Брусника под снегом, или -поторопись, брат...

Глухой звук выстрела, похоже, не произвел на привыкшую к шумам войны лошадь особого впечатления. Она, словно в недоумении, посмотрела на комиссара большими грустными глазами, слегка позвенела мокрыми, изжеванными  удилами и только лишь после этого лениво и вызывающе медленно тронула прочь от ворот.

- Прощай Володя, прощай братишка....

 Негромко, словно только для себя прошептал штабс-капитан, но сани, на которых  он стоял, уже необратимо уходили из-под его ног,  влекомые ленивой и равнодушной ко всему происходящему вокруг лошадью, и веревочная петля все крепче и крепче сдавливала его шею, безжалостно ломая кадык и позвоночник.

Последнее что почувствовал, осознал  Кудрявцев, была лишь короткая, необычайно резкая боль  где-то в затылке, да промелькнувшие  уже на задворках сознания нечеткие, да и никчемные теперь уже воспоминания, короткие  и неверные, словно всполохи июльских зарниц...                                     
                                                              1.

...Небольшая, сельская, но, тем не менее, кирпичная церквушка почти по самые стрельчатые, забранные  коваными решетками окна утопала в рыхлых, искрящихся под неверным вечерним сибирским  солнцем сугробах. И лишь неширокая, небрежно очищенная от снега дорожка вела к плотно прикрытым, тяжелым дверям.

- ...Есть кто живой?

В гулком церковном полумраке голос вошедшего офицера, молодого еще человека в длинной, по шпоры,  кавалерийской шинели со штабс-капитанскими погонами показался необычайно громким и как будто даже несколько дерзким.

Из приоткрытых царских ворот, жирно раскрашенных дешевой бронзовой краской,  на голос вышел старик-священник в простенькой ветхой рясе, высокий и худощавый, с редкой неухоженной бородой.

- Никак решили исповедаться, господин офицер?

Голос протоирея негромкий и спокойный, тем ни менее легко возносился к самому куполу, теряющемуся в прокопченной, плотной черни.

- Экая акустика у вас, батюшка...- с легким удивлением произнес штабс-капитан и, подойдя  к священнику, поцеловал его старческую, сухощаво-горячую руку.

- Нет, пожалуй, к исповеди я еще не готов. Так, устал что-то, зашел передохнуть малость, отдышаться....  Устал уже убегать батюшка,устал...

- Издалека ли бежите, господин офицер, извините, не знаю как вас по имени отчеству...?

- Александр Александрович Кудрявцев, к вашим услугам.

Офицер привычно прищелкнул каблуками.

- А бегу батюшка, почитай от самого Каменного пояса....Да так бегу, что в отчий дом заскочить не успел.... Матушку проведать даже Бог не дал...

- Откуда ж вы родом-то, молодой человек - продолжал допытываться священник со странной настойчивостью, с любопытством  вглядываясь в смуглое, худощавое лицо собеседника.

 С Тобола батюшка, с Тобола.... Никак приходилось бывать в наших- то пенатах?

- Уж ни Александра Титовича ли сынок будите?

В голосе священника проскользнуло как будто бы даже и удивление...

- Его, царство ему небесное - Кудрявцев перекрестился, четко и старательно...

- Пять лет уже как схоронили.... В нашем роду мужчины  на земле долго не задерживаются. ...А вы батюшка, что ж, судя по всему, знавали родителя моего? Вот же пассаж, какой приключился...

 Священник подошел к бликующей, стреляющей маслом лампадке что под Спасом нерукотворным, пальцами поправил фитиль и только тогда ответил, слегка покачивая головой.

- Как-же, Как-же, и батюшку вашего Александра Титовича и матушку вашу Марфу Алексеевну.... Всех знавал....Да, у вас же молодой человек и брат еще, по-моему, был? Или я запамятовал?

Офицер потемнел лицом и нехотя бросил, осматривая церковное убранство:

- Был. Да и есть, наверное.... У красных он, говорят, в комиссарах,  как ни странно, карьеру строит...

В церкви повисла напряженная тишина, лишь кое-где треском отзовется оплывшая свеча, да уставший ветер, предвестник пурги  по заиндевелому стеклу нет-нет, да и скребанет жестким, стылым снегом...

- Тихо здесь у вас,-  вновь заговорил молодой человек.

- Пурги и той почти не слышно.... Хотя чему удивляться: стены небось в три кирпича, да к тому же тайга вокруг....Тайга... В вашей церкви, наверное, поется хорошо....  Ладно поется, наверное...

- А вы спойте  Александр Александрович - не то в шутку, не то в серьез предложил протоирей, присаживаясь не коротенькую скамейку, стоящую возле пустующей нынче свечной лавки.

- Да какой из меня регент, батюшка?

 Коротко хохотнул офицер.

- Я за эти годы  молитвы и те боюсь, позабыл, а уж про псалмы и говорить нечего...Спирт неразведенный пить научился, сидя в седле спать пообвык,  матом ругаться опять же, а вот святые тексты...

- А это ничего, это не страшно, - священник отчего-то как будто бы даже и развеселился.

- Вы спойте, чего вам сейчас больше всего хочется,...Что на душе лежит. А я глядишь и подпою, если смогу...

Кудрявцев расстегнул шинель, в мелких росинках растаявшего в церковном тепле снега и смущенно отвернувшись от священника, запел негромким, но до необычайности теплым и проникновенным голосом, сначала несмело и даже как будто  робко, но потом все увереннее и увереннее:

« В лунном сиянье снег серебрится,

Вдоль по дороге троечка мчится.

Динь-динь- динь, динь-динь-динь,

Колокольчик звенит,

Этот звук, этот звон,

О любви говорит»....

  Он замолчал, склонил голову с коротко остриженными темными, слегка волнистыми волосами, словно  прислушиваясь, как последние слова романса затихали среди расписанных  фресками колон и куполов церкви. Тишина окружившая молодого офицера была настолько совершенна, что было слышно, как капли поплывшего снега,  срывающиеся с папахи, падали на каменный пол.  

- ...Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела - проскрипел откуда-то сбоку, со стороны хоров несколько протяжный, неприятный женский голос, заставивший вздрогнуть,  расслабившегося было  душой офицера.

- Не пугайтесь, Александр, - поспешил объясниться, приподнимаясь со своей скамьи священник.  

- То Давыдова, Мария, - здешняя юродивая....В прошлую зиму дом свой подпалила, так я разрешаю ей здесь, на хорах ночевать.... И  ей теплее и в храме вроде бы как за сторожа.... Народ наш побаивается ее, вещуньей и провидицей считают....Недавно правда побили крепко, еле выжила, слава тебе Господи.

Над резными перильцами церковных хоров появилась опухшая, в синяках и кровоподтеках физиономия юродивой.

- Что милок, устал никак? Отдохни болезный...

 Блаженная широко раскрыла рот и громко рассмеялась отвратительным, квакающим смехом. Удивительно белые и здоровые, крупные зубы ее словно светились в полумраке

- Отдохни мальчишечка, больше уж не приведется, чую, не дадут тебе сродственники твои спокойно жизнью своей распорядиться....Ох, не дадут...

 Она вновь зашлась в своем мерзком хохоте, накинула на встрепанные волосы прожженную, мышиного цвета шаль и скрылась, словно растворилась в такой же серой, мышиного цвета тени...

- Вот же накаркала бестия.

 Нарочито весело бросил Кудрявцев, и пошел,  чуть слышно позвякивая шпорами к скорбно умолкнувшему священнику.

- Господин штабс-капитан. Красные! Красные у реки!

 Заснеженная фигура нарочного мелькнула в клубах белого пара и снега в широко распахнутой дверной створке и застыла в ожидании.

- По коням. Отходить по направлению Канска. В схватку не вступать. - Спокойно, без лишней спешки приказал он нарочному, и когда за тем закрылась дверь,  поклонился расстроенному протоирею.

- Вот так мы и бежим батюшка....Куда? Зачем?  Разве что Богу одному известно....И кто поможет нам? Бог разве что....Но что-то он особо не торопится.... Раньше  мы все на казачество Сибирское да Даурское надеялись, до семнадцатого года до 150 тысяч  казаков под шашку в здешних краях  поднять можно было.... Да где оно, казачество это? В распыл пошло....Да в РККА  похоже по глупости переметнулось.... Не на кого нам больше надеяться...    Вот так-то батюшка....Ну а теперь давайте прощаться...

Кудрявцев поцеловал протоирею руку, перекрестился,  улыбнулся устало и,  уже в дверях, надев папаху, поспешил прочь...

                                                     2.

Сквозь сиреневую пургу, заблудившуюся между кедровыми и сосновыми стволами  великой Сибирской тайги, уходили  на восток  разрозненные остатки Колчаковских  соединений, преследуемые по пятам красной армией, неожиданно переметнувшимися  на сторону РККА чехословацкими полками,  и частями  укомплектованными из китайских наемников, жестоких и по-восточному беспощадных.

Сотни и сотни кованых копыт раз за разом дробили морозную корку стылого верхового, покрытого снегом торфа. Дорогу отступающим преграждало огромное, бескрайнее и бездонное, и скорее всего безымянное болото, лишь в отчаянные морозы промерзающее, да и то не на много, не до дна...

Все чаще и чаще болотные топи выплескивались на заснеженные кочки , поросшие клюквой да брусникой,  вонючей, черной жижей.

- Давай Ландыш, не отставай, нельзя, никак нельзя, милый...

 Упрашивал штабс-капитан своего чисто-белого, с едва заметной ржавчиной молодого, несколько нервного жеребца-трехлетку, как только замечал, что перепачканные  в болотной гнили по самые бабки стройные, конские ноги начинают бестолково дробить и без того неверное, дрожащее крупной дрожью болотное покрывало.

- Ууууух!- громко и вонюче, спереди и слева выдохнул потревоженный предшественниками болотный газ и испуганный Ландыш, нервно и протяжно всхрапнув,  рванул вправо, в антрацитом блестевшее бездонное окно...

- Нет Ландыш, нет!- резко дернул на себя уздечку раздосадованный Кудрявцев, но было уже поздно.

Молодой, и наверное не очень опытный конь, не чувствуя у себя под ногами хоть какой-то пусть самой маломальской опары растерялся и с каждым своим движением, все глубже и глубже загонял и себя и своего седока в черный, равнодушный болотный кисель...

- Все! Это конец...- С трудом вырвав  ноги из стремян Александр, с силой оттолкнулся от крутого, скользкого бока громко и жалостливо ржущего Ландыша, и провалившись по грудь в холодную мешанину, враз озябшими пальцами попытался зацепиться за неверную опору,  ближайшую качающуюся кочку...

- Да помоги же ты мне Господи! Не по-христиански погибать то так...Помоги...

 Неизвестно кого больше, себя или зазевавшегося Господа Бога уговаривал, увещал  капитан, черт знает каким  чудом выворачивая себя из равнодушно-смертельных объятий топи, но все ж таки, потеряв сапоги и оружие, оставив болоту шинель и папаху, истерзанный и донельзя измотанный Кудрявцев выпростался на более или менее прочную поверхность...

- Спасибо тебе батюшка, - обтирая колючим, жестким снежным крошевом грязь с лица подумал он.

-Хорошо наверное за меня помолился, от души...

Приподнявшись на колени,  молодой офицер забился было в резком и истеричном хохоте и только тут, только сейчас вспомнил про Ландыша, про жеребца своего  настолько чистых кровей, что у многих высших офицеров от кавалерии, при виде его, гордой и ровной поступи выступал пот глубоко запрятанной, всепожирающей зависти....

А с Ландышем все было кончено...И хотя жеребец еще пытался вытянуть, выгнуть свою тонкую мускулистую шею с коротко стриженной серебристой гривой и удивительно красивой головой с большими глазами  и чуткими раковинами ушей навстречу своему насквозь промокшему и раздавленному хозяину - это пожалуй были уже последние, жалкие потуги, практически агония совсем недавно совершенно здорового и крепкого организма...

И тут жеребец заржал...И ржанье его, высокое и требовательное , переходящее в стон и плачь, бросило Кудрявцева на землю, заставило  его такого  же молодого и сильного, как и погибающий  рядом конь,  с размаху втереть лицом   в снежно-грязевую хрень, рассекая о льдинки воспаленные искусанные губы и сдирая клочья кожи с обветренных щек, биться в  бесполезной и бессильной истерике...

- Трус! Трус! Трус!- бил онемевшим кулаком по ломкой ,прошлогодней осоке ничего уже не соображающий офицер, не замечая появившихся из ближайшего кустарника красноармейцев с удивлением наблюдавших за этой его истерикой...

- Трус...- прошептал он в последний раз и вытянув свое молодое и выносливое тело затих, скорее всего потеряв сознание...Но что-то несуразное, совершенно ненужное, сейчас, в этот страшный для Александра миг взбудоражило, возбудило его угасающее сознание...

...Брусника. Размазанные и раздавленные ягоды брусники, отливающие кровью на фоне лощеных, темно-зеленых листочков расплываясь у него перед глазами отчаянно пахли ушедшим летом, недосказанным любовным признанием, недописанной, плохо срифмованной строчкой, беззаботным детством,...там на Тоболе...

                                                      3.    

...Эх, хорошо, надежно строились раньше в Сибири. Лесу, какого угодно, от вечной, неподдающейся гнилости лиственницы, до ярко-желтых, смоляных сосен всего вдоволь. У самого распоследнего лентяя и пьяницы- просторный дом- пятистенка, а если ты к тому же еще и трудяга, любящий и жалеющий каждую копейку то не просто дом, а обширное подворье, замощенное толстенной половой доской и сплошь крытое крышей под железным прокатом, с кучей всяческих подсобных построек: сарайчиков да овчарен.

А уж про ворота и говорить нечего. Ворота в Сибири - лицо хозяина. Если они у тебя высокие, да полосой кованной, толстой словно рессоры оббиты, то к тебе и уважение особое, согласно ранжиру. А если напротив из плашки какой-никакой, да шляпки гвоздей загнутых то тут-то там видны, то с тобой на равных и баба не всякая разговаривать станет...Сибирь.

- Товарищ комиссар! Товарищ комиссар!- в просторное, прокуренное помещение чайной при постоялом дворе с радостным криком вбежал веснушчато-ржавый, лопоухий и кривоногий красноармеец-недомерок.

- Там, на болоте, наша разведка белого офицера в плен взяли...Суда ведуть...

Из-за стола, заставленного стаканами с мутноватым самогоном, высокими, литровыми ,полупустыми штофами волнисто-зеленоватого стекла, глубокими тарелками с разварной, исходящей парком картошки и соленых груздей под полупрозрачной луковой стружкой, поднялся молодой, лет двадцати навскидку парень, с чуть заметными усиками над верхней губой. Так- сплошное недоразумение, а не усики...

Линялую гимнастерку его, перетягивала новенькая портупея с фанерной кобурой маузера, светло желтой, под лак...

-И что, сам сдался?- презрительно хмыкнув поинтересовался молодой комиссар.

- В распыл его, расстрелять...Нам трусы не нужны. У нас самих таких хватает...

- Да похоже что нет...- Возразил красноармеец.

-Господин офицер из топи выбирамши,  без оружия остался...А как брать стали, разве что зубами не рвал, прости Господи.

- Смелый значит...- буркнул парень, сделав вид, что не заметил оговорки своего бойца по-поводу господина офицера.

- Ну раз смелый, значит повесить его, и вся недолга. Здесь же суку белогвардейскую, на воротах!

В побелевших пьяных глазах комиссара читалась неприкрытая ненависть...

Толстый телом мужик, в темно-багровой, шелковой рубахе на выпуск буфетчик, он же владелец постоялого двора подбежал к молодому человеку...

- Не надо бы здесь, не надо бы на воротах, ваше благородие...Зачем дом покойником поганить?

- Какое я тебе, морда кулацкая благородие?  Я временно исполняющий обязанности комиссара тринадцатого эскадрона, пятой РККА под командованием товарища Эйхе. И зовут меня товарищ Кудрявцев, ладимир Александрович...А ну ка повтори...

Мужик дрожащими от страха губами пытался склеить какие-то фразы, но кроме отдельных, несвязанных слов типа :товарищ, комиссар, Эйхе  да Кудрявцев у него ничего не выходило.

- Пошел вон! Падло ссыкливое...- распорядился Владимир и отвернувшись от плачущего буфетчика, пинком распахнув тяжелую дверь чайной вышел на высокое, старательно отметенное от снега крыльцо.

Прямо под воротной балкой, на санях, слегка, для проформы припорошенных прошлогодним сеном в коркой застывшей офицерской гимнастерке, без погон, стоял со связанными за спиной руками штабс-капитан Кудрявцев, стоял молча, ссутулившись, отворачивая избитое лицо от холодного, колючего ветра. Кто-то из красноармейцев, уже успел снять с пленного приглянувшиеся надо полагать брюки, и темно-коричневые ,пропитанные торфяной водой кальсоны бугрились и  льдисто хрустели при малейшем движении офицера... Под самым подбородком Александра, некогда упрямым ,с едва заметной ямочкой, а ныне заросшим, со следами жестоких побоев бугрилась узлом светло-желтая, пеньковая веревка, только что найденная у запасливого буфетчика, которую не спеша и обстоятельно привязывал к балке невесть откуда появившийся в рядах красных кавалеристов молодой матросик, в коротком черном бушлате, наброшенном на голое, разрисованное татуировками тело. Закончив с петлей, тот ловко спрыгнул на сани, рядышком с капитаном и потрогав  у того петлю на шее, с издевательским смешком спросил:

- Ну как, ваш благородь, не жмет? - и под громкий хохот собравшихся на предстоящее , дармовое представление красноармейцев, с показным испугом спрыгнул прочь.     

Александр молча и равнодушно посмотрел на разбитного матросика и вновь остановил свой взгляд на все еще стоящем на крыльце комиссаре...

- Богато жить будешь, Володя. - Невесело бросил он, не повышая голоса, словно наверняка был уверен, что тот, к кому он обращается обязательно расслышит каждое его слово, не смотря на вой морозного ветра и выкрики солдатни вокруг.

...- Только вчера о тебе вспоминал, и вот сподобились встретиться...Что же ты, брат, так и не подойдешь ко мне, не обнимешь? Или за эти годы ты совсем меня позабыл, а Володя?

Он сплюнул, но неловко(все разбитая губа), и слюна повисла на кармане гимнастерки, застывая и белея на глазах.

Трезвея на бегу, Володя быстро, через ступеньки соскочил с крыльца и оказавшись прямо перед скрученным братом, прошипел зло, с ненавистью.  

- Нет. Нет у меня брата. Я уже давно, сознательно,  решительно и бесповоротно отрекся от всякого родства с  теперь уже чуждым мне классом, дворянством и буржуазией...

- Тьфу ты,- рассмеялся старший брат, весело и снисходительно.

- Ты Володька разговаривать по-людски и то разучился...Все слова словно на митинге, красивые и пустые...А вспомни, как нас maman французскому обучала. Теперь тебя боюсь и русскому заново учить придется, если что...

- Если и придется, то не тебе, шкура белогвардейская!- вновь словно пьянея от собственного, сиюминутного превосходства над старшим братом закричал Владимир. А сам, вновь забежав на крыльцо и прижавшись к резным балясинам, громко и четко проговорил, почти прокричал:

- Товарищи красноармейцы. Друзья. Я как временно исполняющий обязанности комиссара нашей дивизии приказываю, ярого врага Советской власти, белогвардейского офицера, бывшего штабс-капитана Кудрявцева Александра Александровича казнить через повешенье, в назидание всем явным и скрытым врагам нашей, молодой и пока еще неокрепшей республики.

Стоящий рядом с лошадью впряженной в сани  красноармеец неловко перекрестился и хлопнул кобылу по теплому, тяжелому крупу.

Уснувшая по всей видимости кобыла равнодушно скосила глаз, но с места не тронулась...По рядам продрогших красноармейцев, пробежал не громкий и не смелый смешок.

Комиссар спрыгнув с крыльца и подбежав к кобыле грязно выругался...

- Что ж ты, Селиванов за мужик такой, лошадь и то тебя не слушается...Огрызок хренов ты, а не мужик.

Расстегнув побелевшими пальцами застежку на кобуре, Владимир спросил своего брата, с интересом вглядываясь в его лицо.

- Ну что, Сашка, может хочешь чего ни будь перед смертью попросить, скажи...Вдруг да и сделаю...Добрый я нынче что-то...

Кудрявцев -старший  жалостливо посмотрел на брата, мысленно изумляясь, какая метаморфоза произошла с ним за эти ,неполные пять лет  и удивленно спросил :

- Ты что Вовка,  всерьез собираешься Россию под кухаркиных тетей подложить? Да ты рехнулся, братец...Что они с ней сотворят, ты подумал... А что с тобой, но только попозже? А впрочем, что  толку с тобой беседы разводить. Заканчивай скорее. Холодно. Замерз очень. Боюсь,  инфлюэнцею схвачу...

- Инфлюэнцею!? -  отчего-то с таким-то необъяснимым восторгом громко выкрикнул комиссар и, шалея от всего происходящего, подскочил к лошади и раз за разом выстрелил из маузера у нее над самым ухом всю  его обойму.

Глухой звук выстрелов, похоже, не произвел на привыкшую к шумам войны лошадь особого впечатления, она словно в недоумении посмотрела на комиссара большими грустными глазами, слегка позвенела мокрыми, изжеванными  удилами и только лишь после этого лениво и вызывающе медленно тронула прочь от ворот.

Штаб-с -капитан, не отрывая от брата своего взгляда, и что-то шепча, непонятно и негромко,  неловко засеменил босыми ногами, но вскоре сани закончились и длинное его тело дернувшись несколько раз повисло посреди ворот, страшно-стройное, со слегка перекошенной головой...

Еще несколько дней пьянствовал в селе временно исполняющий обязанности комиссара отдельного тринадцатого эскадрона, Кудрявцев Владимир Александрович со своими преданными боевыми соратниками. А насквозь промерзшее тело его брата, снял с петли на следующую же ночь боязливый буфетчик и захоронил за селом, врыв над безымянной, неглубокой могилой простенький, наскоро срубленный крест.