И снова...

- ...Эй, Васька, поддай-ка парку. Да пивка плесни...

Невысокий, тщедушный мужичок, весь какой-то пупырчато красный (словно ощипанный цыпленок, ей Богу), нескладный, в широких, так называемых «семейных» трусах, засуетился, подмешал в ковше с ледяной водой «Жигулевского» и с силой, резко плеснул на раскаленный камень. Плотный, белый пар, обжигающий легкие распаренным хлебом,  заполнил обшитую темными, горячими досками парную.

- Ох, хорошо, бляха муха!

Откуда-то сверху раздался довольный мужской голос.

- Я к тебе в следующую субботу со своим дружком, начальником главка приду. Он хотя и большой начальник, а все равно дурак: все по Сандунам  ходит... Да какие Сандуны с твоей-то парной сравняться...

- Ничего не получится, Федор Матвеевич, - прокричал в туманный полумрак банщик, смахивая ладонью пот с лица.

- Я в субботу в отпуск ухожу... Отдохнуть хочется.

-В отпуск?- недовольно пробурчал невидимый  Федор Матвеевич, и, помолчав снисходительно решил:

- Ладно, Василий, сходи, отдохни. В отпуск это можно... КЗоТ нарушать нельзя. Сходи...

- Спасибочки,  Федор Матвеевич изогнулся мужичок и, выйдя из парной, плотно прикрыл за собой дощатую дверь.

Была у Василия Ивановича Журавеля, банщика мужского отделения Вятских бань в Москве,  странная привычка, если не сказать страсть: один раз в год, он, подчиняясь своему внутреннему импульсу,  ехал на любой из вокзалов и покупал билеты в оба конца в самый непредсказуемый угол России. И не то, что бы он, этот самый  Василий  Иванович  Журавель очень любил путешествия, осмотр достопримечательностей и красот, выбранных для поездки мест, отнюдь нет - да и то сказать,  что можно осмотреть за один день, ведь билет на обратную дорогу он брал всегда на день приезда.

А вот любил он дорогу, стук колес, запах кокса из раскаленного титана, жареную курицу и варенные вкрутую яйца, мятые, в патине белой скорлупы, разложенные на газетке, коей непременно застилался небольшой, откидной столик. Но, пожалуй, больше всего, любил Василий  Иванович   разговоры со случайными попутчиками, откровенные  и не очень, а главное ни к чему не обязывающие....   И, наверное, именно из-за этих разговоров,  в которых  голос  Журавеля,   как это ни странно звучал громче и убедительнее других, и совершал он свои ежегодные, невесть куда и зачем,  свои железнодорожные поездки.    

Всю свою жизнь, Василий  Иванович   прожил в маленькой служебной комнатушке, при бане,   расположенной позади котельной, с маленькой кухонькой в два метра квадратных и наглухо вмазанной, кособокой, оконной рамой.

Днем и летом из кухонного окошка,  взору Василия открывался один и тот же довольно однообразный вид: куча  угля, корявый тополь с коротко отпиленными сучьями, да угол стены  знаменитого Бутырского замка - красный кирпич, выбеленные временем швы, да колючка поверх...

Вот и в этот раз,  он купил билет именно туда, куда упал его коричневый от никотина палец,  при крепко зажмуренных глазах:   в темный кружок, нарисованный  на разложенной прямо на полу истертой и залапанной карте,  обозначающий город Новосибирск...

... Через несколько часов после отправления поезда, когда пассажиры купе, в котором ехал Василий, уже перекусили и с сытным равнодушием  отдуваясь, посматривали сквозь залапанное стекло на чахлую (вдоль железнодорожного полотна), прокопченную природу, дебелая бабища, в кокетливом цветастом сарафане, удивительным образом выпячивающем все погрешности ее фигуры, ковыряясь спичкой в зубах, спросила, посмеиваясь молчаливого пока еще Журавеля:

- Ну а вы, уважаемый Василий  Иванович, что ж так, все молчите и молчите. Тезка ваш, который Чапаев, небось, посмелее был.

Она захохотала, утробно и громко, колыхаясь в такт смеху всеми своими выпуклостями, и в этот момент стала еще более похожа на торгашку из винно-водочного отдела затрапезного, замызганного магазина, одного из многих,  расположенных  обычно вблизи колхозных  рынков.

 Журавель вздохнул, посмотрел на торгашку снисходительно (и откуда только  все это взялось), как-то даже сверху вниз, и ни к кому особенно не обращаясь, бросил, многозначительно и как бы даже таинственно:

- Это вы, мадамы и господа в поездах отдыхаете да отсыпаетесь, а у меня, вот только Миасс проедем, самая работа начнется, там дай Бог,  хотя бы до туалета добежать успеть, а то иной раз и сутками терпеть приходится... Так-то вот...

Василий  Иванович замолчал, словно прислушиваясь к однообразному стуку колес...

«Так-тики-так.  Так-тики-так.  Так-тики-так. Так-тики-так».

Вслушались и остальные соседи Василия по купе, и несколько помявшись, гражданин в подраспущенном галстуке в крупный ромбик на светлом фоне и пиджаке с круглыми кожаными нашивками на локтях, лежащий на животе, на верхней полке  спросил  Журавеля:

- А в чем, если не секрет заключается ваша работа?

Тот выдержал довольно долгу паузу, а потом с грохотом задвинув дверь в купе,  проговорил мрачно, явно вслушиваясь в самого себя.

- Рассказать что ли? Ладно. Только просьба к вам, ко всем: о том, что услышите от меня, больше никому. Ни слова! А то и мне, да главное и себе на голову лишние проблемы найдете.

В купе установилась напряженная тишина, прерываемая лишь

извечным «Так-тики-так.  Так-тики-так.  Так-тики-так. Так-тики-так».

  Василий  Иванович, молча и торжественно,  нацедил полный одноразовый стаканчик коньяка,  из чьей-то (но совершенно точно не из его) бутылки, не торопясь выпил и, промокнув губы носовым платочком начал:

- Все вы, наверное, слышали про золото Колчака?

На верхних полках завозились, и лишь баба в сарафане скорчила недоуменную  гримасу.

- Так вот,- продолжал слегка захмелевший банщик. - Колчак во время своего «Ледяного похода»,  вез в Сибирь состав с  золотом. Несколько вагонов груженных червонцами, банковскими слитками и ювелирными украшениями. Две трети всего золотого запаса дореволюционной России. Вез под бешеной охраной в запломбированных, бронированных вагонах... -

Василий  Иванович говорил гладко и уверенно, живо жестикулируя зажатой в пальцах незажженной сигаретой,  и в этот момент был необыкновенно хорош и значителен, словно дирижер камерного оркестра. Глаза его блестели, и на впалых щечках обозначился даже, как бы и румянец.

- Но как вы понимаете, где большие деньги, там и большие хищения, одним словом,  первую пропажу золота обнаружили уже на Урале. Чехи, которые охраняли вагон, пожимали плечиками, но тем ни менее пломбы были вскрыты, а более трехсот пятидесяти золотых червонцев не досчитались...

Василий  Иванович приподнялся, по-хозяйски открыл окно в купе и закурил.

Все молчали, надо полагать, переваривая  услышанное.

-  Василий  Иванович выдохнул дым и продолжил:

Короче говоря, ценности  до Харбина не дошли,  и все последующие  годы,  золото Колчака ищут все кому ни лень...

Банщик вернулся на свое место и уставился в окно, а там давно уже вовсю царствовала ночь...

- Ну, допустим,- прокашлялся интеллигент в галстуке,  с кряхтеньем повернувшись на бок.

-Только я так и не понял, какое отношение к этому золоту имеете лично вы?

Я? Василий  Иванович даже как бы несколько и обиделся.

- А вы уважаемый,  что-нибудь,  о экстрасенсорике слышали? Ну, проще сказать,  слово экстрасенс вам, что- либо говорит?

- А то!- возмутился, было, интеллигент, но на него зашипели, и баба и сосед, что также как и он крутился на верхней полке,  и тот был вынужден замолчать, тем более, что Журавель вновь продолжил свой рассказ.

- Недавно меня вызывают на Лубянку... Это только для газет и телевидения у нас страной президент управляет, а в действительности конечно контора всему голова.  Так вот, вызывают  меня в контору  и вежливо так намекают: мол, уважаемый вы наш господин  Журавель, Василий  Иванович, а нет ли у вас желания, за счет государства на поезде прокатиться. До Новосибирска и обратно. Естественно и суточные и командировочные мы вам оплатим... Ну я, конечно, понимаю, что они от меня хотят, но отхожу дуриком, цену так сказать поднимаю,  и молчу, жду, когда они сами все озвучат.

Тогда подсаживается ко мне генерал-майор ФСБ, Анато...- нет, имя я вам, к сожалению, сказать не могу...  Сами понимать должны, тут интересы государства замешаны. Так о чем бишь я? А, так  вот, подсаживается, значит, он ко мне, брючки свои с лампасами поправляет и говорит: «Дорогой Василий  Иванович, страна находится на краю пропасти, и без финансовых вливаний,  вот-вот окажется в глубокой заднице, а в долг брать у заграницы,  уже более не можем... Отдавать нечем будет. Но вот если бы вы, с вашими невероятными способностями смогли нам помочь, отыскать утерянный золотой запас России, глядишь и выкарабкались, как-нибудь с Божьей, вернее с вашей помощью... Возьметесь»?

- А вы? - проговорила баба, со страхом вжимаясь в угол возле стола...

- Я?-  Василий  Иванович поднялся во весь рост, и, отразившись в черном оконном стекле, громко, с надрывом, почти прокричал:

- Да разве ж мог, я, русский человек,  один из лучших экстрасенсов умеющий находить сокрытые клады и сокровища,  отказать своей Родине, своей Богом избранной России в такой безделице!?

Конечно, я согласился...

...Купе взорвалось криками и дружными овациями, а торгашка,  даже поцеловала банщика в небритую его щеку,  и вылила ему в стаканчик остаток коньяка...

...Всю остальную  дорогу, Журавель промолчал, многозначительно поглядывая в окно и делая какие-то,  непонятные для окружающих заметки в потрепанном блокнотике.

С расспросами соседи  к нему больше не приставали, да и между собой старались лишний раз,  без поводу не болтать. Как можно мешать работе такого человека, как Василий  Иванович Журавель!?

А тот, проводив последнего пассажира из своего купе где-то под Омском, новым своим попутчикам рассказывал уже другую, не менее невероятную  байку о секретном оружии третьего Рейха - летающей  тарелке, одна из которых самым странным образом,  упала где-то в сибирской тайге,  и естественно на него, Василия   Ивановича,  министерство обороны возложило обязанность в поисках данного артефакта.

...В дождливое воскресное утро, поезд наконец-то прибыл в Новосибирск, и Журавель, простившись с проводниками, пошел искать свой вагон в этом же составе, что бы в этот же день выехать в Москву.  

                                                               Сентябрь 23-24. (Анапа).