Вопрос с корректором-редактором решился неожиданно просто. 

Элла перечитала законченный текст эпизода с вербовкой графа в шпионы и осталась вполне довольна своими литературными способностям. Понятно, Жаннэ с Сааром непременно что-то ещё изменят и ухудшат, но получилось очень даже очень. А интересная это была эпоха, этот Галантный век. Попасть бы туда на самом деле, попрогрессорствовать. Промелькнула мысль и пропала. Не время фантазировать. 

Она аккуратно сложила в ровную стопку исписанные листы и потянулась за словарём. Вздохнула. Ладно, орфография. Мэтр уже хихикал над забавными стилистическими ошибками в её писанине. Тут словарём не обойтись. Но хоть чтоб не было коровы через ять. 

От трудов праведных её оторвала весёлая парочка, заглянувшая на огонёк: Мари с Полем. От одного их вида у Эллы моментально улучшилось настроение. В самом деле, как не порадоваться за результат трудов своих праведных? Оба сияют как надраенные, хоть прищуривайся, глядючи. 

— Привет, прима! Бездельничаешь, когда другие трудятся. Три дня тебя не видела. Спрашивала у патрона, он сказал, что сильно тебя озадачил твоей же идеей, и ты сейчас во всю развлекаешься. Не переутомилась? — пулемётной очередью протарахтела Мари, влетая в комнату. Следом вошёл Поль и степенно поздоровался. 

— Бон суар, мадемуазель Файна. 

— Привет, ребята! Знали бы, как приятно на вас смотреть, сами бы удивились. С чем пожаловали? 

— Просто соскучились и пришли проведать и пожалеть. Знаю я нашего месье Жаннэ. Сам отдыхать не умеет и другим не даёт. Вот мы с Полем подумали: может поможем чем ни будь?  Поль, хватит тебе таращиться на эту нудистку и сядь уже, не стой столбом. 

Поль послушно приземлился на диван. 

— Может мне одеться? А то ты как приревнуешь, и горе мне тогда. 

— Вот ещё, приревную!  Было бы к кому. Не дождёшься. Хотя, если научишь его чему ни будь такому особенному, так я не против. Но у тебя сейчас явно настроение не то. Так что там у тебя за дела? 

Мари углядела стопку исписанных листов и почти наполненную смятыми листами мусорную корзину. 

— И много ещё тебе над этим корпеть? Кстати, что это? 

Элла объяснила. 

— И это ты столько всего за три дня? Ну, ничего себе! Погоди, это те эпизоды, что он пока решил оставить на самый конец. Так чего так надрываться? Ещё много времени. 

— Времени много не бывает. Вдруг нашим мэтрам не понравится? Придётся переделать. И ещё момент: мой убогий французский. Сижу вот, ищу ошибки. 

Мари посмотрела на неё с состраданием. 

— Налицо все признаки серьёзного умственного расстройства. Поль, внимательно посмотри на эту даму и навсегда запомни: чем красивее женщина, тем меньше у неё мозгов. Пойми, какое я тебе сокровище досталась. 

Мари согнала Эллу со стула и заняла её место за столом. Быстро разобралась с бумагами, что было нетрудно. Красным выделялась нумерация листов готового текста. Вчиталась. Несколько раз хохотнула, но сразу возвращала серьёзное выражение на лицо. 

— Здорово! Вот ей-богу, здорово! Да у тебя прямо писательский талант. “Не понравится”, как же! Да они должны лопнуть от восторга. Где у тебя чистые листы? Поль, иди сюда. Читай вслух, я буду править на ходу. Так будет быстрее. 

Мари пододвинула поудобнее пишущую машинку, заправила бумагу. 

— Как у вас говорят, поехали. 

И под размеренную диктовку Поля затрещала клавишами. 

— Вот и вся твоя проблема. Всё вы, русские, превращаете в драму. Слава Всевышнему, что у нас в школах не проходят этого вашего сумасшедшего Достоевского. - резюмировала она, раскладывая текст по экземплярам. — Эти я завтра отдам мэтрам, а третий оставь себе. Сопоставишь с оригиналом и поймёшь, где что не так. Не очень страшно, кстати. Я думала, будет смешнее. 

Элла была по-настоящему растрогана. 

— Ребята, знали бы вы, как вы меня выручили. Быть дурой — это одно, а вот выглядеть ею... 

Поль, слегка прокашлялся, прочищая уставшее от диктовки горло. 

— А вот сочинить такое — это как? Я уже хочу в твой салон маркизы Неглиже. Даже на роль голого мальчика согласен. Замолви за меня словечко, а? 

Мари мигом осадила возлюбленного. 

— Рожей не вышел, обойдёшься. Элла, вот там у тебя Окайя собирается искать ещё девочек в твой салон. Пусть меня возьмёт. Я тоже хочу перепихиваться с герцогами. 

Элла мысленно записала на свой счёт ещё одну полную и окончательную победу. Тот юный мерзавец, из-за которого Мари когда-то едва не лишилась рассудка, относился к какой-то ветви старинного герцогского рода. 

Она быстренько приоделась во что-то легкомысленно вечернее, и вся компания отправилась в кабаре, где реклама обещала какое-то сногсшибательное ревю.  

Реклама не обманула, и в отель, где обитала съёмочная группа, они возвращались, живо обсуждая шикарные номера. 

      ---

Лесная дорога в окрестностях Баден-Бадена. Небольшая кавалькада, во главе которой маркграф, Мирэй, одетая в чёрную амазонку, Окайя в таком же наряде, но тёмно-синего цвета. Несколько придворных дам и кавалеров. Едут медленной рысью. Маркграф и Мирэй беседуют. Окайя держится рядом, время от времени вставляя словечко в их разговор, но видно, что она бдительно контролирует окружающую обстановку. 

Мирэй: 

— И всё же, Фридрих, я не могу понять, как империя, ведущая войну, может отстаивать свои интересы и одновременно вступать за противоборствующие стороны, сохраняя нейтралитет? В моей глупой женской голове это никак не укладывается. 

Маркграф: 

— Это проще, чем кажется, дорогая Мирэй. Хотя об этом не принято говорить, вам я объясню. На мой взгляд, эпоха рыцарства и строгого вассалитета закончилась. По крайней мере, на обширной территории, населенной людьми, говорящими по-немецки. Да, разумеется, вассалитет сохраняется, но отношения сюзерена и вассала утратили ту абсолютную безусловность, если позволите так выпразиться, и стали безусловно относительными. Они уже совсем не те, что были двести и даже сто лет назад. Уже никого не удивляет вассал двух и даже более сюзеренов, враждующих между собою. Рыцарская верность уступила место верности собственной выгоде. И это, наверно, правильно. Все мы, подданные императора Великой Римской империи германской нации, все мы вассалы нашего императора Вильгельма. И что? Все воюют за интересы дома Габсбургов, как пристало бы преданным вассалам? Да ничуть! Тайно или явно каждый из множества властителей германских земель верен той из сторон, воюющих за испанский трон, от коей ожидает наибольшей выгоды для себя в случае победы. И при переменах на полях сражений меняют свою позицию на прямо противоположную. Вам подробности всей \той мышиной возни известны лучше, чем мне. Ведь многое я узнаю от вас. 

Многозначительно улыбается. 

— Согласитесь, всё это очень неприятно выглядит и отвратительно пахнет. Но, как говорят у вас: се ля ви. 

Мирэй: 

— Согласна, Фридрих. Поэтому вы, как человек безусловно порядочный, выбрали честную нейтральную позицию в ущерб своей выгоде. Понимаю. 

Маркграф: 

— Понимаете, но далеко не всё, прекраснейшая из маркиз.  Оглянитесь, что творится вокруг, во всём этом множестве крохотных и нищих баронств, графств и герцогств, границы суверенных владений, границы которых, видны из верхних окон замков их властителей. Они все враждуют со всеми, готовы сражаться из-за какой ни будь коровы, захваченной соседом на границе. 

Мирэй: 

— Их можно понять. Но у вас ситуация совсем другая. 

Маркграф: 

— Вот именно! Провидению угодно было щедро одарить мои владения благодатным климатом, плодороднейшими землями, великолепными лесами. Не говоря уж о таком чуде природы, как наши целебные источники. Да у меня тут истинный рай земной, благодарение Всевышнему! Ради чего мне воевать, проливая кровь моих добрых подданных вместо того, чтобы жить, спокойно преумножая их и своё состояние. 

Мирэй: 

— Не только за счёт дарованных Всевышним благ, но и привлекая к ним самых богатых и влиятельных людей Европы. Где ещё им поправлять пошатнувшееся от интриг здоровье и убавить тяжесть в карманах, как не в ваших купальнях и казино? Впрочем, и театр ваш выше всяких похвал. Да и прочие увеселительные заведения отвечают самому взыскательному вкусу. 

Маркграф: 

— Благодарю вас за столь лестный отзыв, Мирэй. Но вы не отметили самого главного: мой нейтралитет выгоден всей Европе, да и не только ей. Поэтому я не опасаюсь агрессии, ибо у меня здесь едва ли не единственное место, где рады всем, и где политические и военные противники могут спокойно решать вопросы и обсуждать проблемы. 

Мирэй: 

— И обделывать свои делишки вдали от бдительного ока своих государей. 

Окайя: 

— И их соглядатаев. Для последних ваши края чересчур дороги. А для тех, кому по карману... 

Маркграф: 

— Находится множество приятнейших развлечений, занимающих всё их время.  

Окайя: 

— А сотня тысяч ливров за два полка наёмников и по десятку тысяч в месяц на их содержание — это не так уж дорого для поддержания уверенности императора в верности его скромного вассала. 

Маркграф хохочет. 

— Именно так, очаровательная баронесса, именно так. Увы, за всё в этом мире приходится платить. Даже за райские кущи. 

Всадники приближаются к каким-то строениям явно древнеримской архитектуры. 

Маркграф: 

— А вот и сюрприз, который я вам обещал, милые дамы.  

Мирэй: 

— Римские термы, если не ошибаюсь? 

Маркграф: 

— Они самые, Мирэй. Этим руинам более полутора тысяч лет, судя по сохранившимся надписям.. Мне захотелось создать уголок великого Рима в этом столь живописном месте и посчастливилось найти искусных мастеров, что восстановили подачу горячей и прохладной воды в бассейны, а также возродить внутреннее убранство, не затронув ничего снаружи. Им удалось сохранить в неприкосновенности романтический вид древних руин. Вы — самые первые из моих самых почётных гостей, кому предстоит оценить, насколько удалась моя затея. 

Мирэй: 

— Благодарим за такую честь, Ваша светлость. Похоже, нас с вами посещают одинаковые идеи. 

Маркграф: 

— Вашу прелестную головку они посетили раньше. Поэтому опыта у вас больше. Согласитесь поделиться им с моей супругой? 

Мирэй: 

— Если вы с ней, наконец, примете моё приглашение и посетите мой салон. Сравним наши впечатления и тогда уж решим, в чьих сетях приманка слаще. Кстати, а почему она не с нами, ваша милая Агнесс? 

Маркграф: 

— С удовольствием принимаю ваше приглашение. Агнесс встретит нас в аподитериуме. Вам будет о чём поговорить. А пока предадимся истинно римским наслаждениям. Чёрт побери, мы же в Римской империи, хоть и германской нации! 

Камера, стоп! Снято. 

  - - -

Вот и всё. Придуманные ею эпизоды режиссёры взяли в работу почти без поправок. Ещё раз отметили её несомненный сочинительский талант и отправили отдыхать дальше.  Божена со своими американскими приятелями укатила дальше знакомиться с Европой. Найти себе ещё какое ни будь пикантное развлечение, похулиганить всласть? Не проблема. Но... Она тяжко вздохнула. Но здесь вам не затерянный в океане весёлый и бесшабашный Тобаго. Здесь респектабельный европейский курорт, да ещё и германский. Орднунг юбер аллес, чёрт бы их подрал. Зануды. Правильные до тошноты. Даже их знаменитая порнуха вся сделана по правильным инструкциям. Тьфу, глаза бы на этот правильный секс не глядели. Идентифицироваться с персонажами на экране? Тогда уж лучше с клизмой. И куды ж хрестьянину податься? Все заняты. Шанс встретить ещё одну Боженку близок к нулю. 

Она тяжело вздохнула. Ладно, до вечера придётся заниматься мемуарами. Про что там она успела надиктовать? Про Эдика. А после Эдика было что-то интересное? Было. Но просто наговаривать текст на диктофон одной, без живых слушателей как-то не то. Обратная связь вдохновляет. Однако же, сочинился же этот кусок сценария, а она что пообещала написать? По сути, опять сценарий. Так в чём проблема? В том, что это не фантазии, а воспоминания. Очень приятные и милые воспоминания. Тут нужен живой слушатель для вдохновения. 

Элла хихикнула. Как Лёшке — свидетель для оргазма. Кстати, об этом тоже надо будет... Стоп! Как она Лёшку исцелила? Да по Станиславскому же! Наигралась с ним всласть, от всей души и тела, а потом, после какого-то шума за дверью: “Ой, Наташка, уйди, бога ради, чего уставилась?! Ооох, ну стыдно же мне... охх ... при тебе.   
И Лёша кончил как миленький, прямо взорвался. И правда, он такой миленький. Здорово тогда у них получилось.   Воображаемая Наташка сработала ничуть не хуже реальной.
Потом он научился сам включать воображение в нужный момент и избавился от своей забавной проблемы.    А она, что тоже так не может? Актриса она или где? Своих слушателей она представляет отлично, их реакции — тоже. 

Элла включила диктофон, прошлась по комнате. Тогда, на тропическом острове, её рассказ прервал электрик с его дурацким кондиционером. Потом было не до воспоминаний, но ясно теперь что затею с новым сценарием мэтр Жаннэ не оставил. Когда (ох, дай то бог) дело дойдёт до съёмок, она уже вполне довзрослеет до роли мамы. 

Ладно, что бы сказал мэтр? А Катрин? Представим, что этот чёртов электрик не пришёл. Все в полном восторге от её рассказа.      Жаннэ сказал: 

— Итак, эта красивая история закончилась хэппиэндом. Хотя, тут есть интересный момент, очень интересный. 

— Какой, мэтр? 

— Чувства и поведение подростка, до того совершенно невинного, который вдруг оказался в такой пикантной ситуации: совершенно голый в компании с очаровательной голой подружкой и её голой мамой, как я понял, тоже очень красивой. 

— И такой же бесстыжей. - добавила Катрин. 

Элла улыбнулась. 

— Вы оба совершенно правы. Мама очень красивая. Я похожа на неё. А упрекать нудистку в спокойном отношении к наготе — это нелепо, согласитесь. А вот за Эдиком было очень интересно наблюдать. Такой был забавный! Пока мы с мамой готовили ужин и накрывать стол, он так краснел, старательно отводил взгляд от мамы и пытался прикрыться руками, когда она смотрела на него, что она в конце концов прямо покатилась со смеху. 

— Эдик, какой ты милый воспитанный мальчик! Успокойся, забудь глупые условности и разглядывай меня сколько хочешь. Мне это очень даже нравится. Значит, я ещё не совсем старуха. Правда, уже не такая юная прелесть, как твоя подружка, но пока ещё не страшилище. Что скажешь? Ну, подумай, какие могут быть приличия, если мы все голышом? А ну, убери руки! Это у тебя такая же обычная штука, как рука или ухо. Вон у тебя уши горят, хоть водой заливай, а то пожар приключится. Ясно же все твои чувства показывают, а он у тебя всё равно весь за руками не прячется. И зачем прятать то, чем вы, мужчины гордитесь, как мы, женщины — большой грудью. Мы же с Эллочкой не закрываемся.  

Эдик руки послушно убрал и понемногу успокоился. Мы с ним после ужина ещё здорово покувыркались в нашей с Аней комнате. Но, когда он услышал голос папы за дверью, опять заволновался.   Это у него быстро прошло, когда мы с ним вышли и он увидел, как мои голые родители вместе наводят порядок на кухне.   

Но как же он удивился!  

— Славный ты парень, Эдуард. Это очень хорошо, что именно ты ей так понравился. Красивый, умный и не болтун. (Последнее слово он выделил.) Всегда тебе будем рады. Ладно, бегите, ребята, а то твои родители уже тревожатся, наверно: куда ты пропал? 

Мы вышли на улицу и уже прошли почти до его дома, когда он сказал с интонацией, которую я никогда не забуду и никогда не смогу повторить: 

— Эллка, у тебя фантастические родители! 

— Воистину фантастические. - сказала Катрин. - Если только вы их не придумали. 

— Зачем? - удивилась Элла. - Чтобы вас удивить? Чем? Нудистов миллионы в мире, так что такого особенного я рассказала? Таких или похожих историй можно услышать множество. Вы просто не интересовались в силу вашей высочайшей христианской нравственности и природной, вбитой в вас очень правильным воспитанием стыдливости. 

— Вот именно: природной и правильно воспитанной! А вот ваше поразительное бесстыдство — результат совершенно безнравственного атеистического коммунистического воспитания. 

Элла рассмеялась. 

— Милая Катрин, современное советское то, что у вас сейчас считается коммунистическим, так же далеко от теории коммунизма как ваша французская орфография от вашей же французской фонетики. Вынуждена вас удивить: отцы и матери коммунизма были нудистами, а СССР до начала тридцатых годов был в этом деле впереди планеты всей. Потом решили, что свободы слишком много для отдельно взятого тела с вложенной в неё личностью, и всё закончилось. Теперь, чтобы свободным законным супругам свободно развестись нужно обсуждение и разрешение партийной и профсоюзной организации. Толпа любопытных публично полощет постельное бельё людей, которые просто надоели друг другу или встретили новую любовь. 

— Не может быть! - ахнули все, кроме Евы. А Ева добавила: 

— Не только может, а так оно и есть. У нас гуляет анекдот на эту тему. Вопрос: чем женщины разных национальностей удерживают мужа? Ответ: по- разному. Итальянка - голосом, испанка - волосом, полька - шиком, еврейка - криком, индианка - грацией, русская - парт. организацией. 

— Мало того, если незамужняя женщина живёт свободно, время от времени меняя любовников, её интимная жизнь выносится на общественное обсуждение и ей выносится официальное общественное осуждение. А если она же станцевала стриптиз на новогодней вечеринке, сугубо приватной, не в общественном месте, её выгнали из аспирантуры за “аморальное поведение”.  При том, что ни одной профессиональной ошибки у неё в обоих случаях не было. Не смешно? 

— Очень смешно. - пробурчал Жаннэ. — Если даже от такого короткого рассказа страшно. Но, наверно, не всегда так жёстко. Должны же быть какие-то нюансы. 

— Вы правы, мэтр. В противном случае меня бы тут просто не было. Да и темпора явно мутантур, а сейчас - особенно. Но это отдельная тема. 

— Согласен. Вернемся к вашему рассказу и будущему сценарию. Итак, на чем мы остановились? Вашим родителям понравился   ваш... ммм... Эдуард и они благосклонно отнеслись к вашим сексуальным забавам.  Больше у вас с ним особых приключений не было. Он приходил к вам, когда вам хотелось и вы радовались жизни, не стесняясь родителей. Так? 

— Именно так. 

Элла хихикнула. 

— Они нас тоже не очень-то стеснялись с тех пор, как... Ну, я уже об этом рассказывала. Катрин, обратите внимание на интересное совпадение. Сценарий нашего фильма сочиняла не я, но моя история и история юной Мирэй удивительно похожи. Мы обе увидели, как наши родители занимаются любовью — с полнейшего их согласия, отметьте — и все глупые условности были отброшены. Как такое воспитание повлияло на судьбу Мирэй - сильной, гордой, свободной? А будь она воспитана как все приличные девушки её, да и нашего века? Не ужасная Дева Смерти, гроза морей, и великолепная маркиза де Олжернон, а бедная капитанская дочка в чёртовой дыре на краю света. Пережила бы она вообще нападение испанцев? А я, девчонка из советской провинции, будь у меня другое воспитание, я так и прозябала бы участковым терапевтом и лечила бы сопли в каком ни будь городишке, а не исполняла главную роль в таком роскошном фильме. Вот так, моя высоконравственная мадам Катрин Читтанг! 

— Нюансы, стало быть, существуют. Можете уточнить: какие? 

— Могу, хотя и не очень хочу. Прежде всего — условности, закреплённые традицией и законами. В вашем обществе почти то же самое. Взять хоть разделение фильмов на категории. Далеко не все писанные законы и правила исполняются обязательно и буквально. В противном случае общество будет парализовано, как при “итальянской забастовке”. Неизбежная при любой социальной формации стратификация общества и, как следствие — привилегированные слои. Квод лицет  Йови... Мне всё это напоминает плеть в руках надсмотрщика. Он может пустить её в ход за малейшую провинность, а может не заметить тяжкого преступления. Или мягко пожурить. А над всем этим — вечные, как мир, ханжество и лицемерие, которые и правят бал в обществе вообще и в искусстве — в частности. У нас бывают “закрытые просмотры” для тех, кому можно. Там крутят фильмы, в том числе, наверно, и ваши, мэтр Жаннэ, без малейшей цензурной кастрации. Запрещена эротика в искусстве, стриптиз — это смертный грех, но красивые актрисы танцуют голыми для самой и не самой верхушки. Фрррр! Простите, но мне совсем не хочется глубоко нырять в это дерьмо. 

Элла промочила пересохшее от страстного спича горло и утолила жажду любимым напитком. Пока слушатели в полнейшей тишине усваивали неожиданную для них информацию, она успокоилась и приготовилась продолжить рассказ. 

Молчание нарушил Жаннэ, предварительно исполнив ритуал протирания очков. 

— Понимаю ваши чувства, мадемуазель. Увы, что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Будем делать, что можем, и пусть будет, что будет. Успокоились немного? Вот и хорошо. Продолжите ваш рассказ или пока на этом остановимся? 

Элла улыбнулась. 

— Продолжу, мэтр. С удовольствием вернусь к этим милым воспоминаниям, 

— Тогда мы слушаем. Понятно, что после знакомства вашего возлюбленного с вашими родителями новых приключений с ним не было. 

— Одно ещё было. Только уточню: не возлюбленного, а любовника. Это очень разное. Мы были друзьями, и вместе наслаждались жизнью и друг другом, но того возвышенного и прочими высокопарными словами описываемого чувства, его и в помине не было. До встречи с Мареком я вообще считала это вымыслом писак. Ладно, это я так, определилась в терминах. Так вот, о приключении. 

Понятно, что мы ни капельки не были похожи на ту пару юных идиотов из новеллы Мопассана, что дотрахались до смерти, и относились к нашим эротическим развлечениям вполне рационально. У нас были и другие интересы. У Эдика — музыка и математика, он ещё очень неплохо рисовал. А у меня — театральная студия и секция самбо. Это такое русское боевое искусство, самооборона без оружия. Наверно оттуда мои физические данные, что вас удивляли поначалу. Было чем заниматься кроме секса. 

— Вы своего Эдика приобщили и к этому искусству? - ехидно осведомилась Катрин. 

— Боже упаси! Он же музыкант, скрипач! Его руки — драгоценность, а самбо — это очень жёсткая штука, даже в спортивном варианте. Мне такое и в голову не пришло. Зато на речку мы ходили часто. Лето же, жара. Папино замечание, что таким парочкам, как мы, надо устраивать рейды для очистки берегов от похабных компаний, я запомнила. Мы находили подходящий пьяный пикничок и разыгрывали перед ними наш бурлеск. Только контролировали ситуацию и, добившись нужного эффекта, удирали, в так сказать, организованном порядке, без малейшего риска нарваться на знакомых. Представляете, как это было? 

Слушатели представили и расхохотались. 

— И в тот день мы тоже пошли на Быстрицу. Но был понедельник, рабочий день, утро. Даже те, кто не на работе, мучительно приходят в себя после воскресного отдыха. Поэтому пляжики все пустые. Скучно. Мы освежились в прохладной воде и покатили домой. Ко мне надо было ехать мимо дома Эдика. И тут он предложил: 

— А пошли к нам. Родители только что ушли, весь день наш. Я хочу посмотреть на тебя голую в отцовском кабинете. Потом порисую тебя там в его кресле. И на его столе.  

— А что, это идея. Идём. 

Родители Эдика — люди в нашем городе значительные, уважаемые и авторитетные. Отец — декан в педагогическом институте, а мать заведовала отделом в городском исполнительном комитете. Это — как у вас мэрия. Оба были членами партии, а отец был даже секретарём парткома института. Они были из последних мастодонтов, свято верующих в коммунистические идеалы. Если такие существа вообще ког ни будь водились на нашей планете. Своего единственного любимого сына они воспитывали соответственно: очень правильно и высоконравственно. В полном соответствии с моральными нормами общества развитого социализма. Тем более, что мальчик был очень красивый и, взрослея, всё более сексуальный. Поэтому его всячески оберегали от всяких там “вредных влияний”. И, чем он взрослее, тем строже. Прямо свихнулись на этом пункте. Но от третьего закона Ньютона на никуда не денешься, росло внутреннее сопротивление, и в конце концов ему всё это до смерти осточертело. Но умный парень на рожон не лез (Жаннэ сделал пометку в блокноте.) и не бунтовал, что было бы естественно в его возрасте. Не хотел обижать родных людей. Просто ждал неизбежной свободы. Может быть, дождался бы, а мог и страшно взорваться, если бы не наше с ним очень своевременное приключение на речке и знакомство с моей семьёй. Описать его чувства к любимым папе и маме в пристойных терминах не берусь. 

Та вот, пришли мы к нему домой. Скромно пропускаю описание примерно пары последующих часов, щадя тонкие чувства мадемуазель Читтанг. 

И вот он, выстрел на бале.                                                                                Входит её мать. И застаёт нас в почти классической позиции под названием “Слияние душ и тел”.  

Я её заметила не сразу. Кровать у Эдика была узкая, что называется — солдатская, поэтому мы лежали на полу, а дверь, которую мы и не думали закрывать, мне из-под Эдика была не видна. Он был замечательным любовником. Я уже понемногу приходила в себя и ласкала его, пока он меня догонял, поэтому услышала, как ударилась о стену дверь, к которой его мамаша прислонилась, будучи в полуобмороке от увиденного. Потом я её разглядела. Описывать выражение её лица и прочий внешний облик не берусь. Я вам не Бальзак и даже не Голсуорси. Отмечу только, что губы её ритмично шевелились. Не знаю, что она там шептала: Отче наш или Интернационал. Не расслышала. 

Эдик издал, как пишут в романах, последний стон высочайшего сладострастия, с глубоким выдохом расслабился и растёкся по мне. 

Я дала ему немного отдышаться и шепнула на ушко, что его мама тут и нами любуется. Представляете, что было после этого? 

Элла сделала драматическую паузу. 

— Ой, как представляем! - справившись с приступом хохота, выразила общее мнение Ева. 

— Ага, представляете. - согласилась Элла. — Только держу пари тысяча к одному, что представляете не то, что было на самом деле. Ну, включите воображение. 

— Элла, вы настоящий маэстро интриги. Не мучайте нас, продолжайте. - взмолился молчаливый Сихомбинг — что там у вас было на самом деле? 

— А на само деле меня поразила реакция Эдика. Понимаете, я очень чувствительна к человеческому телу. Со временем я развила эту свою способность, но она была всегда.   
Я чувствовала, что Эдик не испуган и даже не удивлён. Он этого ждал! Знал, что мать, уходя на работу, забыла какую-то важную вещь, и обязательно за ней вернётся. Но это выяснилось потом, позже. А тогда он мне просто шепнул: 

— Пусть полюбуется. Он полежал на мне ещё, дал мамаше проникнуться зрелищем и неторопливо скатился с меня, сладко потянулся и сказал очень спокойным голосом: 

— Мам, это ты? Привет. Ты что, утром опять не тот портфель взяла? 

А я, как девушка вежливая, не упускавшая ни одной возможности похулиганить, встала, подошла к ней, сделала книксен и поздоровалась на манер Элизы Дулиттл: 

— Здравствуйте, Валентина Степановна. Сегодня очень жаркий день, не правда ли? 

Она оказалась женщиной сильной и волевой. Быстро оправилась от шока. Уничтожила меня злобным взглядом, обозрела, даже с некоторым любопытством, валявшегося на полу сыночка (от Эдика я знала, что последний раз она видела его голым, когда купала в детской ванночке) и злобно прошипела сквозь зубы: 

— Мммерзззость. Немедленно одевайтесь и выходите. Пппоггговорим. 

Её трясло в самом прямом смысле. Мы вышли, но не оделись. Даже, если захотели бы — наша одежда валялась в прихожей. Мы от неё избавились, как только вошли. Очень жарко было. А путь к одежде лежал мимо Валентины Степановны. 

Она сидела спиной к большому столу и уставилась на нас взглядом даже не прокурора, а сразу палача. 

— Я вам велела одеться, мерзавцы, бесстыжие развратники! 

— Ну мам, жарища же такая. Ты бы лучше тоже разделась, сразу бы легче стало. Давай, я тебе помогу. 

Она отскочила бы дальше вместе со стулом, но помешал стол. Воспроизводить дальнейшие слёзы и угрозы не вижу смысла. Эдик устроился в кожаном кресле и с удовольствием внимал, а я заняла второе. Поток иссяк и слово взяла защита. В моём лице. 

— Валентина Степановна, ну что вы так разволновались? Понимаю, получилось неловко, но мы же не хотели вас огорчить. Ну, кто мог знать, что вы вернётесь так рано? Да и что мы такого особенного делали, что вы так разволновались? Мы с Эдуардом друзья, вот и проводим вместе свободное время. Что тут такого особенного? 

Ответом был новый шквал обвинений и угроз. Менее громких, но более осмысленных, и с идеологическим обоснованием. Прозвучало и классическое “всё немедленно сообщу отцу” и “вон из нашего дома, вот прямо в таком виде вон, бесстыжая тварь” и, разумеется, “выгоним, под забором сдохнешь, грузчиком будешь зарабатывать”. 

— Мам, если тебя так раздражает наш вид, так дай нам пойти одеться. Сама же на полпути остановила. Хотя в такую жару... Мы же дома, а не на улице или в твоём исполкоме. Посмотри на себя. У тебя же тепловой удар будет от перегрева. Ладно, как хочешь. Грузчиком я зарабатывать не буду ни секунды. Победителя республиканского конкурса в любой ресторан возьмут с удовольствием. Значит и “под забором” мне тоже не грозит. Уйду, хоть прямо сейчас уйду. Как же мне осточертело жить с вашей правильностью суконной, знала бы ты только!  

Осознав такую перспективу, Эдикова мамаша моментально побледнела и как-то скукожилась. 

— Папе сообщишь? Обязательно. Пусть имеет в виду, что я не буду держать в секрете, от чего так переменился его образцово-показательный сынок. Вы же всем хвастаетесь и всем меня в пример ставите. Я же один из-за вас, ни в одну компанию... хоть морду не бьют, тебя боятся. Это ж надо: заслуженный педагог воспитал такого морального урода! Посмел со своей подругой... 

Он употребил такие слова, что я их не знаю ни по-французски, ни по-английски, хоть и училась в школе с английским уклоном. Я его сразу ещё сильнее зауважала. 

Мамаша молчала, скрипя мозговыми шестерёнками. 

Я подождала малость и снова выступила. 

— Ещё раз говорю вам: мы не хотели никаких драм. Знала бы, что вы вернётесь, мы бы пошли ко мне. Только и всего. Да, кстати: я совсем не против вылететь отсюда прямо в таком виде. Я своего тела ни капельки не стыжусь, а всем, кто по дороге спросит, отвечу самым подробным образом. 

— Шлюха проклятая, - проскрипела мамаша. 

— Вот тут вы ошибаетесь, Валентина Степановна. Эдик у меня первый и единственный. Дальше посмотрим, но пока так. Я у него — тоже. Оно и безопаснее. Как вы думаете? 

— Думаю, что ты шлюха, только начинающая. Знала, что ты отпетая хулиганка, но, чтобы ещё и шлюха... Ничего, даром тебе это не сойдёт, совращение моего сына. Советский суд... 

Я расхохоталась. 

— Чтит уголовный кодекс. В нашей стране есть возраст сексуального согласия. Четырнадцать лет, если оба несовершеннолетние. А нам — по шестнадцать. А что, разгласить интимные семейные дела — это отличная идея. 

Я оглянулась на Эдика. Это до какой степени надо завоспитывать человека, чтоб он так обожал собственную мать. 

— Знаете, Валентина Степановна, в школе есть такой предмет: обществоведение. Перед самыми каникулами нам объяснили, что такое “статус кво”. Знаете, что это такое? 

— Ну? 

— Я предлагаю сохранить этот статус до окончания нами школы. Потом Эдик уедет в Киев, в консерваторию, и все проблемы между нами кончатся. Дотерпите? Я за ним не поеду, мне и дома хорошо. Другого любовника я себе найду быстро. Согласны? 

Она размышляла долго. Я молча дожидалась смены выражения на её, ничего не скажешь, очень красивом лице. Она приняла решение. Я тоже. 

— Ладно, пусть будет это твоё “кво”. 

В её голосе так явно прозвучало: “А потом тебе конец”, что за физиономией можно было не наблюдать. 

— Я вас поняла. Значит мир? Терпеть не могу скандалов. Давайте больше не ссориться, ладно? 

— Ладно. Только вот хочу спросить, тебя, бесстыжую. Ответишь? 

— На любой вопрос. Я же бесстыжая. 

— Я так понимаю, что вы этим... да, этим занимались у вас дома. Неужели твоя мать или отец ни разу не приходили домой не вовремя и вас за ... этим не заставали? И как? 

Я пожала плечами. 

— Заставали. Спокойно. Без истерик. С пониманием. Знаете, они очень любят Пушкина. 

— При чем тут Пушкин? Что за чушь? 

— При том, то они согласны с тем, что блажен, кто смолоду был молод. 

— Да чёрт бы с твоим Пушкиным! Нет, я представляю: заходит твоя мать, а дочка в раскоряку под... под ним. Она стихи Пушкина тебе читала? 

— Нет. 

— Что “нет”? 

— Не читала. 

— Ага, вот именно! Да какая же мать может на такое спокойно... 

Она опять стала закипать, но её перебил Эдик. 

— Мам, она как-то сказала: “Какие же вы милые, котята. Ладно, наиграетесь, приходите на кухню. У меня шикарный пирог получился”. 

Далее была немая сцена. Потом мы с Эдиком ушли ко мне. А далее всё было по договору о статусе кво. Ничего она его отцу не рассказала, но давление на Эдика ослабло. Мы тоже не особо борзели. Как это по-французски? 

 — Наверно вы имеете в виду prendre la grosse tête, - подсказала Катрин. 

— Да, именно это, спасибо. А следующим летом Эдик поступил в киевскую консерваторию, я — в наш мединститут. Всё, в общем. 

— Замечательно! - вынес вердикт Жаннэ. Очень поучительное было приключение. 

— Элла, из ваших слов я понял, что вы уловили какую-то угрозу от этой Валентины. - сказал молчавший до того Анри, меняя ленту в диктофоне. — Ваш любовник уехал, и вы остались беззащитной перед весьма влиятельными людьми. 

— Не осталась, дорогой Анри. Она слишком явно выразила угрозу. А рraemonitus, praemunitus. Времени вооружиться у меня было достаточно. Я нейтрализовала любую возможную пакость с их стороеы. Уже испытанным способом. 

— Новая интрига! Мы умираем от любопытства. 

— Ну, для меня реанимация не проблема. Всё просто, Анри. Примерно через месяц после этого происшествия я встретила Валентину Степановну, на улице и вручила ей конверт. Просто на память. И совершенно успокоилась после этого. До сих пор спокойна, как видите. 

— Там были фотографии. 

— Угадали. Мы с Эдиком на речке исполняем наше стриптиз-шоу на фоне возмущённых жлобов на пляжике. Несколько очень красивых ракурсов, ни на одном из которых моего лица не видно. Зато Эдик смотрится прямо шикарно. На обороте каждой фотки печатными буквами: “Боже, упаси!”. Вот и всё.  Кстати, это было наше последнее выступление. Появились слухи, а с фотоаппаратом могла гулять не только моя сестрёнка. Таким образом я обеспечила ещё и защиту своих близких от любых неприятностей, в которых можно было бы хотя бы заподозрить влиятельное семейство. 

— Какое вы опасное существо мадемуазель! 

— Я это уже слышала от вас, мэтр. Не жалеете, что связались со мной? 

— Ни одной секунды не жалел и уверен, не пожалею, если буду достаточно осторожен, разумеется. 

Общий смех в зале. То есть в хижине. 

— Кстати, ваша сестра. Вы что-то совсем не упоминаете её в своём рассказе. Куда вы её подевали? 

— Никуда не подевала, Анри. В то лето она, как обычно, гостила у бабушки в Сибири. Вернулась примерно за две недели до окончания каникул. Вот тогда мы и провели эту фотосессию. Кому ещё я могла бы такое доверить? 

— Это понятно. Но с её возвращением возникает новая линия сюжета. Как сложились после этого ваши отношения с Эдиком? Образовался любовный треугольник? 

— Образовался. Только не такой, как вы себе вообразили. Без ревностей, драм и страданий. Тем более, что треугольник был не любовный, а дружеский. Ещё раз, Анри: секс был не самым главным в наших отношениях, хотя и был, разумеется. Это же такое удовольствие! Эдиковы родители умерли бы от ... В общем, от какой ни будь сердечно-психической катастрофы, но они этого не видели, а вообразить были неспособны. 

— А ваши? 

— А наши — с юмором. Они поженились уже совсем не девственниками, у них тоже были разные приключения, но это не помешало им полюбить друг друга. Получилась наша чудесная семья. 

— И всё же? 

— Да никакого “всё же”, Анри. Вам, французу, надо ещё что-то объяснять! О, темпора! О, морес! Папа шутил, что наша несвятая троица ещё войдёт в историю. Только и разницы, что Эдик не поэт, а музыкант. Да, чтобы закрыть эту тему. На последнем курсе института Анешка по уши влюбилась и вышла замуж. Родила мальчика, потом девочку. Не знаю о каких-то проблемах у них с Игорем. 

— Понятно. - вздохнул оператор. — А я уже настроился на что ни будь этакое. Да, вот ещё: музыкант вместо поэта. Это опять какой-то особый русский юмор? 

— Советская история. При всём её идеологическом целомудрии, в ней сохранился такой же треугольник. Это знаменитый поэт Владимир Маяковский и супружеская пара: Осип и Лиля Брик. Да вы и сами знаете не одну такую историю. 

Элла отпила ещё с полстакана ананасового сока. 

— У вас закачивается плёнка в диктофоне. Успеваю сказать только, что дружба с такой оторвой, как Эллка Страшножвидецкая пошла Эдику на пользу. Когда о ней узнали в школе, отношение к нему сильно изменилось в лучшую сторону. На этом пока всё. 

Элла выключила диктофон. Сценарий сценарием, а ужин по расписанию. 

                   *  *  *