Андрею Битову

Есть много различных способов есть черешню.  Можно неторопливо поднести ее к губам, осязая уже заранее скользкий тугой холод.  Медленно всосать с поцелуйным звуком, пропуская постепенно в глубину горячего рта ее не совсем правильную, упругую сферу и дернуть несильно за тощий по сравнению с ягодой, уже досохший... хвостик? Стебель?  Черенок?  Стержень?  Он слишком хилый, незначительный в сравнении со своим сладким порождением, почти невесом в пальцах, норовит выскользнуть, исчезнуть, затеряться, не зацепив внимания, которое все приковано к предвкушению спелой черешни.  Черенок, все-таки черенок! чувствует свою неадекватность, закручивается, кукожится, ускользает. 

Не спешите его отпустить.  Бог с ней, с черешней, она подождет.  Если случайно проглотите эту, возьмете следующую.  Вон их полная миска!  Покрутите между подушечками большого и указательного, рассмотрите, поднесите к глазам древесную нитку, миниатюрный трос, соединявший под с деревом, промежуточное звено.  Два узла на нем, если присмотреться, притрогаться, две твердые чашечки.  Одна, поменьше, держала когда-то незамысловатый цветок, белую эфемерную бабочку, щепотку лепестков, облетевших и забытых, потом - затейливую завязь, которая разбухала, всходила растительным тестом, а чашечка постепенно твердела, сохла.  На месте обрыва остался припухший осиротевший след ампутации, расставания с черешней.

А вторая чашечка побольше, нет!, не чашечка - хитросплетение, узел, сложный почти одеревеневший, державшийся из последних сил за ветку, за дерево, пока не отодрали, не бросили в неизбежность к другим, неотличимым.  А каждая черешня воображала себя единственной, уникальной перевоплощенкой, прошедшей колдовскую, просветляющую трансформацию и познавшей смысл круговорота вселенной.

Но он выскользнул, и не ищите, забудьте.  Больше ничего не выжмешь из бурого чахнущего черенка.  Вернемся к черешне.  Та же, или другая.  Она уже во рту и вы забыли глянуть в ее темный, смутный, влажный глаз.  Он не блестел, был застенчиво затуманен и смотрел скорее в сторону, в лето, в глубину дня.  Черешня словно стыдится своей округлости и женских изгибов, она тяжела вкусом и косточкой.  И вот скатилась на язык, распирая щеки, щекоча холодом небо, а ее уже толкают обратно к хищным зубам, кончик языка алчно разрывает дырочку у основания, там, где крепился утерянный черенок.  Горчащий сок заливает, растекается, трескается шкурка из нежнейшей растительной резины, открывается влажная плоть.  Она распадается на две неравные половинки (в одной - косточка), течет, тает...

Нетерпеливые зубы кусают уже пустую кожицу, и она поддается чуть слышным хрустом. Вы слышите его не ушами, нет, скорее вибрацией костяной эмали зубов, невидимых челюстных костей, навсегда, при вашей жизни покрытых замшей кожи щек, арочной архитектурой черепа. Прислушайтесь!  Внутренним ухом, дырочкой, ведущей в темноту рта.  Куда делась черешня?  Осталась одна косточка, ударясь костяным молоточком об эмаль.  Сначала косточка влажная и скользкая, но несколько поворотов языка - чувствуются ее гладко-шершавые бока.  Оголенный  шарик катается с рулеточным звоном.  Нет, нет! Жульничество, шарик не круглый!  Нащупывается шов и острый кончик.  Если нажать - под твердой пластиной угадывается пространство, горечь, синильная кислота, которая окрашивает костяной вкус в голубовато-синий цвет. 

Осторожно достаньте ее, обглоданную.  Сердце она напоминает по форме, с грубым тройным швом на боку.  Еще видны на косточке в неглубоких впадинах кровавые следы черешневой плоти.  Измученная, но твердая, как обещание будущего дерева, грядущей черешни, следующего лета.

Конечно, можно просто жрать ягоды из синей миски, бездумно загребая горстями, и сплевывать не узнанные косточки, пачкать рубашку несмываемым, кровавым соком, и тихо ругаться. Но это совсем другой способ есть черешню.

Елена Ясон