«Музыка транзит».
   Публикуется впервые.

Весна началась внезапно, и за одну ночь город преобразился, расставшись с грязно-серым покрывалом снега и обретя вдруг зеленоватую дымку новой листвы. Как нежна она была... Казалось, даже за стекло автомобиля проникал ее горьковатый запах.

Зверев ехал на  репетицию по залитой солнцем Москве. Любимая «Альфа-Ромео» шла ровно и была такой же, как и его нынешняя жизнь: монохромно-серенькой и предсказуемой. Однообразие событий лишь изредка разбавлялось сверканием гастрольных огней и посиделками с приятелями. 

Было много музыки, иногда чужой, иногда написанной им, но так давно написанной, будто это случилось совсем в другой жизни и  не на этой планете.
От этого становилось кисло, хотелось выпить водки и поскорее забыть о всяких внеземных объектах, на которых жила его Музыка.

* * *

Несколько лет назад Владимир Зверев приехал с небольшим оркестром в Италию. Они играли джаз,  иногда мелодии классиков в современной обработке. Зверев тогда еще не писал свою музыку и был вполне доволен той жизнью, которую вел под безмятежным небом европейского комфорта.

Но затем с ним стало что-то происходить. Что?  Этот вопрос он задавал себе, но ответа на него не получил ни тогда, в Италии, ни сейчас, по прошествии нескольких лет и возвращении в Россию.

Что заставляло его ехать в Милан и проводить долгие вечера в Ла-Скала? Посещать Галерею Уффици, и, вглядываясь в лица, запечатленные столетия назад, находить в них тончайшую гармонию, вдруг обретающую звук? Будто ушедшие эпохи помимо изображения таили в себе еще и мелодию, которую можно было различить. Он слышал ее и в плеске волн, подтачивающих тяжелые ступени венецианских пристаней, и в бесконечно белом сиянии солнца, лениво поглощающем все прочие краски юга.

Для Зверева воспоминания  тоже стали мелодией. И, закрывая глаза, он слышал музыку далекого снега, столь любимого им и ставшего теперь почти забытым.

Свою музыку Зверев играл просто на улицах, ведь она родилась и держать взаперти ее уже было нельзя. Пусть так - тихонько, всего лишь для нескольких прохожих, но жить она должна. Затем кто-то попросил написать несколько песен для начинающего певца - и эти песни имели успех. Призовые места на итальянских конкурсах  заставили говорить о русском композиторе и публику и профессионалов; это был пропуск в Большой Мир.

-Русский Зверев скоро затмит наших итальянских композиторов!

-Может быть, может быть, ведь мы давно ждали свежего ветра, однако никто не мог себе представить, что он подует из России.

Интервью Зверев старался не давать - они отвлекали его от работы, да и что он мог сказать словами, если хотел, чтобы за него говорила музыка. Из немногих  пробившихся к нему журналистов очень настойчиво его расспрашивал о России скандинавского типа интеллектуал в почти невидимых антибликовых очках:

-Скажите, с чем ассоциируется у Вас Россия?

 -Со страданием и любовью. В ней необыкновенно много и того и другого, и мне бы хотелось, чтобы любви стало значительно больше, чем страдания.

* * *

Закончилось все так же внезапно, как и началось.

Жена, напуганная далеким успехом мужа и знавшая давнюю заповедь - где успех, там женщины, приложила максимум усилий для его возвращения в Москву.

Володя вернулся. Он уверял себя, что с возвращением для него ничего не изменится, ведь то, что с ним, будет всегда с ним, где бы он не находился.

Что могут изменить другие дома, другие люди? Он возвращался триумфатором - и собирался им оставаться. Уже начатые произведения лежали в папках, и Зверев еще в самолете предвкушал, как будет работать над ними дома...

Но все было иным. Он не узнавал тот мир, в который вернулся. Или он сам стал другим?

Зверев послушно выполнил все пункты, обозначенные женой - была куплена роскошная квартира, загородный дом, завязались нужные знакомства, но...

Но не стало главного-музыки.  Музыка ушла от него. Как ни старался он ее вернуть - ничего не помогало. Он перестал ее слышать.

«Что же,- резюмировал Володя, - нет, и не надо. Ведь была жизнь до этого? Так будем жить обычной жизнью, она таит в себе тоже много хорошего». И перевернул итальянскую страницу, как ему казалось, навсегда.

* * *

В съемной комнатушке на окраине Москвы перед зеркалом стояла Марта, сжимая в руках помаду. Отражение в зеркале настоятельно требовало своего улучшения и одной помадой дело явно бы не ограничилось, но времени было так мало...

« Я снова ничего не успеваю, я не в ладах ни со временем, ни с собственным отражением. Может быть, сегодняшняя встреча с прошлым компенсирует утраченное равновесие? Хотя лучше всего для обретения душевного равновесия было бы просто вернуться в прошлое. Там не было ни маленьких чужих квартир и их всемогущих хозяек, ни вечного цейтнота...А сейчас у меня нет времени даже на воспоминания...» - И брошена была на стол помада, и торопливо закрылась дверь, противно скрипнув старыми петлями...

На улице Марта подняла руку, останавливая первую попавшуюся машину, и длинная темно-серая иномарка притормозила в нескольких метрах от нее. Это была «Альфа» Зверева.

-До Рижского вокзала,- попросила девушка водителя, похожего на мечту Голливуда.

- Хорошо, - покладисто согласилась «мечта»,- я с удовольствием подвезу тебя. Может, это будет лучшее, что я сделаю за сегодняшний день.

- По крайней мере, Вы меня очень выручите. Мне надо успеть на вокзал к четырем часам. Я встречаю поезд.

- Ты встречаешь поезд, а встретила меня. Может и это лучшее, что ты сделала за сегодняшний день? - Зверев посмотрел в сторону спутницы.

- Я думаю, что Вы - это лучшее, что может ожидать любую женщину в любой день ее жизни, - ответила Марта.

- Оказывается, красота может сочетаться с душевной добротой, а это необыкновенная редкость в наше время.

- Мне кажется, в наше необъективное время сочетаться может что угодно с чем угодно. Причудливость этих сочетаний могла бы поставить в тупик даже святого Петра.

- А что, ты любитель религиозной литературы и по вечерам почитываешь Священное Писание?

- По вечерам я почитываю литературу по химии. Видимо, это относится к недостаткам, или...

- По-моему, это огромный недостаток. А может, это констатация факта отсутствия полноценной личной жизни?

- Мужчины иногда слишком прямолинейно смотрят на вещи. Занятия химией - это констатация факта моего присутствия в жизни. Возможно, это полноценная жизнь, возможно, нет, кто это знает сейчас?

Зверев повернул налево, проехав через две сплошные черты. Вначале она показалась ему девушкой, с которой можно провести неплохой вечерок, а при подходящем развитии событий - еще один вечерок. А теперь, подъезжая к вокзалу, он поймал себя на мысли, что готов ожидать ее на Рижской площади столько, сколько нужно. Это желание испугало его. «В моем возрасте надо проще относиться к девушкам. А уж к случайным девушкам надо относиться совсем просто».

Сейчас он просто высадит ее, скажет «прощай», захлопнет дверь машины...

Марта тоже думала о том, что сейчас она выйдет из машины, захлопнет дверь, и скажет «прощай» какой - то неведомой ей, но удивительной жизни. Она растворится в толпе, и демоны Сансары, остервенело крутящие колесо ее судьбы, приостановившись было на мгновение, с удвоенной силой продолжат свое движение по безрадостному кругу. И что будет потом? Сияющая пустота? Великолепное «ничего»?

Отчаяние готово было окружить ее.

- Как тебя зовут?

- Главное, вовремя задать самый важный вопрос. Неоригинальные люди с этого вопроса начинают знакомство,- девушка не смогла сдержать улыбки,- Меня зовут Мартой, и я спешу.

- Послушай, Марта, если ты любишь музыку, то приходи как-нибудь на мой концерт. Придешь?

Демоны Сансары взвыли и отступили от Мартиного колеса. Там что-то завертелось и закружилось, что-то куда-то покатилось и понеслось, и, понимая, что как раз сейчас начинается все самое главное, Марта просто сказала:

- Я приду.

* * *

Они встретились в  кафе, которое часто посещал Зверев. На столе горели свечи, небольшой оркестр играл блюз. Силуэты посетителей растворялись в мерцающем полумраке, а разговоры тонули в звуках музыки. Зверев и Марта говорили и танцевали.

Ему казалось, что эту женщину он знал всегда. Будто он уже давно был с ней, и была знакома ее улыбка, и ее чуть грустные глаза, и ее история, начавшаяся на улочках старой Риги. Девушка была и ускользающей и манящей, уже близкой и еще совсем неизведанной. Была в ней беззащитность. Не наигранная, выставляемая напоказ, а настоящая, тщательно скрываемая за маской уверенности. И то, что он почувствовал это, обескуражило Владимира.

«Давай, друг, как бы это ни было неприятно,вернемся к реальности».

- Слушай, девочка, ведь я женат.

Ошеломленная Марта прошептала:

- Значит, это все просто...

- Боже мой, остановись, не говори ничего! Видишь ли, я просто  двадцать лет назад  никак не мог знать, что сейчас встречу тебя.

- Зато сейчас мы все знаем. В этом треугольнике именно мне предназначен самый острый угол. Пока еще я смогу встать и уйти, а уже через несколько свиданий не смогу...Прости меня...

Дверь кафе закрылась.

* * *       

Свет и тьма. Успех и забвение. Вдохновение и опустошение...

Он знал, что жил - тогда, когда писал свою музыку, и вся предыдущая жизнь была подготовкой к этому. Когда закончилась его музыка, закончилась и его жизнь. Стоит ли обманывать себя, пытаясь раскрасить фальшивыми красками серый холст будней? Их смоет первый же ливень, и не будет ничего, кроме пустоты. Что может изменить одна весенняя встреча? Ведь он мог проехать мимо и не увидеть ее, или увидеть, но не забрать с грязной, жалкой обочины? Или не мог? Кто кому нужен? Она ему, пытающемуся кое-как существовать без жизни, или он ей, маленькой капельке света, заблудившейся в лабиринте мегаполиса?

Все можно было бы оставить без ответа или почти все, если бы не боль, которую он стал чувствовать после миллиона лет анестезии.

* * *

Ночные улицы полны первобытных страхов. Но Марта не думала об этом и шла домой не спеша. Сегодня мечта, вспыхнув огнями неведомой и прекрасной земли, при подробном рассмотрении оказалась тлением гнилушек на вполне знакомом болоте. Это даже не было разочарованием.

Определенного рода предложения время от времени поступали, а в последний год их количество увеличилось. Много лет Марта занималась наукой, что было увлекательно, но денег не приносило. Год назад представилась возможность подработать в акционерном обществе, она  не без колебаний согласилась. Работа оказалась интересной, связанной с ее научной темой, приносила деньги, разнообразные знакомства и эти самые предложения.

Делали их в основном мужчины, пытающиеся заменить долларовым эквивалентом все чувства мира. Когда им отказывали, они недоумевали. А что, в наше время кто-то отказывается от денег?

Один раз Марта выдержала многомесячную осаду Семы, но так и не смогла объяснить человеку, почему упускает счастье, которое само шло к ней в руки.

- Марточка, поедем в гнездышко - гундосило состоятельное создание приватизации - что за глупость отказываться? Немного найдется по Москве мужчин с моими активами.

- У тебя в пассиве одна важная вещь. Я не чувствую к тебе ровным счетом НИ-ЧЕ-ГО. Ну, как к дереву. Что же мы с тобой в таком случае можем изобразить?

- А мы выпьем, Марточка - ринулся устранять препятствия кавалер, - и, если в тебе не проснется подсознание, древнее как мир, то наверняка уснет сознание и желание что-то чувствовать.

- Ты предлагаешь мне отрастить хвост и вернуться в мезозойскую эру. Видимо, это классно, но столько я не выпью.

- Нет - прервала девушка пытавшегося возразить Сему - я буду тренироваться. Обещаю тебе. Я почти клянусь. Каждый вечер. Только текила. Ну, может, поэкспериментирую с виски, Ладно, конъяк. Как только достигну нужного состояния, я позвоню тебе, Сема. И мы поедем в гнездышко делить твои активы.
«Неужели мы всегда выдумываем себе миры, а они оказываются не более чем миражами. Всегда»?

  * * *

Дома звонил телефон.

- Ты доехала, Марта? Я звоню уже полчаса, а тебя все нет! Прости, что был резок, но все равно я когда-нибудь должен был сказать тебе о своем статусе. Постарайся не думать об этом, это никак не связано с тобой. Это никак не связано с нами. Неужели ты не понимаешь?

- Но ведь это связано с нами...

- Пойми, Марточка, невозможно отменить прошлое, но из-за этого прошлого я не хочу терять тебя. Ведь нашу встречу тоже невозможно отменить, она уже произошла, и мы не можем сделать вид, будто ее не было. Постарайся услышать меня, девочка...

Весна, Марта, весна. Ничего еще не было, все только будет...
Мир повернулся так...

* * *

Несколько дней они путешествовали на теплоходе по Москва-реке. Зверев был в качестве пассажира и ему было любопытно смотреть на приглашенный оркестр, к которому он не имел никакого отношения, а поэтому мог быть просто рядовым слушателем, не думающим ни о диезах, ни о тональностях. Впервые за много лет его не интересовала музыка. Он думал о девушке, которая была рядом с ним, и ему было так хорошо, как никогда раньше. Медленное течение реки уносило его прошлое, оставляло его где-то позади, в речном тумане. Начиналась новая жизнь, которую без Марты он уже не мыслил.

- Ты должна выйти за меня замуж, Марта. Я не смогу без тебя.

* * *

Марта варила кофе на кухне своей московской квартиры. «Замуж... Кажется любовь ждет нас, и ждет новая прекрасная жизнь. И всего один шаг отделяет нас от этой жизни. Но как только мы его сделаем, не превратится ли все в свою противоположность? Прошлое держит слишком сильно - и меня, и Зверева. Слишком многое надо было растоптать в той, прежней жизни, чтобы перешагнуть в новую. Нет, я не могу решиться сейчас ни на что. Может быть, я просто не умею жить? Я не могу ни отказаться от любви, ни принять ее. Мне нужно взять тайм-аут».

 Марта стала много работать и старалась меньше встречаться со Зверевым. Их компания выиграла крупный тендер на участие в фармацевтическом проекте, и успешное завершение дел сулило всем неплохие доходы. Генеральный директор иногда брал с собой Марту в качестве эксперта на деловые переговоры. После них они заезжали в различные кафе - то в ирландское «Молли», то в греческую «Таверну», то в канадский «Бигль».

 Эти маленькие экскурсии напоминали Марте о прошлой жизни. Генеральный много путешествовал и с удовольствием рассказывал ей о раскрепощенности Парижа, необыкновенной ухоженности Амстердама, своеобразии Таиланда.

- В Лондоне в некоторых старых домах до сих пор нет центрального отопления. Они топятся лишь камином. Пока он горит - тепло, гаснет - и немедленно становится  холодно. Метровую кирпичную кладку невозможно прогреть. Благодаря этому, а также бесконечным лондонским дождям, город производит впечатление вечно сырого и изнутри и снаружи .

Марта вспоминала Ригу, старый город, детство...

На их поездки стали обращать внимание в компании.

- Ты дура, Марта,- говорила ей подруга Лера,- другая бы давно извлекла практическую пользу из дружбы с генеральным директором.

- Видимо, мне не хочется извлекать пользу из того, что не создано для ее извлечения.

- Детка, весь мир давно только тем и занимается, что извлекает пользу из всего подряд. Ты катастрофически отстаешь.

* * *

Наступил ноябрь. Шли дожди, пахло опавшей листвой и осенью.

Машина, на которой Марта возвращалась после переговоров, врезалась в КАМАЗ. Мокрый асфальт...Марта почувствовала  внезапный сильный удар, сместивший трехмерное измерение в другое, кривое, растянутое по нескольким диагоналям. Не было испуга и боли, была лишь яркая вспышка, осветившая на долю секунды искривленное пространство, и последующая темнота. 

Так, без сознания, ее отвезли в ближайшую больницу.

Через час Зверев узнал об аварии. Он метался по комнате и искал ключи от машины, - их не было, нигде не было. Владимир натыкался на стулья, комоды, криво поставленный синтезатор. Звенели чашки и рюмки в блестящих витринах, падали фотографии в эксклюзивных рамках, - разлетался на куски мир- и не находилось нигде того, что так необходимо было Звереву.

Ключи обнаружились через десять - на своем обычном месте, лежали, поблескивая светлым металлом, ждали...

  Тишина в больнице поразила Володю. Огромные корридоры, маленькие люди, неслышными тенями скользящие по бесцветному полу.

- Ждите,- отрывисто бросил усталый врач, - операция еще не закончена. Но я не буду обманывать - надежд мало.

- А чего тогда много? ЧЕГО?!

Зверев смотрел на свои руки и не понимал, почему он ничего не делает, чтобы спасти Марту. Она была там, за стеной, рядом, она дышала и кровь еще текла от сердца по тоненьким ниточкам артерий, и еще не закончилось время, и мелькали скальпели и зажимы в ране, и чьи-то руки держали их и пытались удержать Мартину жизнь, а он ничем не может ей помочь?!

Смерть любит нестандартные решения. И сейчас она подошла вплотную к девчонке, а не к нему, видевшему на своем веку много смертей. Слишком много.

Эту - он не хотел видеть...

Зверев потерял счет времени и не знал, где он находится.  «Альфа» мчалась по ночным улицам, и то ли Володя управлял машиной, то ли он уже и не принимал участие в ночных гонках...

Под колесо попал камешек,  «Альфу» развернуло и выбросило на обочину. Машина врезалась в мусорный бак, и в руку Зверева попал какой-то острый предмет. 

Несколько минут он тупо сидел в машине и смотрел на тоненькую струйку крови, вытекающую из порванного плеча. Потом он стал чувствовать боль, и, по мере того как боль нарастала, в нем крепло предчувствие, что теперь все будет хорошо. Что там, в белой комнате, все решится в их пользу...

Он перевязал руку, и не торопясь вернулся в больницу.

- Похоже, она выкарабкается,- улыбнулся Звереву дежурный врач,- Она в палате, но пока к ней нельзя.

***

 Прошло несколько недель. Выпал снег, но морозов пока не было. Зверев вышел на лоджию, сжимая в руке стакан с виски. Пил понемногу, смотрел на белые легкие снежинки, так любимые им...

И слышал свою музыку.

Новую музыку.

Он вернулся в комнату, сел за рояль. Стал негромко наигрывать и записывать рождающуюся мелодию.

«Вот ритм. Я сделаю его рваным, ускользающим. Как неровное дыхание. Вначале будет негромко играть гитара, - так нежно, как будто бархатная ночь накрывает сверкающим покрывалом звезд берег моря. Потом тихонько вступят скрипки, и на берегу появятся бокалы с искрящимся шампанским. Мы выпьем его - и все на мгновение затихнет. А затем на  нас обрушится музыка, свободно и  сильно, как ливень на притихшую землю.

Пусть бьет большой барабан, и, вторя ему, радостно звенят подгулявшие тарелки, пусть взлетают, вырвавшись на свободу верхних регистров утонченные скрипки, а солидные виолы всей мощью струнных низов урезонивают бесшабашных собратьев своих. Пусть гитара, забыв о навязанных классикой правилах хорошего тона, развернется во всю свою хулиганскую и сладострастную сущность. А саксофон рванет хрипловатый, пропитый в лучших ресторанах голос к крышам вечерних городов. Король всех инструментов - фортепьяно - раскинется в безудержном галопе на просторах  своих бесконечных  восьми октав. И тогда они все вместе, разом, во всю свою силу повлекут нас за собой. От отчаяния - к радости, от небытия - к жизни, от засухи - к майскому ливню. Они вырвут нас из скуки однообразных дней и событий, они заставят нас любить - так любить, как мы хотели бы любить в своих мечтах, и любить тех, кого бы мы хотели любить. Они дадут в наши объятья тех, кого бы мы по-настоящему хотели держать в своих объятьях и наши самые желанные обнимали бы и ласкали бы нас так, как мы хотим, чтобы  нас обнимали. А затем - чтобы все случилось, чтобы все произошло, чтобы мы в единый миг достигли бы звезд и рухнули звездным дождем на жаждущую землю. А небесные огни рассыпались бы по рекам и городам. И мир наш обрел бы свет.

Тогда стихнут звуки - все звуки - и только усталый угасающий голос саксофона будет утешать нас в великой боли сбывшихся желаний и будить в нас надежду новой мечты...