строем выходят пять  Пушкиных – во фраках, цилиндрах, садятся на разбросанные по сцене стулья- ноги широко расставлены,    руки на коленях, взгляд  - довольно осмысленный - прямо в глаза зрителей - и пять минут сидят и молчат. Для меня это- миг блаженства! Изумительная мизансцена, живопись, элегантность-  ну хоть бы ничего больше и не начиналось! Жалко было только, что не было среди них Яцко.
 Неожиданно - а, может быть, этого они и ждали - на заднем плане прошла маленькая горбунья и уселась за рояль. Миг - и с нечеловеческой силой она ударила по клавишам! Народ обмер! Такого удара никто не ожидал от хрупкого существа.
   И сразу из- за  кулис выскочила бойкая молоденькая штучка, явно беременная - и прыгнула на свой стул, который с моей стороны зала не просматривался. Ах, если бы ещё и не прослушивался её голос- дивное сопрано с переходом на взвизгивание и с идиотическим смешком-  понятно, что Лаура и должна выглядеть недоразвитой.
 Немножко попев (рояль практически всё заглушил), она вдруг решила показаться и моей половине зрителей:  выбежала левее, держа в руках кий, и начала плясать тарантеллу, тыкая этим кием во все стороны. Вот в этот момент сидящие Пушкины оживились и стали пытаться увернуться от кия. Удалось. На этом спектакле она никому глаз не выбила. Спела, сплясала- и пошла РЕЧЬ.

  Мужички по очереди стали произносить текcт, растягивая слова, педалируя каждый слог. Это было смешно и приятно - Пушкин всё-таки.

  Дальше– по тексту: молоденький, наголо  остриженный Гуан убивает - не вставая со стула, Карлоса, и все маршевым шагом уходят со сцены.
  Горбунья попила воды и снова навалилась на рояль. Из- за кулис двое –по виду носильщики - вынесли свечи, искусственные цветы и какой-то мусор - раскидали всё по полу, ушли. Появился тот же Гуан (никакой) и выпорхнула Анна. Очень низкое контральто, с очень длинной и долгой вибрацией - и опять странная речь Гуана с выталкиванием воздуха после каждого слога – и, наконец, маршем они уходят.
    И наступает момент истины: тем же тяжёлым быстрым шагом выходит новый Гуан –Игорь Яцко -  и всё становится осмысленным и прекрасным!  Он без обычной  косички, и без серьги в ухе (худрук всё-таки!)- глаза горят, живой, весёлый, наполненный воздухом—зал встречает его овацией. Он садится на тот же стул - но это уже Спектакль! Так, как он умеет перебегать глазами с одного лица на другое - не умеет никто!  Кажется, что он говорит именно с тобой! И хотя дальше он говорит с теми же паузами между слогами - но теперь это не кажется кунштюком, настолько дивный, глубокий голос, наполнный энергией, проникает прямо в душу, что всё ему прощаешь!
  Дальше где-то справа, там, где мне не видно, падает в обморок Анна, и Гуан в освободившееся время встаёт, идёт к авансцене, берёт бюст Вольтера из папье-маше, вынимает из заднего кармана фрака нож – и одним махом отрезает ему верхнюю часть черепа - под одобрительный гул зала!  Затем он режет её на две  части – и одну зачем-то протягивает Анне.  Она в ужасе поёт: «Диего! Что это?»
   А дальше носильщики приносят ему большую игрушку— два фехтовальщика дерутся на шпагах. Он начинает дёргать верёвочки, феховальщики начинают быстрее убивать друг друга.
Яцко начинает дико хохотать, зал тоже. После чего он уходит со сцены и очень долго хохочет за кулисами над нами.
   Поклоны: стройным маршем выходят все Пушкины и Яцко. Они сами хохочут - и зрителям ничего другого не остаётся!
   И на улице я понимаю, что смеюсь от радости – жизнь прекрасна!

                          * * *

 "Стакан воды". Питер.

 
( в Молодёжном театре на Фонтанке...)
 
  Чуть старомодный стиль игры ( в духе старого Малого)….   
  Бережное отношение к изумительному тексту…
   Никаких кунштюков не позволили себе главный  режиссёр Семён Спивак- и постановщик спектакля   Михаил Черняк--оба  с отличным вкусом и ухом...
 
  Стильные спокойные декорации и костюмы,  очень гармоничная труппа--  и в центре действа—изумительный и неподражаемый  Сергей  Барковский: изящный,  живой,  брызжущий нечеловеческой энергией и юмором--  но  отнюдь не суетливый.
.
  И пластика --  просто поражает!  Ведь он -  не молод,  но так выразителен любой жест--  отточенный до кончика пальца и носка ботинка…
 
    И абсолютное владение телом…
Оно--  как ртуть,  мягко переливается от одной позы в другую…
 
   И бесконечные менуэты—буквально с каждым из героев.  И каждое действующее лицо подтягивает свой ритм под него: он держит на себе весь спектакль. ..Если острит-  то заглядывает каждому в лицо—проверить,  понята ли острота,  с указующим  прямо   в суть  реплики ---перстом.
 
  И никакого заигрывания с залом!.. Да в этом и нет необходимости:  он знает,  что его обожают!
 
  И на поклонах  все его выходы сопровождаются криками «Браво!»,  которые он воспринимает с достоинством и,  конечно—с нескрываемым счастьем…
 
   Я руки отбила до мозолей…
 
   Это был,  уже почти забытый,  Театр-Зрелище,   которое насыщает не только

глаза и уши,  но и душу!

                * * *

«Сатирикон». Достоевский.

     « Записки из подполья» ДОСТОЕВСКОГО, РАЙКИНА И ФОКИНА

«Я – злой человек…
Я  -- плохой человек…»
(Достоевский)

  Полагаю,  что этот эпиграф адресован режиссёру…

Спектакль в «Сатириконе» начинается с карнавального выхода Константина Аркадьевича --   сумасшедший темп,  пластика,  чудный маленький оркестрик…
   Видно,  что актёр в прекрасной форме,  что по прежнему велик его потенциал:  он готов к любым сложным ролям  -  и по смыслу, и по глубине,  и по ритму.
   Но его подводит любовь к друзьям – режиссёрам,  которым противопоказано разрешать делать всё,  что вздумается с актёром и со зрителем без учёта умственных способностей того и другого.
   То,  что режиссёр придумал в спектакле -  всё удалось!  Пиррова победа: сделано всё,  чтобы смысл речей был тёмен,  и лишь танцы,  прыжки и вскрики остаются в памяти ошеломлённого зрителя… О чём философском  там бренчал  под овации и смех любимый актёр,  осталось непонятным, но впечатление от первой части спектакля проникнуто обоюдной радостью и актёра и зрителя…
   Совсем не то ощущение во второй части,  вызывающей тоскливую оторопь:  унылый бесконечный монолог борца с проституцией и самоедством человека,  судьба которого нам неизвестна и неинтересна.  Слушать это невероятно тяжело.  Текст совершенно не сценичен. Обездвиженному на стульчике актёру  трудно с воодушевлением произносить очень плохо написанный текст( да-да,  Достоевский хорош не во всех своих размышлениях,  даже для чтения,  а уж дидактика для глаз и ушей -  казнь  египетская…).
   Не спасает ни театр теней,  ни исподнее,  в котором выходит герой, ( напоминающий Митеньку Карамазова,  отторгнутого от мира цивилизованного,  как только его раздевают до кальсон),  ни босые,  безукоризненной формы ступни…Да и пол-то холодный,  и зритель со страхом и нежностью ждёт,  когда  же,  наконец,  режиссёр разрешит актёру надеть носки -  и момент их медленного,  подробного натягивания вызывает в зале шумный вздох облегчения:  любят, любят у нас любимого актёра Константина Райкина!
   Но вот он уже не босой,  но всё ещё в нижнем белье -  уже в более ускоренном темпе заканчивает наставления себе и проститутке,  затем ещё одна массовая теневая проходка; сцена пуста --  и,  чисто по правилам Аркадия Исааковича -  мгновенно экипированный в вечерний костюм актёр выходит на поклоны,  сбирая дань восторгов,  которые исторгает  зал, благодарный за наконец-то возникшую тишину после громких банальных наставлений.
   Спасибо!  Нас теперь долго будет мучить жизнь проституток и судьба любимого артиста в нелюбимых нами,  холодных руках режиссёров...

                   * * *

«Тартюф» на Малой Бронной

Это был когда-то обожаемый нами театр- Эфросовский.
Я вошла в фойе - и зарыдала от воспоминаний! Мы были тогда - в 70- 80-е - просто счастливы! И бегали на репетиции Анатолия Эфроса. …
Сейчас отмечают 65-летие театра, и вокруг висели снимки всех его спектаклей, о которых зрители понятия не имеют, а я стояла, совершенно ошеломлённая, и видела всё заново...
 
Слава Богу, в спектакле сохранён дух уважения к тексту классика — никаких современных кунштюков.
Вполне профессиональные актёры, отличный художник.

Очень смешной и даже изысканный шут Сухоруков - Тартюф, но больше всего меня потрясла и доставила наслаждение игра служанки Дорины: это приглашённая специально на спектакль актриса Райкинского «Сатирикона» ( дочь любимого нами актёра Владимира Стеклова)—Агриппина Стеклова. Она страшно некрасива, носатая, под 50, но это была Ниагара!! Дивная пластика рук, все её части - Майя Плисецкая. От неё шла потрясающая энергетика - она хватала этими руками всех остальных и зримо вкачивала в них живую силу: они начинали двигаться быстрее и играть просто талантливо - только в тех сценах, где была и она. Каждый раз, когда она уходила со сцены или появлялась снова, зал ревел от восторга!!!

Короче, я получила блаженное эстетическое наслаждение. И это было совершенно непредсказуемо! ( Мне придётся извиниться перед Сатириконом за мою прежнюю критику, раз уж они воспитали там такую актрису).

Сухоруков тоже удивил странной гибкой пластикой: он ползал по ступенькам вверх, замедляя движение, как богомол, на каждой ступеньке, в размышлении-- а надо ли ползти дальше: ведь впереди красотка, а с ней ведь придётся что-то делать.

А затем он сходу раздевался - и зал визжал от вида его голого торса, дико волосатого и разрисованного татуировкой ( причём, и то, и другое - его собственные). Он был невероятно смешон, но и горд своим уродством и наглостью!.. Мне он понравился, хотя гротеск был на грани фола…
И уже не так важно было то, что очень хороша Эльмира (Ольга Ломоносова), и очень наивен и искренен Оргон (Самойленко), и чудесная старуха–графиня (старая Эфросовская актриса Антоненко-Луконина), не растерявшая его уроки мастерства, и отличный темп и ритм действа--- была просто радость от прекрасного спектакля и удивление, что в нашей диковатой Москве могут ещё рождаться чуть старомодные ( по-хорошему) постановки с блистательными актёрами.

                                 * * *

Три мушкетёра. Очень смешно!

  Как-то в наше затхлое времечко советских времён   неожиданно забрёл в Москву  великолепный  Лионский театр Роже Планшона «Театр де ла сите».

  Привезли они замечательный,  ужасно смешной спектакль «Три мушкетёра».

  События выглядели совершенно  бытовой реальностью!..

  Такого Москва еще не видела!

   На сцене стояла обычная  газовая печь,  и Ришелье жарил  настоящую яичницу-глазунью…

  Вбрасывал  на горячую  сковородку шипящие яйца, не спеша помешивал вилочкой,  солил…

   Затем садился к столу, брал огромный белый  батон (за 28 коп., резал его крупными ломтями,  макал их в яичницу  и начинал  (под дикие слюни и хохот зрителей)  трапезу...

  Неожиданно входила Миледи…

  При  виде яичницы  взор её  загорался дикой жадностью…

  Спугнутый  Ришелье,   не доев,   выходил прочь, а она бросалась к сковородке …

 И в этот момент вбегал Атос…

 Он   кидался  душить Миледи , но  вдруг замечал недоеденную яичницу …  Отбрасывал Миледи за сцену   и алчно  хватался  за сковородку…

  Проголодавшийся  зал стонал от хохота!..

  А спустя  несколько лет в   Московском  Театре Станиславского   Анатолий Васильев поставил  спектакль «Взрослая дочь молодого человека»,   где  на сцене   все действующие лица оживлённо и умело резали  салат  со свежим остро пахнущим  огурчиком ,  что вызывало такое же  слюноотделение и стон зала, но такого потрясающего впечатления, как от скворчащей французской  яичницы ,  всё-таки  не было…

    "Три мушкетера"   -    Лионский театр Роже Планшона «Театр де ла сите», фото из сети.                                                  

                                                                                                  * * *