«Dear Passengers, welcome aboard and thank you for flying Qantas...» 

«Марина, что она говорит, что-то важное?"

"А я знаю!?»

«О, вы - русские? Нет, ничего важного, просто приветствует нас в самолете компании Квонтас. Нам лететь долго, так что позвольте мне представиться. Джордж Алберт.

Очень приятно, Борис! Вы знаете, в Австралии думают, что каждый русский Майкл или Борис! Вы из Москвы?

А я из Лондона домой лечу. Здесь в Бангкоке всех Квонтас забирает, Австралийская компания. Их самолет прямо в Мельбурн летит, удобно!

На "ты" переходим? Давай, на "ты"!

Что в Лондоне делал?

Я специально в Лондон ездил на день рождения племянницы – восемнадцать лет – не шутка. Одна у меня племянница, сестры моей дочка, Айрин зовут. Русская она, да. И я наполовину русский, вернее, полностью русский, но вырос в Англии, отец у меня англичанин. Запутано очень? Как ты говоришь, «без бутылки не разберешься!» Смешно!

А сам ты в Австралию насовсем? Работу нашел? А как же ты едешь, у тебя ж вон дети, жена. Нет, ну ты объясни, почему вы, русские, едете в Австралию, как в пропасть бросаетесь? Хуже не будет? Ну, это раньше так было, при коммунистах. Я в восьмидесятом году в Москве был, в Ленинграде – две недели родственников искал. Нищета, грязь, магазины пустые. Я русский немного помнил, спасибо маме. Да, она была русская. Красивая, волосы длинные. Помню, расчесывала волосы возле зеркала в коридоре, лампа за спиной ее горела, а волосы светились как на иконе. Русские иконы в доме были, конечно, какие же еще.

Как в Англию попала? Ну, слушай, если не спится, нам еще лететь и лететь...

Маму мою Ириной звали. Ее отец в Англию на корабле привез. Без бумаг. В трюме спрятал. Он мне рассказывал: идет по пирсу, а на снегу девчонка сидит, маленькая, закоченела вся, одни глаза живые. Он ее поднимать стал, а она примерзла. Он и не понял сначала, думал, что вставать не хочет. Потянул ее вверх, юбку разорвал, чулок, нога кровить стала. У него фляжка с собой была, он ей рому в рот влил – очухалась. Схватила его за руки и просит: «Заберите меня отсюда!» И по-английски, главное, ему все понятно.

«Возьмите меня с собой, - молит,- а то утоплюсь! Мне здесь не жить, все равно убьют!»

А отцов приятель на вахте у трапа стоял. Отец ему рукой махнул, тот отвернулся. Тогда многие девушек на судно водили. В Мурманске борделло не было. Борделя? Ну, пусть бордель – таким словам мама не учила. Да, мама...

Ну, в каюте она отошла и рассказывает, что бежала с поселения. Мать у нее умерла, отца еще до войны расстреляли. А она убежала, хотела в детдом проситься, в школу чтобы пойти. У них на поселении только семилетка, а дальше – на работы. Отец ее какой-то дипломат был. Языку ее мать учила. Придет, представляешь, с лесопилки и английскому языку дочку обучает.

Да...

Было маме пятнадцать лет, когда бабушку схоронили. Она ночью и ушла из поселка на станцию. Не сразу, видно, хватились, до Мурманска добралась, до порта. Ночью в порту ее бандиты какие-то снасильничали, сволочи. Вот она с ночи на пирсе и сидела. Говорила потом, что не могла храбрости набраться в воду броситься. Отец пожалел ее. Я сейчас думаю, что пожалел с дальним прицелом, – для себя. Ему уже далеко за сорок было, семьи не завел, старость не за горами. А тут девчонка молодая, всем ему обязана. Он ее у механиков спрятал. Неделю их потом в пабе ромом поил! А как пить перестали - женился. В Лондоне в русской церкви их повенчали. Поп не хотел, ей шестнадцати не было, но мама уговорила. А может, она уже знала тогда, что мною беременна? Отец знал, что я не его, но рассудил, что кто знает, будут ли у него свои, а детей ему вдруг захотелось. Война кончилась – все детей хотели, время было такое.

Так мама и попала в Англию. Это было в апреле сорок шестого, сразу после окончания второй мировой.

Ты про войну слышал? Молодец! У нас в Австралии из молодых почти никто о второй мировой не знает. А в России, кого ни спроси – всякий расскажет, что Англия и Россия были союзниками.

Ну вот, я в январе сорок седьмого родился. А через три года сестренка у меня родилась – Дженнифер, Женя. В пятьдесят седьмом отец заболел, еще два года промучился и умер. Мама ходила за ним, не работала. На его пенсию нас поднимала. Пекла кексы с изюмом для кафе, торты для торжеств всяких. Женя ей с чуть не с пяти лет помогала. А я плиту топил. У нас домик был свой в предместье под Лондоном, от отцовых родителей остался. Маленький, дровяные печи, а свой – это и спасало, что за жилье не платили, а то бы нипочем не выжили. Когда я родился, то воду из колодца брали, потом уже в дом провели. Ватерклозет отец пристроил, котел на кухне, чтобы в ванне мыться. Он хозяйственный был, не скажу, чтобы ласковый, но справедливый. А веселья в семье не было. Отец требовал, чтобы мы играли тихо, не мешали ему газеты читать. Придет с работы, поест и сидит за столом с газетой, слова нам не скажет, только по делу. Он на реке работал, на барже. На реке зимой и простудился.

Ну, когда отца схоронили, мне уже 12 лет было. А маме только двадцать восемь. И красивая была как королева. Смеешься? Нет, не наша королева, мы красивых королев на стороне женим. Красивая королева править не умеет, а ...

Шучу, конечно, что это вы, русские такие серьезные становитесь, когда власть поминают! Релакс, расслабься!

Ну вот, значит, года не прошло, и появился у мамы нашей ухажер – Роберт Гардинер. Садовник, по-русски. Знаешь игру такую: «Я садовником родился...» Мы с Женей играли – мама научила. Так вот, садовник этот стал маму уговаривать в Австралию уезжать. Там, мол, тепло, работы полно, только выбирай. Помню, как рассказывал он, что в Мельбурне есть русская община, и церковь, и клуб, и даже школы. В общем, женился он на маме. Стала она миссис Гардинер, а мы остались Дженнифер и Джордж Алберт.

Стал Роберт насчет билетов узнавать – приуныл. Билеты дорогие, а деньги нужны, он прижимистый был. Все мечтал в Австралии свою торговлю завести, магазин открыть. Лавочник! Вот и предложил он маме такой план. Они отдают нас к его кузине на ферму, сами едут в Австралию, открывают там этот чертов магазин, а потом, когда деньги появятся, – высылают нам с Женей билеты. И ведь уговорил, подлец! Мама беременна была моей сестренкой младшей, ей родить надо было в Австралии – это, Роберт говорил, для их положения очень благоприятно. До родов два месяца – оставаться дольше никак нельзя. Ну, садовник этот маму и вынудил нас на ферму отдать. До сих пор помню, как Женя бежала за поездом, а из окна мама рыдала – на перроне слышно.

А кузина Роберта оказалась такой хорошей женщиной! И она, и муж ее рады нам были. Они не старые еще, бездетные.  Тетя Ханна все мечтала о ребенке. Она вечерами шила детское приданое для бедных семей. А дядя Эллиас деревянные игрушки делал. Тоже для церкви, чтобы на Рождество детям дарить. Жене для куклы мебель сделал, полки резные в комнате у нее повесил. А меня научил кайт пускать, рамка такая с хвостом... Змей воздушный? Красиво. У китайцев драконов запускают – тоже, можно сказать, змеи.

Да, так вот, получили мы от мамы одно письмо. Всего одно. Писала она там про сестричку, и что назвала ее Мэриэнн. Про Мельбурн, про красоты австралийские, про трамваи, и что сняли они целый дом, и про погоду теплую. Обо всем писала, от Роберта приветы передавала. Не написала только, когда же они нас заберут.

Тетя Ханна нас утешала, особенно Женю, после ужина они всегда в обнимку сидели. Она Женю вышивать учила. Помню, вышивали они вместе какую-то скатерку. Женя в тот год перешла в новую школу, училась хорошо. На Рождество был у них в школе конкурс рисунка. Женин рисунок первое место занял. Мы с тетей Ханной и дядей Эллиасом пришли в школу выставку смотреть. Там в школе к нам председатель попечительского совета подошел и говорит, что они, мол, решили оплатить вступительные экзамены для Жени в школу для одаренных детей в Лондоне. За экзамены-то они заплатили, а ехать уже пришлось за свои деньги. Но дядя Эллиас ее повез, не жаловался. И представьте – поступила. Благотворители за нее обязались платить до окончания школы.

И радовался я за Женю, и на душе совсем пусто стало. Друзей у меня в новой школе еще не было, я трудно с людьми сходился, это потом уже, когда работать начал, немного оттаял. Зато с дядей Эллиасом и тетей Ханной мы стали как одна семья.

Эти два года у них на ферме – мои самые счастливые детские воспоминания. Я у них как сын жил. Мама больше ни одного письма не написала. Я, сначала, плакал. Не в открытую, конечно, а ночью, под одеялом. Либо днем заберусь на чердак и вспоминаю маму, какая она красивая была, как волосы расчесывала. Знаешь, я ей все не мог тогда простить, что она нас с Женей бросила. Это сейчас я понимаю, что она была молодая, ей счастья хотелось, жить, хотелось, любить. А тогда обида просто душила. Я еще не знал,  что отец мой покойный мне не родной. Вот, думал, как только отца не стало, так мама сразу и бросила нас...

Почти два года прошло с тех пор как мама с Робертом в Австралию уехали. Дядя Эллиас со мной разговор завел, что хочет меня усыновить, все равно, мол, мама нас не забирает. Я тогда уже и сам понял, что мама нас в Австралию не заберет никогда. Последний раз, когда с Женей маму вспоминали, она мне сказала, что даже если бы нам сейчас билеты прислали, то она бы ни за что не поехала. Очень ей школа по душе пришлась, подружек много, учителя хорошие, в музеи их водят. Ее талант развился, такие картины рисовала – все удивлялись! Женя за два года только два раза и приезжала домой. На летние каникулы ее подруги к себе приглашали, она веселая была, заводная, с ней все хотели дружить.

Так вот, стал дядя Эллиас меня уговаривать идти в агротехническую школу, подучиться, и вместе с ним хозяйствовать. Я не очень к земле тянулся, но обижать их не хотел, – никого у них не было кроме меня, а Женя тогда от меня, вроде как, отстранилась. Решили мы, в общем, что в следующем году поступать мне в агротехническое училище. Обрадовались он с тетей Ханной – не рассказать. Он стал мне говорить «сын», в шутку, вроде, но я же понимал, что ему просто приятно было само слово произнести. А тетя Ханна мне все «Джорджи, дорогой!» да «Джорджи любимый!»

А летом случилось несчастье: дядя Эллиас утонул. Они поехали с друзьями на озеро рыбу ловить. Озеро в горах глубокое. Никто не видел, как лодка перевернулась, помочь было некому. Их только через неделю нашли. Тетя Ханна так горевала, так плакала! Я за ней две недели как за ребенком ходил. Заставлял вставать с постели, еду готовил, разговаривал с ней, спать укладывал и возле кровати сидел пока она не засыпала. Ну, и однажды утешил...

Да...

Не знаю до сих пор как это получилось, но проснулись мы в одной постели. Так-то вот. Мне четырнадцать, ей тридцать восемь. Кто виноват, ты думаешь? Она? Неправильно! Не она виновата – жизнь виновата. Жила она, мужа любила. А детей ей Бог не дал, обделил. А потом и мужа забрал. Вот и пытается женщина спастись от полной пустоты, от помешательства.

Мы так с тетей Ханной еще два года прожили. Днем  - как раньше, а ночью - как муж с женой. И вдруг в один прекрасный день она и говорит, что, мол, надо тебе, Джорджи, уехать, начать свою жизнь, учиться, либо работать. Ты, говорит, моей жизнью живешь, а это неправильно. Говорит мне это, а сама плачет. Собрала она меня как сына, денег дала сколько могла.

И поехал я в Лондон. Устроился при стадионе траву стричь, мусор убирать после матчей, раздевалки мыть. Там и жил при клубе, зимой только ночами холодно было. Но тетя Ханна мне одеяло выстегала ватное, синее, атласное, как сейчас помню, - вот под ним и спасался. Потом еще мешок спальный купил, как для туристов, знаешь? Полтора года там проработал, пока не получил лицензию, чтоб машину водить. Права? Да, шоферские права! Нанялся таксистом в большую компанию. У меня русская машина была - «Москвич». Тогда многие таксисты на «Москвичах» ездили. В любой мороз заводился -  никаких проблем. Печка в нем грела – в самые холода тепло. Зарабатывал я неплохо, комнату снимал.

Однажды, подобрал я девчонку у солдатского клуба – пьяная – ходить не могла. С трудом от нее добился куда везти. Отвез, даже домой втащил, тем более, что она и заплатить мне не могла, на ходу засыпала. Мама у нее такая строгая, чопорная, отец в костюме, в бабочке, как раз уходил куда-то. Расплатился со мной, а потом и говорит, чтобы молодой человек, мол, подвез его до университета. Он профессором был, оказалось. Дорогой рассказывал мне о дочке, что в школе очень хорошо училась, и что гулять начала после того как они ей запретили стать моделью, нижнее белье рекламировать. Назло, значит, родителям. И так уже год продолжается, и конца этому не видно. Обо мне спрашивал, откуда я, кто родители. На том и расстались.

А вечером я в машине убирался и из-под заднего сидения браслет вытащил. Дорогой браслет, с бриллиантами, с монограммой – сразу ясно чей. Ну, назавтра отвез я браслет к ним в Кенсингтон. Девчонка проспалась уже, сама мне дверь открыла, пригласила в комнату, кофе сварила. Познакомились. Патрисия ее звали, Патти. Веселая она была, легко с ней. Сама разговор вела. Я опомниться не успел как она у меня уже выспросила кто я, откуда, какую музыку люблю, какие команды спортивные. Ну, понравилась она мне, а надо уходить, время уже к вечеру. Стал пальто надевать, а Патти мне и говорит, что, мол, думала, что я ее в кино позову. Я обалдел, пойдем, говорю. Она шубку набросила и за мной. В кино мы в тот вечер не попали, все ходили по улицам и разговаривали. Интересно мне с ней было, душевно. Так вот почти месяц мы проболтали. В кино были, в клубе, в пабе сидели, в новой итальянской пиццерии. Вместе ездили с Женей повидаться. Сестра моя к тому времени уже школу закончила. Подружки ее богатые нашли ей покровителя, который платил за ее обучение в колледже искусств в Челси. Снимала она квартиру с тремя студентками, подрабатывала в издательстве. Всего сама добивалась, молодец. По-русски, только, говорить наотрез отказывалась. И тетю Ханну навещать не хотела, не могла простить, что она Роберту кузиной приходится. Ну, а маму с Робертом при ней лучше вообще не вспоминать – в лице менялась, такой злой становилась, что мне даже страшно было. Все мечтала денег много заработать, поехать в Австралию и Роберту в лицо плюнуть – такая вот глупая мечта. Женей уже себя называть не разрешала, только Дженнифер. И, Боже упаси, "Дженни" – слишком простое имя, не нравилось оно ей. А с Патти они сразу сошлись, дурачились, смеялись от души. Патти портрет свой Жене заказала - до сих пор у нее в кабинете висит!

Так вот мы с месяц повстречались, а потом Патти опять задурила. В клуб одна пошла, напилась, в официанта тарелкой бросила, - погуляла, в общем. Назавтра суббота была, я пришел за ней, чтобы на стадион ехать: команда наша любимая играла. Мы, представь себе, оба футбол любим, еще и за один клуб болеем! Ну, зашел я около полудня. Патти еще спит, а папаша-профессор меня к себе в кабинет зовет. И делает мне предложение, чтобы я на Патти женился, уговорил ее в университет поступать, чтоб она перестала по клубам шляться и от безделья скандалы устраивать. А взамен, говорит, я вас обоих в университет устрою, помогу, буду все время учебы содержать. Квартиру, говорит, вам сниму и деньги тебе на счет буду каждый месяц переводить – только учитесь. Иди, говорит, и подумай. Университет Патти окончит – можешь ее оставить, если уж так невмоготу будет. Только условие: никаких детей до окончания курса. И тут же мне лекцию читает, как без детей обойтись, вроде я уже согласился.

Ну, я, конечно, согласился. Такое раз в жизни предлагают: и учеба, и женщина, и на всем готовом. Патти уговорил быстро, и уже через неделю поехали мы в университет разузнать насчет места. Патти пошла на физико-математический факультет. Она всегда математику любила. Умнейшая женщина! Недавно ее в правление в Научных и Индустриальных Исследований Британских стран выбрали. А я долго не мог выбрать, а потом увидел на доске объявление, что в пятницу последний день приема заявлений на стипендию Святого Джорджа. Еще помню, подумал, что если судьба мне там учиться, то стипендию мне дадут. Принимали анкеты у тех, кто поступал на медицинский факультет – медбрат или врач – все равно. Главное – чтобы звали Джорджем. Так вот я и получил стипендию Святого Георгия – Сан Джордж.

Патти училась легко, еще и мне помогала. А я, конечно, намучился. В школе много чего недоучил. А потом подружился я с одним русским парнем. Он из Риги был, родился там. Семья его успела уехать в Германию за день до прихода Советов. Потом они в Лондоне обосновались, даже паспорт получили. Он тоже был георгиевский стипендиат. Его Юрой звали, это по-русски, оказывается, тоже Джордж. Смешной язык русский! Дома у Юры этого только по-русски все говорили. Мы вместе к лекциям готовились у него дома. Я стал русский вспоминать, с родителями его разговаривал, с бабушкой. Сестра еще у него была – тоже дома по-английски ни слова. Так вот три года мы с ним дружили. Бабушка его нас называла «не разлей вода». Закончили курс, получили степень бакалавра. Юра минуты не колебался, сразу анкеты стал заполнять, доктором хотел стать. Может, и я бы с ним за компанию пошел учиться, думал об этом серьезно. Но...

После вручения дипломов пошли мы с Патти в китайский ресторан праздновать. Китайские рестораны дешевые, на дорогой у нас не хватало. Вечером нас ждали ее родители, родственники, чтобы отметить в семейном кругу, как положено. А в китайском мы с ней вдвоем отмечали. Я к ней за эти года привязался – единственный по-настоящему близкий мне человек. Вот в ресторане Патти мне и сказала, что беременна. Ну, чокнулись мы с ней за будущего наследника, и учеба моя на этом и закончилась. Вечером в семейном кругу рассказали мы, что ждем прибавления. Все нас поздравляли, папа с мамой даже прослезились – все мечты сбываются.

А я наутро стал работу искать. Все обязательства выполнил – Патти университет закончила – пора на свои хлеба переходить, семью содержать. Больше всего платили в психиатрической больнице, ну, я и стал туда пробовать. Устроился уже через пару дней, но только не в больнице, а в психиатрической тюрьме. Платили хорошо, работа хоть и не самая приятная, но терпеть можно. Патти в декабре родила девочку, назвала Саманта Нола. Саманта – по книге какой-то, а Нола – потому что время Рождества. Знаешь, «Ноэл-Ноэль» поют? Мы в семье католическое Рождество праздновали, на православное я один в русскую церковь ездил. Года через три умерли один за другим мои свекор со свекровью. Отец у нее очень пожилой был. Свекровь Патти родила, когда было ей далеко за сорок.  Ну вот, так...

Мы в дом ее родителей переехали, няньку Саманте взяли. Патти устроилась в университете преподавать. Вроде, живи и радуйся, а что-то не дает мне покоя – хоть плачь! Дня такого не было, чтобы мать не вспомнил. Саманта моя в нее уродилась: волосы светлые, глаза мамины, губки словно карандашом обведены. Умница-девочка, резвая, веселая. Характером, мне кажется, в Женю пошла, в тетю Дженнифер. Русскому я ее не учил – времени не было. Работал, семью обеспечивал. В Испанию в отпуск ездили, в море купались.

На Патти мужчины заглядывались. Она после родов чуть пополнела – совсем красавицей стала. А я, видишь сам, далеко не красавец. У нас таких называют плэйн – простой, одноцветный, без изюминки, что ли. Ну, а жили мы все же неплохо. Ругались редко, вместе дочке радовались. Патти очень умная женщина, я тебе уже говорил. Вот решила она, что я ей муж, – значит я достойный, значит умный и ей пара.

Так мы с ней прожили десять лет. Считай, выросли вместе. Патти перешла на работу в лабораторию альтернативных энергий. Экспериментировала с приливными электростанциями, потом занималась солнечной энергетикой. А однажды предложили ей работу в филиале их института. В Австралии. Вот судьба! Я столько лет мечтал в Австралию поехать, маму разыскать. А тут само в руки идет. Деньги ей на переезд выдали, багаж за их счет, билеты. И полетели мы навстречу солнцу, солнечной энергией заниматься. Работу я в Мельбурне нашел на второй день. В такой же психиатрической тюрьме, только здание побольше и поновее. Через год стал я руководителем сестринского департамента, ну, старший над всеми сестрами. Через пару лет открылась вакансия первого заместителя начальника тюрьмы. Я заявление написал. Взяли меня с условием, что я снова в университет пойду на администратора учиться. Потихоньку-полегоньку я закончил, получил диплом администратора, и через год стал начальником тюрьмы. Не самая престижная работа, но деньги очень даже не плохие. Ну, и привилегии большие. Говорить тебе не буду, не положено, но поверь, что не плохо. И Патти хорошо зарабатывала. Мы Ягуар купили, знаешь такую машину? Зверь дикий, а не мотор!

Патти тогда почти не пила. Пару раз только и срывалась, но на пару дней всего. Месяцами алкоголь в рот не брала. В гости пойдем – бокал вина в руках целый вечер носит. Она вообще вино не любила, ей коньяк, виски – покрепче чего-нибудь.

Время тогда летело, как мой Ягуар! Оглянуться не успели, а Саманте десять лет минуло. Мы с Патти ее на день рождения в Америку повезли в Диснейленд. Это, наверное, был наш последний счастливый год.

Вернулись мы из Америки, еще две недели отпуска осталось. Мы в горы ездили, в океане купались. В Брайтоне тогда жили. Не слыхал? Ну, увидишь сам. Ты ведь в Мельбурне решил обосноваться? Ну и правильно, там русских много. Рестораны русские есть, клуб, магазины с русской едой. У меня Саманта бублики маленькие русские любит и конфеты «Коровка». Даже знает по-русски «корофка». Я иногда колбасу русскую домой приносил, но Патти она не нравилось. Говорила, что чеснока много и сало в ней видно.

Да, так вот, где-то через месяца два после Америки, поняла Патти, что беременна. А у нее какие-то опыты, потом ехать в Перт на экспериментальную станцию, а хуже всего, что посчитала она, что рожать ей как раз во время конференции в Лондоне, где она должна доклад делать и о работе отчитываться. Она переживала очень. В клубе нашем напилась, буянила, полиция ее домой привезла. И пошло! Утром ухожу я на работу – она спит. Вечером прихожу с работы: Патти пьяная на диване перед телевизором валяется, слезами пьяными заливается, себя жалеет. Я с ней и так и этак. Ты же беременна, вспомни. Что ж ты, мол, ребенка травишь. Ну и всякое такое. А на другой день все сначала: утром спит, а вечером в паб ушла и там напилась рома с кока-колой, а денег не хватило расплатиться. Хорошо, что я ее разыскал, а то бы опять полицию пришлось звать.

Я тогда на работе неделю без оплаты взял, сидел с ней. Тут у нее, к счастью, токсикоз начался тяжелый, на шесть килограммов за неделю похудела. Ну, и нет худа без добра, запой прошел. Доходила Патти до восьми месяцев без срывов. На работе как-то сложилось. На конференцию заместитель поехал, опыты в Перте она сама успела проконтролировать. В последний месяц Патти работу оставила – ребенок большой, тяжело. Она у меня ростом небольшая, худенькая. Скучно ей дома было, хотя материала набрала она на целую книгу – печатала без остановки. Декабрь в Австралии жаркий, у всех отпуска. Ну, и мы с Патти взяли Саманту и поехали в горы в отель. В горах всегда летом прохладнее. При отеле бассейн был, теннисный корт, ресторан. Мы чудесно время провели, отдохнули!

Перед самым Рождеством, когда мы  обратно в Мельбурн возвращались, нас в дороге дождь застал. Нет, неправильно, дождь - это в Англии. В Австралии – ливень, сплошная стена воды. У меня на машине спереди серебряный ягуар, так из кабины его было не видать. А дороги горные, сам  знаешь, какие опасные. Ну, съехали мы с дороги, – там специально такие места огорожены, чтобы дождь переждать, либо отдохнуть в пути. Пока дождь пережидали, у Патти начали отходить воды. Роды начались на две недели раньше. Ехать я побоялся. Все машины стояли, на нашей площадке больше десяти машин скопилось, и мимо давно уже никто не проезжал. Выбрался я из салона и пошел вдоль машин место Саманте искать. Смотрю, в одной машине две девочки примерно ее возраста в Монополи играют. Я с родителями заговорил, а они русскими оказались. Я говорил тебе, что в Виктории русских много? Ну вот, а эти в Австралию недавно приехали. Жена даже вызвалась мне помочь, она, оказалось, медсестрой в России работала. Ну, отвел я Саманту под зонтиком к тем девочкам в Монополи играть, а сам с мамой их, Ритой, стали Патти помогать.

Я сиденья в машине разложил, двери открыл, чтобы воздуха побольше. Ну, схватками мучилась она недолго, за час уже головка показалась. А потом вдруг застрял ребенок и ни туда, ни сюда. Мы с Ритой и так, и этак, а помочь не можем. В машине не развернуться толком, на коленях оба стоим, Патти кричит, дождь льет как из ведра, просто уши закладывает. Наконец, Рита руки вазелином намазала, и вокруг головки пальцами стала пробовать – что же ребенку продвигаться не дает. Нашла! Плечико уперлось, говорит. В общем, повернули мы ребеночка, головку Рита вывела, потом плечики, и через минуту  я уже подхватил его в полотенце. Хорошо, что хоть что-то сухое нашлось! Дождь ни на минуту не перестал до самого вечера. В госпиталь мы только к ночи добрались.

Ну, Патти повезло, Рита справилась – лучше не бывает. Мальчик у нас родился. Счастливы мы с Патти были как никогда! А Саманта как радовалась! Мы с ней пошли коляску покупать, так она каждой продавщице  про Мэтью рассказала. Мэтью? Это мы так сына назвали. Мама моя была Ирина Матвеевна Одинцова, а у Патти до замужества была фамилия Мэтьюз – вот так и сложилось.

Да…

А счастливы мы были не долго! Мэтью еще месяц не сравнялся – понял я, что что-то с парнем не в порядке. Ну, чтобы длинно не рассказывать, определили, в конце концов, церебральный синдром. Лечили, конечно, что только не пробовали. Ну, и в результате гораздо лучше, чем можно было ожидать. Мэтью к двум годам стал сам ходить. Говорить начал позже, но до школы говорить научился хорошо. Признали, что годен он для обычной школы, но нуждается в помощи в учебе. Определили его на специальную программу сначала по чтению, потом писать учили. Седьмой класс он закончил неплохо, в восьмой класс пошел в новой школе. Там его никто не знал, а он сам уже не выделялся среди других детей. Это я тебе так коротенько рассказываю, а в жизни все было очень длинно, и боролись мы с Мэтью за каждый шаг, за каждую букву, даже за друзей. Тут, кстати, Патти была на высоте, талант просто! Она детей в гости на выходные звала, с мамами их передружилась, – все делала, чтобы Мэтью себя обделенным не чувствовал.

После школы я Мэтью посоветовал идти в армию и учиться на военного фельдшера. Он сейчас на севере служит, возле Бандаберга. Деньги хорошие, учеба ему ничего не стоила. Еще шесть лет отслужит – и никаких долгов. Подруга у него тоже из военных. Они в Бандаберге дом купили, небольшой пока, но детей они не планируют еще долго. Сначала в отставку выйдут, потом уж дети. Вот такая история с Мэтью. Нет, по-русски он не говорит. Мы его четыре года по-английски учили вчетвером  – мы с Патти, Саманта и няня  – без перерыва с ним разговаривали, по десять часов в сутки.

Патти, я, по-моему, тебе говорил, профессором стала, преподает в университете в Мельбурне, лабораторией руководит.

Когда Мэтью в восьмой класс перешел, предложили мне работу в закрытом школе-госпитале для подростков с психическими отклонениями. Шесть месяцев стажировался и стал директором. Ну, машина служебная, прочие блага – в этом плане все в порядке у меня.

Да...

А мы с Патти вот, вместе выросли, вместе детьми обзавелись, прочим имуществом, а потом стали расти в разные стороны. Когда Мэтью вытянули, то оказалось, что ничего общего у нас не осталось, чтобы вместе жить. Разошлись

мы с Патти. Поговорили однажды, обсудили все финансовые детали, договорились, что  Мэтью со мной останется в нашем доме, чтоб ему легче было все эти изменения пережить. Ну, и отнесли на следующий день все бумаги адвокату, чтоб начинал дело о разводе. Она потом замуж вышла, счастлива. А меня называет «друг детства». Мы и правда с ней дружим, и с мужем ее. Трех дней не проходит, чтобы Патти мне не позвонила. Муж ее встречать меня в Мельбурне будет, домой отвезет. Может быть и она с ним приедет – целый месяц не виделись.

Саманта, к тому времени как мы разводиться надумали, уже университет закончила – Колледж Искусств. Она художник-дизайнер. Не знаю, откуда у нас в семье этот талант – и Женя, и Саманта – обе художницы. Саманта в Англии стажировалась, потом в Италии. Теперь в Сиднее живет. Муж у нее русский, Игорем зовут, представляешь. Он совсем маленьким сюда приехал, вырос здесь, по-русски чуть-чуть говорит, но почти все понимает. Мама говорила: «Кровь не вода!» - тяга к русским у Саманты какая-то есть. В Россию они с Игорем недавно ездили.

А Женя, представь себе, за друга моего замуж вышла, за Юрия, помнишь, я рассказывал. Он со мной вместе в университете учился. Я их еще тогда случайно познакомил. Женя замужем была, муж очень богатый, баловал ее, драгоценностями осыпал. Только не сложилось у нее – развелась. Одна долго жила, работала много, известной в Англии стала оформительницей книг: обложка, картинки всякие. А потом случайно с Юрой столкнулась на какой-то презентации. Узнали друг друга, меня вспоминали, так и пошло. А в восемьдесят восьмом году получаю я внезапно приглашение на свадьбу. И подписано Юрий и Евгения. Венчались они в русской церкви, в той, где мама наша венчалась. Юра просил меня быть шафером. Смешно, я не знал что такое шафер, думал, что возить их буду на лимузине, знаешь, после венчания все едут фотографироваться, потом в ресторан.

Да, отвык я от Англии. У нас в Австралии попроще, ну и потеплее, конечно. Я им сюрприз сделал. На свадьбу приехал с сестрой нашей младшей, Мэриэнн. Нашел? Нет, не я нашел, она меня нашла.

Роберт с мамой приехали в Мельбурн, устроились, и мама через месяц Мэриэнн родила. Роберт пытался торговлей заняться, но работать-то сам не любил, так себе представлял, что в магазине мама работать будет, а он поставками займется. Пока мама в госпитале была с Мэриэнн, Роберт нанял девушку в магазине работать. Некрасивая там история вышла, я так понимаю, потому что через пару месяцев девушка та заявила, что беременна от хозяина. Роберт отпирался, даже до суда дошло. То есть, он, подлец, не отрицал, что отношения были. Но от ребенка отказывался. Потом оказалось, что девушка эта связана с итальянцами. В общем, влез Роберт каким-то образом в чужой бизнес, а может его девушка эта специально втянула. Потеряли они магазин, потеряли все деньги, остались практически на улице. Роберт тогда решил уехать в Новую Зеландию, и там, в маленьком шахтерском городке, бизнес начинать. С бизнесом у него опять ничего не вышло, жили они за мамины заработки. Мама пекла торты, кексы на продажу, но в маленьком городке продавалось мало, жили очень бедно.

Роберт их вскоре бросил. Просто уехал однажды и не вернулся. Мэриэнн его и не помнит. Может быть еще живой, а может умер, лет ему должно быть немало. Ну, Бог с ним, я ему давно простил, грех это - злобу в себе носить. Поправить-то нельзя ничего, маму не вернешь!

Мэриэнн было семь лет, когда мамы не стало. Тоже, бедная, натерпелась. И пока мама болела, и потом, когда ее пять раз из одной семьи в другую переселяли. В одной семье, рассказывала, восемь детей жили, и все местные, маори. А она одна такая беленькая, голубоглазая. Досталось ей. Но училась она всегда хорошо – это ей мама так наказала. Стипендию выиграла в Монаш университет в Мельбурне. Училась в университете, где Патти преподавала, – вот ведь мир маленький, правда. Мир тесен? Это точно, что тесен! Так вот, Мэриэнн нас с Женей искала. Сначала в Англии, потом в Австралии. Искала, в основном, меня, понимала, что Женя должна была к тому времени замуж выйти, фамилию поменять. И нашла! Я маминых следов не мог доискаться, будто ее и не было в Австралии никогда, а Мэриэнн меня нашла. Звонит мне как-то девушка и рассказывает, что ищет родных, что маму ее звали Айрин, а отца Роберт. Я даже поначалу не сообразил, что Айрин – это мама. Отец ее всегда Эрин называл. Встретились мы - сразу родную душу почувствовали. Мэриэнн на маму не похожа, но голос – точно. Глаза закрою и будто мама говорит: «Джорджи, иди сюда, сыночек!».

Да, мама...

Мама наша в Новой Зеландии похоронена, в том самом заброшенном теперь шахтерском городке. Мы с Мэриэнн ездили туда. Я заказал плиту, в русский клуб пошел, чтоб написали мамино имя по-русски. Все отправил. А на установку плиты мы с Мэриэнн вместе полетели. Жаль мне маму, аж в груди болит! Несчастная судьба. Детство в каторжном поселении, потом с отцом жила - тоже мало счастья видела, потом с Робертом этим... Была вот Ирина Матвеевна Одинцова – и нет ее. У Мэриэнн ее свадебная фотография сохранилась, та, что с Робертом.

А мне тетя Ханна, когда мы с Патти в Австралию уезжали, отдала мамину шкатулку деревянную. Там маминых родителей фотографии были, письма всякие, это я тогда ездил в Россию родных искать по старым адресам, что с тех писем списал. Нет, не нашел никого. Свидетельства о рождении наши с Женей там лежали, свидетельство о венчании родителей, свидетельство о смерти отца, копия его завещания и письмо его ко мне. Вот из того письма я и узнал, как они с мамой встретились, и как мама в Англию попала. Отец писал, что считает меня своим сыном, гордится мной и рад, что продолжу его фамилию. Фотография там была наша общая. Я помню, когда мы ходили сниматься, Жене в тот день три года исполнилось. Мама там такая красивая, отец еще не старый, сестренка – малышка совсем, я – ребенок. Да...

А еще было в той шкатулке письмо от мамы для нас с Женей. Второе и последнее. Писала она, что в Роберте ошиблась, что сердце ее всегда с нами, но забрать нас к себе не сможет, потому что с Робертом  будет нам плохо. Еще просила потерпеть, может быть что-то переменится, что Марьянка (так она Мэриэнн называла) очень болеет, и они почти все время в госпитале. Еще приписала в конце, что молится каждый день за нас и за Ханну с Эллиасом, которые нас приютили. А в конце «Не плачьте, родные, Москва слезам не верит, Б-г даст, встретимся. Будьте сильными, вырастайте скорее и приезжайте ко мне в Австралию».

Ну, вот и вся моя история. Нет, не плачу я. Я знаю, что Москва слезам не верит, Рита мне часто повторяет. Рита? Ну, да, та самая, что у Патти тогда роды принимала. Мы дружили семьями. Помогали им сначала, потом они на ноги стали, свой бизнес открыли. Саманта с их девочками и сейчас дружит. У них, кстати, со своим мужем познакомилась. Рита двенадцать лет назад мужа потеряла – рак. Ну, а лет десять назад мы с ней сошлись. Живем потихонечку, хорошая она женщина. Я потому теперь так хорошо говорю, что мы с Ритой дома только по-русски разговариваем.

Я же, все-таки, русский наполовину...»