EN
Старый сайт
автор
(Из тетради, найденной на свалке)
Сцена у фонтана
На скамейке у подъезда в тех же позах на солнце грелись молчаливые старушки. Так, обычно, хозяйки по утрам выносят для просушки зимнюю одежду.
В носках, независимой походкой я продефилировал вдоль скамейки и, забежав за угол дома, уселся на траву распутывать шнурки.
– Ну, Цилька!.. – услышал я из-за угла. – В таком виде человека выгнать!
– А, может быть, Аркашка спьяну выгнал?
– Когда Аркадий выпивши, он тихий. Это Цилька!
Надев ботинки и прихватив портфель, я опрометью бросился бежать по узкой незнакомой улочке. Со второго этажа черного от времени строения услышал звуки баркаролы. В соседнем доме работала электродрель. Я убыстрил шаг, свернул в какой-то переулок и оказался в «Бермудском треугольнике»: фонтан, муниципальный бесплатный туалет, Театрон, а между ними, в центре, легендарная «Дюймовочка».
Палило солнце. Маленькая девочка, подставив руки под фонтанную струю, испуганно заплакала. Кто-то из прохожих крикнул:
– Уберите девочку! Она ошпарит руки!
На каменных ступенях выводил рулады безголосый бард. На асфальте у ног певца раскалилась алюминиевая миска. (Похожая на ту, из которой в Ленинграде питался наш дворовый пес Аристократ). Рядом с миской на выцветшей картонке красовалась строгая фломастерная надпись: «Разменную монету не бросать!».
Под шелестящий гул горячего фонтана бард фальшиво выводил знакомую до боли песню. Перебирая клавиши аккордеона, он пел с таким надрывом, с каким в советских кинофильмах белогвардейцы пели на чужбине о своей далекой и несчастной родине. «О, если б знали вы, как мне дороги подмосковные вечера!» – неслось над раскаленной площадью Адара.
Я пригляделся к парню. Помимо старенькой линялой майки с брендом популярной группы «Крематорий», джинсовых шортов и разношенных сандалий на босу ногу я увидел на его лице угри и ростки жиденькой щетинки.
Ну, точно, я признал его! По понедельникам и четвергам он пел возле гостиницы «Дан панорама» на Мерказ Кармеле. Только на той сценической площадке он работал под слепого, маскируясь черными очками. А на Бат - Галиме, по пятницам и средам, изображал хромого в камуфляжной форме. Рядом с ним стояла та же алюминиевая миска, но на картонке значилось: «Ветеран Афгана и Голан». Причем, на левой стороне картонки красовалась пятиконечная звезда, а на правой – шестиконечный маген Давид.
Присев в сторонке, я внимательно приглядывался к барду. Парень резко поменял репертуар. Сейчас над площадью звучала Хава Нагива. Пожилая женщина, нагруженная сумками, остановилась и, сбросив на асфальт поклажу, неожиданно пустилась в пляс. Да не просто в пляс, а с вывертом, попеременно подбрасывая ноги и вскидывая руки. «О-о-ох! А-а-ах! У-у-ух!» – вскрикивала женщина и плыла по кругу, как в русском хороводе.
Из собравшейся толпы зевак кто-то громко крикнул:
– Дора, иди уже домой! Тебя внуки дожидаются. Плисецкая!..
Но куда там! Брошенная реплика еще сильнее раззадорила плясунью. Поведя плечами и поправив сползшую соломенную шляпку, женщина вдруг бросилась ко мне и, ухватив за руки, в которых я держал портфель, потянула в круг.
Я стал активно упираться, но не тут-то было. Хватка у нее оказалась крепкая. Не расцепляя рук, натренированных шуковскими сумками, Дора повела меня по кругу.
Не посмев обидеть азартную партнершу, я был вынужден ей подчиниться. Правда, здорово мешал портфель, но бесхозно оставить на скамейке документацию НУСПОКа я не решился.
Так мы втроем и танцевали – я, Дора и портфель.
Количество зевак значительно прибавилось. И вдруг в толпе я увидел… Любу.
– Григорий, что здесь происходит?! – в ужасе крикнула жена.
На нее зашикали:
– Не мешайте, женщина! Пусть они танцуют.
Закрыв лицо руками, Люба бросилась бежать.
Я не представляю, чем закончилась бы эта сцена, если бы из ближайшего тивуха с оригинальным названием «Сюрприз» не появился строгий господин молодого возраста и, положив свою тяжелую ладонь на плечо музыканта, строго произнес:
– Достаточно, Ефим.
– Миша, ну еще хотя бы пару тактов…
– А я сказал – достаточно. – Миша протянул Ефиму двадцать шекелей. – И чтобы всю неделю я тебя не слышал.
Музыкант послушно снял с плеча аккордеон, а Михаил направился к тивуху.
Люди стали неохотно расходиться. Плясунья Дора, утирая пот с лица, по-матерински улыбнулась мне:
– Спасибо вам! Как говорит мой внук, мы с вами клёво оттянулись. Приходите, мы еще не так отпляшем!
Подняв с асфальта свои увесистые сумки, Дора поплелась к Иерусалимской улице.
– И давно она здесь пляшет? – спросил я у Ефима.
– Да уж года полтора. Дочь с хавером слиняла в Новую Зеландию, а двоих детей подбросила старухе. Вот с тех пор и пляшет, по дороге с шука…
Мы с Ефимом присели на скамейку. Познакомились. Разговорились. Ефим поведал мне свою не менее печальную историю.
В Хайфе он один. Из Казахстана, со станции Челкар. В восемь лет остался сиротой. Вырос в детском доме. С четырнадцати лет работал на кунжутной фабрике. Начинал с разнорабочего, но затем поднялся до инструктора по безопасности труда. В двадцать пять женился. На украинке Галине. Через две недели разошелся, как только Галя обнаружила, что Ефим – еврей. Через три года вновь решил жениться, но уже на местной – на казашке Гуле. Но даже и казашка, узнав о пятом пункте жениха, выходить замуж за еврея отказалась наотрез. «Совместно жить согласна, а расписываться – нет! – заявила Гуля и объяснила, почему: – Не хочу, чтобы мой ребенок был записан по отцу юридическим евреем».
«Юридический еврей» сразил детдомовца Ефима. Он понял, что евреев в СССР не любят. Даже на забытой Богом станции Челкар. В душе Ефима поселилась горькая обида.
Тут ему и подвернулся активист Сохнута.
Сохнутовец рассказал Ефиму о городе-красавце Хайфе, о единственном на Святой земле метро. Когда челкарский выходец узнал, что Хайфа находится на Средиземном море, он, не раздумывая, взял аккордеон, сборник песен советских композиторов, две пары нижнего белья и с этим грузом улетел в Израиль.
Все что рассказал сохнутовец о новой родине, оказалось правдой. За исключением одной детали: отсутствие в Израиле кенжутных фабрик и должностей инструкторов по безопасности труда. Пришлось вернуться вновь к физической работе. Ефим решил работать горлом и руками.
Голосишко у Ефима оказался слабым, а потому особого восторга у горожан не вызвал. Но певец не сдался и после многочисленных попыток нашел свою, довольно неожиданную нишу. А именно: он начал петь, располагаясь вблизи солидных офисов. Владельцы офисов, не в силах подолгу выносить рулады «соловья со станции Челкар», готовы были заплатить ему, лишь бы он сменил концертную площадку.
Тивух «Сюрприз» был одной из точек, где трудился бард. Причем, любимой – маклер Михаил, прогоняя музыканта с точки, на гонорары не скупился.
– Работаю в сложных метеоусловиях, – пожаловался бард. – В самую жару. Пока открыты офисы.
И тут во мне проснулся дистрибьютор. Вспомнилась последняя инструкция Семена: всегда быть начеку. «Чужие минусы дают нам плюсы, – объяснял Семен. – Прояви инициативу, вовремя подставь плечо, дай человеку шанс»…
– А знаете… – Я сделал паузу, как меня учил Семен. – Я постараюсь вам помочь.
– Что вы имеете в виду?
– Речь идет о творческой работе… – начал я издалека. – Мне кажется, она для вас.
– Работа как-то связана с вокалом?– оживился музыкант.
– Пожалуй, да. Во всяком случае, с голосовыми связками.
– Я весь внимание. Может быть, в «Дюймовочку» заглянем?
– Вообще-то я не пью…
– По кружке пива... – И вдруг добавил: – А знаете, я вижу, вы культурный человек. Разрешите, я для вас исполню песню?
Я замялся.
– Да вы не беспокойтесь, – горячился бард. – Для вас я буду петь бесплатно! Эту песню я посвятил Адару. Вы как относитесь к Адару?
– Если честно, сложно…
– Ну что вы! Адар нельзя не полюбить!
Ефим стремительно расчехлил аккордеон. Набросил на плечо ремень, сосредоточился и растянул меха.
Хайфа, боль моя и счастье,
Хайфа, город мой родной.
В светлый праздник и в ненастье
Я, твой сын, всегда с тобой.
Как много в Хайфе зелени и фруктов,
Они на шуке продаются по мивце!
Здесь много рыбных и мясных продуктов,
Но всех дороже мне Адар с улыбкой на лице…
И пусть не широка страна моя родная,
И мало в ней озер, лесов, полей,
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно бы дышал еврей.
– Ну, как? – застенчиво спросил Ефим.
– Вполне. Хромает рифма, но за душу берет.
Ефим сжал меха аккордеона и расправил плечи:
– Про Адар у меня еще одиннадцать куплетов. Могу продолжить.
Нас снова окружили люди. Посыпались заказы:
– Ефим, спой про Ахузу!
– А про Нешер есть?
– Давай про Бат-Галим! Плачу двойной тариф.
Но тут в дверях «Сюрприза» снова показался Михаил и, не проронив ни слова, в упор уставился на барда.
Ефим стянул с плеча ремень аккордеона и обратился к публике:
– Концерт окончен! Вечером всех жду на Анасси.
В дверях «Дюймовочки» уже стояла баба Зоя и приветливо махала нам рукой.
Ночной разговор
Из «Дюймовочки» я возвращался поздней ночью.
Адар как будто вымер. В темноте пронзительно вопили кошки, гремели мусорными баками моторизованные дворники-арабы. Какой-то бомж, растянувшись на скамейке, похрапывал во сне. Я заботливо прикрыл его газетой «Эхо». Бродяга что-то промычал на русском языке. Со скамейки упала на асфальт и покатилась винная бутылка. Я пригляделся к этикетке: родной 72-й портвейн. Привет тебе, Россия!..
Во всех домах чернели окна. Наш дом тоже погрузился в темноту. Только в квартире «аспиранток» призывно светился приглушенный огонек Девчонки, как всегда, не спали. Работали в ночную смену.
Я открыл ключом входную дверь, на цыпочках прошел в салон. Осторожно щелкнул выключателем. И вздрогнул: посреди салона, за столом сидела Люба. Перед ней стояла батарея флаконов: бром, валерьянка, валокордин, отвар пустырника и мяты...
Ее набухшие от слез глаза в упор смотрели на меня.
– Где ты был? – спросила Люба.
Я аккуратно снял ботинки (за сегодня – в третий раз!) и в носках прошел в салон. Сел напротив Любы. В квартире пахло валерьянкой.
Но даже валерьянка не могла отбить пивного запаха.
– Где ты был? – строго повторила Люба. – От тебя несет винным перегаром.
– Это не вино, а пиво.
– Где ты шлялся? – в третий раз спросила Люба.
– Я не шлялся, а работал.
– Где?!
– В «Дюймовочке».
Люба медленно поднялась из-за стола. Ее худенькое тело затряслось в рыданиях. Я потянулся к Любе, но ее острый локоточек вонзился мне в грудную клетку.
– Не смей меня касаться! Лгун, плясун и алкоголик!
– Любочка… – я предпринял повторную попытку приблизиться к жене.
– Гриша… – Люба жестом алкаша опрокинула в себя полфлакона валерьянки, занюхав мятой и зажевав таблеткой седуксена.– Мы должны немедленно покинуть Хайфу!
– Что случилось, Любочка?
– Ты начал деградировать. И все из-за проклятого НУСПОКа. Вторые сутки ты не вылезаешь из «Дюймовочки»!
– Люба, дорогая, ты должна меня понять! Ни Семен, ни я не имеем собственного офиса. «Дюймовочка» – единственное место, где мы проводим наши семинары. Дай только время! Мы развернемся и откроем свой тивух. Я даже знаю, как его назвать: «Любаша». А вместо пива и вина мы предложим людям знаменитые целебные напитки: «Афродиту» и «Венеру».
– Ну а пока ты хлещешь пиво!
– В этом специфика моей работы.
– Какая может быть специфика в «Дюймовочке»?!
– Общение с людьми.
Люба горько рассмеялась:
– Я сегодня нагляделась на твою специфику! Пляшешь на потребу публике с какой-то сумасшедшей бабкой! Не хватало только пойти по кругу с протянутой алюминиевой миской! И весь этот кошмар – у стен городского туалета!
– Я не виноват, что городской сортир – любимое место горожан!
– А кто такая шинкарка из «Дюймовочки»?
– Баба Зоя не шинкарка, а моя коллега. Дистрибьютор компании НУСПОК!
– Вот-вот, – Люба отпила очередной глоток валерьяновой настойки. – Ты полюбуйся на себя со стороны! Ты – коренной ленинградец, образованный интеллигентный человек, знаток поэзии серебряного века, ценитель Брамса и Стравинского…
Я твердо возразил жене:
– Но у меня другого варианта нет! Как хочешь, но мыть подъезды я не буду. Мы не для этого приехали в Израиль.
Люба поднялась из-за стола, присела рядом. Приткнулась к моему плечу.
– Родной ты мой…
Я поцеловал ее в седеющий висок:
– Не горюй! Вот увидишь, всё будет бесэдер. Благодаря НУСПОКу мы еще побываем на Лазурном берегу!
– И у нас там будет собственная вилла… – подхватила Люба.
– И собственная яхта, – добавил я.
– И мерседес! – воскликнула жена. – И личный самолет!
– Самолетов будет два. Один – прогулочный, спортивный; второй – для дальних перелетов. – Я поднял Любу на руки (благо, в ней всего-то сорок восемь килограммов!) и понес к софе. Она шутливо отбивалась. Но так, чтобы моей радикулитной пояснице не причинить вреда.
Я бережно уложил жену в постель.
За окном стояла тихая адаровская ночь, нарушаемая только эротической возней соседок «аспиранток»…
Нет, чтобы там ни говорили злопыхатели и скептики, но адаровские ночи все-таки имеют свою волшебную притягательную силу! Прав менестрель Ефим, когда он воспевает ненавистный – днем и милый – ночью наш сказочный Адар…
Барменша и офтальмолог
Если бы я решился выколоть татуировку на каком-нибудь участке собственного тела (а нынче это в моде), я бы непременно начертал: «Не забуду бабу Зою – гостеприимную хозяйку закусочной «Дюймовочка» и наставника Вайсбойма, поддержавшего меня на тернистом поприще дистрибьютора компании НУСПОК».
Татуировку делать я, естественно, не буду, но первые уроки мастерства, которые мне преподал Семен, запомню навсегда.
Конспирируясь в укромном закутке закусочной (за ширмой, расписанной сюжетами любимой сказки), мы проводили наши деловые встречи.
Занятия начинались в 7-45 утра, когда «Дюймовочку» покидал последний утренний алкаш, отправляясь на свой ненавистный никаён.
Протерев липкие от винно-водочных разводов столики, вымыв пол, вытряхнув окурки из стеклянного цветка, в котором в соответствии с сюжетом сказки родилась Дюймовочка, баба Зоя вырубала Аллу Пугачеву, врубала кондиционер и приглашала нас в «учебный уголок».
На крохотном изящном столике с резными ножками нас уже ждала пара кружек пенистого пива и горка сушек в блюдце с голубой каемочкой.
– Беседуйте, а я тут рядышком, в салоне. Если что, вы кликните, я мигом, – говорила баба Зоя, громоздясь на свой высокий табурет за барной стойкой и принимаясь за чтение Марининой.
На весь Адар, на всю трехсотпятидесятитысячную Хайфу, да что там Хайфа! – на весь огромный Эрец Исраель – «Дюймовочка» была единственной питейной точкой, начинающей работу в шесть утра. Насколько помню, в шесть утра только в бывшем СССР открывались двери избирательных участков во время выборов и пункты по приему стеклотары. Пожилые выходцы из СНГ, надеюсь, не забыли, как задолго до шести утра там уже толпились люди. На избирательных участках – отовариться в буфете фиолетовой вареной колбасой, а в пунктах стеклотары – не пропустить первой переклички.
Подвижнический подвиг бабы Зои заключался в том, что, принимая близко к сердцу мечты и чаянья бывшего советского народа (в лице систематически выпивающих мужчин), она протягивала спасительный стакан алкогольного напитка каждому страдальцу после вчерашних перегрузок. В «Дюймовочке» у мужиков разглаживались лица, зажигался огонек в глазах, унималась дрожь в руках, а, главное, появлялся пусть и эфемерный, но столь необходимый для олимов оптимизм.
Ах, как боготворили бабу Зою репатрианты-мужики!
Было любопытно наблюдать, как на рассвете одна часть населения Адара шла в «Дюймовочку», другая (в кипах) – к утренней молитве в синагогу. Одни спешили согрешить, другие – замолить грехи.
Итак, устроившись за ширмой, мы вели беседы о чудо-капсулах НУСПОКа, о целебных свойствах содержащихся в них трав, о магической загадке формул пищевых добавок
Раскрывая перспективы дистрибьюторской работы, Семен впадал в экстаз: он возбуждался, переходил на крик, выскакивал из-за стола, убегал в салон (я уверен, что там он опрокидывал стаканчик), тут же возвращался, горячо жестикулировал.
Его цыганские, навыкате глаза подозрительно блестели. Вспомнив какой-то эпизод из своей богатой практики, он начинал раскатисто смеяться, затем резко умолкал, погружаясь в собственные мысли. И безостановочно курил, опустошая мою пачку. Нервными глотками отпивал из кружки пиво. Сначала из своей, потом, осушив ее, принимался за мою. Расправившись и с ней, требовал еще.
Тут как тут из-за ширмы возникала баба Зоя – с кружками наперевес, на ходу сдувая пену. Семен ласково трепал подругу по упругому бедру. Игриво увернувшись от шалостей Семена, баба Зоя по-лебяжьи уплывала к стойке. Кстати, было ей не так уж много, пятьдесят четыре года. И ничто женское ей было не чуждо. Во всяком случае, посетители «Дюймовочки» авторитетно утверждали, что «с этим делом» у бабы Зои всё нуспок. По характеру легка, игрива, весела, выдумщица и хохотунья. А бабой мужики прозвали Зою по причине аппетитности ее телес.
У Зои имелась дочь от второго брака, с испанским именем Розита. Но отец Розиты был вовсе не испанцем, а татарином из Чебоксар. А как известно, татарина пловом не корми, только дай назвать ребенка каким-нибудь заморским именем.
Сейчас Розите было двадцать девять лет. В «Дюймовочке» она и Зоя работали посменно. Неповоротливую, рыхлую толстуху в закусочной прозвали «холодцом».
После раннего полового созревания Розита не удосужилась оформить через ЗАГС свои интимные отношения ни с одним мужчиной. Прибыв на историческую родину, стала потихоньку попивать, а находясь в подпитии, была неприхотлива в выборе партнеров. А главное, чего категорически не признавала Зоя, – за сексуальные услуги взимала деньги, оправдываясь тем, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Но в то же время, за что ее действительно уважали мужики, могла отдаться в долг. А выпивку в долг ни за что не отпускала.
Расчетлива и экономна была до неприличия. Так, в оплату секс-услуг она включала не только женский труд, но и износ постельного белья (попадались клиенты, кто не только простыню, но и пододеяльник раздирали в клочья. Вот почему нижнее белье в момент контактов Розита с себя предусмотрительно снимала, хотя тучной наготы своей стеснялась). Если попадались изощренные эротоманы, для них Розита зажигала свечи. Но как только в акте наступал финал, она их тут же задувала.
Зоя во многом была антиподом дочери. Четыре раза охотно и легко выскакивала замуж. Побывав четырежды вдовой, она не только не лишилась интереса к плотской жизни, но обрела новое дыхание. Сбросив путы ханжеских запретов, Зоя наконец вздохнула полной грудью: записалась в хор, в кружок игры на мандолине, в танцевальный коллектив «Фламенко», на бесплатные компьютерные курсы, в секцию собаководов (хотя ни собаку, ни компьютер заводить не собиралась). Купив по случаю на шуке томик Рильке, она вдруг начала сама писать стихи, тайно посвящая их офтальмологу Эфраиму, продавцу из рыбной лавки.
С Эфраимом Зоя познакомилась при весьма пикантных обстоятельствах. В тот судьбоносный день она случайно забежала в рыбный магазин, открывшийся недавно рядом с синагогой. Продавец Эфраим долго наблюдал из-за прилавка, как незнакомка выбирает нужный сорт селедки.
– Мадам, – галантно произнес Эфраим. – Я хочу вам дать совет. Выбирая сельдь, первым делом загляните ей в глаза. Это говорю вам я, профессор – офтальмолог. У селедки должны быть красные глаза!
Зою как будто бы ударило электрическим разрядом. Она внимательно вгляделась в продавца. Благородное интеллигентное лицо, изящные очки в тонкой золотой оправе, добрая улыбка. Белоснежный накрахмаленный халат, дорогая темно-синяя сорочка, подобранный со вкусом галстук.
Ни в одном адаровском маколете ей никогда не приходилось видеть за прилавком такого элегантного мужчину.
И по сей день Зоя помнит ту исландскую селедку пряного посола, которую помог ей выбрать офтальмолог. У селедки были выразительные красные глаза и нежный пряный вкус.
– Заходите к нам еще, у нас большой ассортимент… – сказал Эфраим, прощаясь с покупательницей.
На пороге Зоя обернулась. «Первым делом – заглянуть в глаза», – вспомнилась рекомендация Эфраима. И Зоя заглянула в них. Карие глаза профессора были полны печали и еврейской неизбывной грусти.
С тех пор Зоя зачастила в рыбный магазин. Не проходило дня, чтобы, выгадав свободную минутку, она не появилась у Эфраима. Правда, их разделял прилавок. Но что касается сердец, они бились в унисон. Эту мысль Зоя записала в свой дневник, который привезла из Томска.
Глубокой ночью, закрывшись в спальне, она раскрывала заветную тетрадку и поверяла ей свои душевные секреты. Если в соседней комнате Розита принимала кого-нибудь из засидевшихся, вернее, залежавшихся полночных ухажеров, Зоя, прихватив дневник и авторучку, уходила на Адар. Ну не могла она, когда за стенкой отправлялись плотские потребности, сочинять стихи! Они могли рождаться только в тишине.
Окрестными задворками она бродила до самого рассвета, мечтательно петляла между мусорными баками, распугивая кошек. Отыскав укромный уголок, Зоя присаживалась на краешек скамейки, переживая таинство рождения стихов.
Потом она встречала солнце. Обычно солнце всходило над мисрат опнимом и направлялось к шуку, в сторону мясных рядов. Зоя наскоро вносила в свой альбом только что рожденную строку и убегала открывать «Дюймовочку».
Вообще-то Зоя вела два параллельных дневника: один интимный, второй – сугубо деловой, в который заносила имена клиентов-должников «Дюймовочки».
Но вернемся к офтальмологу. Взаимоотношения с Эфраимом носили платонический характер, не перешагнув ни разу за черту торгового прилавка.
У профессора была большая дружная семья: двое многодетных сыновей и погодки старенькая мать и теща (каждой было далеко за восемьдесят). Супруга Иточка умерла еще в Херсоне. Скоропостижно, буквально за неделю до репатриации. Со слезами на глазах пришлось изъять из чемоданов теперь уже ненужное демисезонное пальто супруги, три ее китайских кофточки, выходной костюмчик, бижутерию, вязальную машинку и другие мелочи, сохранив на память только фото.
Все восемь лет пребывания в Израиле Эфраим ни на день не забывал покойницу. Зоя не могла себе позволить даже в самых потаенных мыслях посягнуть на сохраненную Эфраимом преданность жене.
Хотя был случай, когда Эфраим осторожно намекнул своей подруге Зое, что если бы не совесть, которая его потом замучит, он не прочь бы разок и согрешить.
А в том, что в офтальмологе еще бродили нерастраченные эротические соки, Зоя убедилась, когда случайно его задела полиэтиленовым пакетом с овощами. Лицо Эфраима тогда предательски зарделось, губы дрогнули, в очках блеснули стекла.
Новая подруга тщательно скрывала от Эфраима, что работает в «Дюймовочке». Говорила, что она библиотекарь. И при этом постоянно декламировала Рильке. Но офтальмолог честно ей признался, что читает книги исключительно о глазных болезнях и что из всех поэтов знает в Хайфе лишь Давида Рабиновича, который обитает по-соседству с рыбным магазином и частенько забегает за свежими креветками.
Когда Семен разнюхал о знакомстве Зои с офтальмологом, он устроил грандиознейший скандал.
– Чем изводить профессора стихами, лучше бы привлекла его в НУСПОК! – кричал Семен.
Но Зоя ревниво ограждала сферу возвышенно-духовных отношений с офтальмологом от любого меркантильного вторжения. Она была убеждена, что работа дистрибьютором в НУСПОКе неизбежно приведет Эфраима к трагической развязке.
– Я ни за что не допущу, чтобы любовная лодка разбилась о сетевой маркетинг! – твердо заявила Зоя.
– Ну и дура! – заключил Семен, не найдя более весомых аргументов.
А буквально через двадцать пять минут он уже болтал с профессором о том о сем, стоя у рыбного прилавка. Спустя еще одиннадцать минут, размахивая купленной для отвода глаз селедкой, он вдохновенно рисовал Эфраиму перспективы дистрибьюторской работы.
– Но при чем тут рыба и офтальмология? – вопрошал Эфраим.
– Профессор, снимите очки-велосипед! – воскликнул Семен.– Представьте, к вам заходит покупатель. Точнее, покупательница. И просит выбрать ей селедку. Исландскую, пряного посола. Припомните, подобное случалось в вашей практике?
Продавец смутился:
– Допустим, что случалось…
– Как вы поступаете в подобных случаях?
– Помогаю выбирать селедку.
Семен криво усмехнулся:
– И смотрите в глаза?
– Кому?
– Селедке.
Офтальмолог вспыхнул:
– Да, смотрю!
– Дорогой вы мой! Так поступает обыкновенный продавец. Но не продавец-офтальмолог!
– Что вы от меня хотите? – простонал Эфраим.
– Я хочу, чтобы вы смотрели не в глаза селедке, а в глаза клиенту! Что вы можете увидеть в них? Ответьте как глазник.
– Чувство благодарности.
– За что?
– За подбор селедки.
– Далась вам эта чертова селедка! – Ухватив за хвост селедку, которой только что размахивал, Семен хлобыстнул ею по прилавку.
Офтальмолог вздрогнул:
– За что вы ее так? От таких ударов она проснуться может!
– Проснитесь вы, профессор! И запомните! С сегодняшнего дня вы должны распознавать в глазах клиента только признаки болезней!
– Каких еще болезней? – взмолился Эфраим.
– Да мало ли каких! Вы – офтальмолог, вам и карты в руки. Были бы глаза, болезнь найдется. Конъюнктивит, астигматизм, катаракта, дальнозоркость…
– Воспаление зрительного нерва, оптический неврит, – подхватил профессор.
Семен продолжил:
– Помутнение хрусталика, циклит, цветовая слепота, язва роговицы.
– С язвой роговицы идут не в рыбный магазин, а прямиком к хирургу, – заметил офтальмолог.
– Согласен. А с дальтонизмом или с близорукостью к вам заходят?
– Ну почему же не заходят? Ко мне и с хороидальными мембранами заходят.
– А с глаукомой? – продолжал пытать Семен.
– Послушайте! – не выдержал профессор. – Вы офтальмолог?
– Я дистрибьютор компании НУСПОК! – звонко отчеканил посетитель. – И вы обязаны примкнуть к нашему движению!
– Зачем?
– А вы еще не поняли?
– Признаться, нет.
– Вы определяете у покупателя болезнь и рекомендуете ему НУСПОК. У наших трав потрясающий целительный эффект! Слепые прозревают, глухонемые начинают петь, безногие отплясывают фрейлекс.
– Вас послушать…
– Возьмите случай с Цукерманом, – перебил Семен. – Последние двенадцать лет старик страдал рассеянным склерозом, лишился памяти, потерял рассудок.
Офтальмолог рассмеялся:
– И вы хотите мне сказать, что ему помог ваш чудодейственный НУСПОК?
– Более того! НУСПОК помог ему стать депутатом Кнессета!
Профессор настолько растерялся, что вытер руки в селедочном рассоле о белоснежный накрахмаленный халат.
– Вам нужны еще примеры? – спросил Семен.
Профессор сдался:
-Достаточно. Скажите, что я должен делать?
– Когда у вас кончается работа? – по-деловому лапидарно уточнил Семен.
– Через полтора часа.
– Через два часа я вас жду в «Дюймовочке». Там и поговорим.
Что произошло в «Дюймовочке» через два часа, можно без труда представить.
Как только офтальмолог нерешительно переступил порог закусочной (никогда до этого он здесь не бывал) и увидел за стойкой бара Зою, а она – его, тут-то все и началось. (Мы с Семеном наблюдали за развитием событий из закутка за ширмой).
Немая гоголевская сцена, картина Репина «Не ждали», народная украинская песня «Ти ж мене п i дманула, ти ж мене п i двела» сплелись в один сюжетный узел.
…Зоя стала вхожа в дом к Эфраиму, приглянулась стареньким погодкам матери и теще. Мать была еще в своем уме и проявляла понимание сыновней тяги к женщине, теща же была совсем плоха и воспринимала Зою как свою старинную подружку еще по временам Херсона.
Сыновьям и вовсе было не до мужских утех отца, у них самих – проблем выше кадыка.
Через четыре месяца после вступления Эфраима в НУСПОК сыграли свадьбу. Это была первая нуспоковская свадьба! Молодожены светились такой неподдельной радостью и счастьем, что с наступлением вечерних сумерек можно было обходиться без электрического света.
…Свадьба была сыграна в «Дюймовочке». Впервые за всю историю закусочной вход был разрешен только дистрибьюторам компании НУСПОК.
Шафером на свадьбе был, естественно, Семен. Я же был свидетелем со стороны невесты.
…………………………………………………………………….
Почему на этой оптимистической истории «Записки» обрываются?..
Хотелось бы верить – только по одной причине: Григорий нашел себя в НУСПОКе, создал свою структуру, стал, как и Семен, директором, разбогател, купил самолет и яхту. И живут они с Любашей в какой-нибудь Кейсарии, в свободные часы разводя павлинов...
Что значит прочитать на одном дыхании? Это значит, что еще и после прочтения сидеть ошарашенно и забыть при этом о дыхании, потому что Бог через твой талант слегка прикоснулся к сердцу и это состояние не хочется терять, а хочется его продлить как можно дольше. От всего сердца поздравляю.
