Выезд на мусорную свалку в части, где я служил, являлся привилегией, ее надо было заслужить.

Тут надо пояснить почему.  Был 1977 год, часть находилась на территории Восточной Германии и была элитной. Мы были матросы, но находились далеко от моря в глубине Германской якобы Демократической Республики.
Мы вели прослушку и радиоперехват радиообмена войск НАТО на Балтийском и Средиземном морях. Мы все прошли полугодичную тренировку понимания и стенографии английской речи в учебных центрах, где мы сидели в лингафонных классах по двенадцать часов в день и, поскольку для такой службы требовалось изначально знание английского, то основной личный состав были бывшие студенты, поэтому у нас не было дедовщины в тех уродливых проявлениях, как в прочей советской армии.

По какому-то соглашению со странами Варшавского договора морские части должны были находиться исключительно в прибрежной полосе, поэтому нас замаскировали под гражданских служащих аэрофлота, мы не носили формы, воинская часть была за охраняемым забором, а в наряды по охране территории мы ходили с пистолетом Макарова, а не с автоматом якобы Калашникова.

Временами у нас накапливался неорганический мусор типа столы, стулья, узлы автомашин и прочее и его надо было вывозить на свалку. Секретчик проверял нет ли среди мусора фрагментов сов секретной документации и давал добро. Машина ехала через несколько небольших городков, похожих на виды с рождественских открыток или иллюстраций из сказок Андерсена.

Я редко попадал в сопровождающие на помойку. Но когда это случалось, я сидел в кузове, и когда грузовик останавливался на перекрестках, разглядывал лица случайных прохожих, ожидающих перехода.
Иногда я встречался глазами с молодыми женщинами, которые сразу расплывались в улыбке, но я понимал, что ни спрыгнуть с этой машины, ни заговорить я не могу. При попытке сбежать мичман, сидевший в машине, меня просто застрелит.

Тут требуется еще одно разъяснение разницы в традициях. У немцев было не принято забирать личные вещи покойных, и наследники все выбрасывали, поэтому на помойках можно было найти дорогие кожаные куртки, дамские шубы и платья, и даже наручные часы. Не все немцы так делали, но многие.

По этой причине по свалке ходили не очень успешные граждане с палками и ворошили мусор видимо в надежде найти кольцо с бриллиантом.

Наши военнослужащие тоже не гнушались дефицитным заграничным прикидом с плеча умершего Ганца, но командир части пресекал это и заставлял возвращать все это туда откуда взяли.  Сопровождающие машину младшие офицеры часто относились к этому с пониманием и снисхождением, именно поэтому поездка на свалку считалась привилегией. Там можно было найти модную куртку, припрятать, привезти и прийти в ней на дискотеку в сельский клуб после службы.   

Мы быстро скинули привезенный мусор по приезду. Шофер и сопровождающий мичман куда-то побрели, внимательно глядя под ноги, а я остался у машины.

Это была обычная городская свалка и, хотя туда не свозили органический мусор, над свалкой все-равно витал запах тления, кружили стаи откормленных ворон и бродили помоечники. 

Я стоял, прислонившись к кабине, когда мое внимание привлек лежащий фотоальбом какого-то допотопного вида. Я поднял и перелистал. Там были фотографии молодого гестаповского офицера, преимущественно в военной форме, также молодой девушки в одежде и с прической того самого времени, когда этот парень служил фюреру. 

- О, майн гот, - раздался голос сзади. Я повернулся, рядом стоял немец, помоечник, примерно того же возраста, что и лицо с фотографии.

- Что,- знакомый? – спросил я.

- Нет, я его не знал, хотя родился и вырос здесь неподалеку, - сказал он.  Мы говорили по-немецки. Дело в том, что я учился в школе с усиленным изучением немецкого, но он мне не нравился, я слушал Битлов и хотел понимать, о чем они поют. Моя мама – профессиональная переводчица со знанием нескольких языков меня быстро переучила на английский, и я перешел в другую школу. В Германии я повторил забытый материал, подучил грамматику и заговорил. В части постоянно нужно было контактировать с местной администрацией и меня все время брали как переводчика, так что у меня была тренировка с носителями языка.

- Да вот умер, и наследники выбросили, - продолжил я беседу.

- О нет, - ответил немец, - он умер много раньше, смотрите в альбоме только его молодые фотографии.

- А ну да, логично, - согласился я, - наверно вот эта девушка его невеста и хранила, видите вот здесь надпись «Дорогому Ганцу от Марты».

- Вы опять не угадали, мой юный друг, - сказал помоечник. Невесты быстро забывают погибших на фронте женихов, к тому же ей сейчас нет шестидесяти, и она еще жива, а альбом этот хранила его матушка, вот ей сейчас должно быть за семьдесят и это похоже на правду, вот смотрите…

Он перевернул палкой обломки какого-то шифоньера, расколол его тяжелым ботинком, я обратил внимание на то, что обувь у него очень прочная, как ботинки альпинистов, чтоб бродить по обломкам чьих-то жизней, и оттуда посыпались платья и кофты фасонов престарелой дамы. Когда показалось нижнее белье, я сказал, - достаточно.

Он кивнул и заметил, - да-да я тоже не люблю на это смотреть, - кстати у нас за такие альбомчики могли быть большие неприятности.

- Ага, - подхватил я, - поэтому старушка хранила его в стопке белья и временами, выпив рюмочку шнапса, доставала и вспоминала своего Ганца, поливая альбом слезами.

- Да вы прямо сочинитель, наверно когда-нибудь рассказ об этом напишите.

- Непременно, - согласился я, - и вы там будете прототипом, только вы в нем узнаете своего погибшего под Сталинградом камарада и воскликните «Бедный Йорик!»

- Ну это уж совсем маловероятное событие.

- Как говорил один ваш известный человек: Der Zufall ist eine unbekannte Notwendigkeit (случайность есть непознанная необходимость), - блеснул я дохлыми знаниями диалектики.

Я положил альбом на землю. По нелепой случайности он открылся на той странице, где Ганц вскинул руку в нацистском приветствии, а рядом с альбомом оказалась сломанная кукла без платья с пухленьким тельцем и странно выкрученными ручками и ножками. Картина была настолько гротескна и зловеща, что мы оба молча уставились на этот сюррелистический набор останков свирепого прошлого.

- Полярский, блять, харош там с аборигенами пиздеть, Штирлиц хуефф, по машинам, блять, - раздался голос младшего офицера.

- Мне кажется, вас зовут, прощайте, мой юный друг, - сказал немец и добавил, - после этой непродолжительной, но приятной, беседы на помойке с цитатами великих Шекспира и Гегеля мое мнение о русских сильно изменилось в лучшую сторону.  

- Да я-то что, дилетант? Вам бы с нашими помоечниками встретиться, - сказал я, карабкаясь в кузов.

                                                       * * *