Из записок фантазера. 

Поэтическая проза Андрея Команецкого. 

Проза №26 

Две стороны. 

Сторона первая.

Сырость, мокрота, влажность, постоянные дожди, мушки неугомонные, опять сырость, опять дожди – какая радость! Бывало, сидишь около лилии, наблюдая, как переливается разными красками все, что отражается в росе, 
и думаешь –  ни о чём. Хочешь песню пой, хочешь засыпай, а хочешь, просто сиди, надувая щёки, и смотри вперед. Так как у меня сегодня настроение довольно приличное, то и пофилософствовать можно, утонуть, так сказать, в глубине мыслей. Я всё тут пытаюсь понять, что ж, на самом деле, произошло
со мной недавно? Кого я встретил тогда? Что за существо? Я-то привык видет всякую живность, у нас тут полно всего: плавают с плавниками, летают с крыльями, ползают с ножками которых нe счесть, а иногда ползают и без ножек – просто всё есть, но вот того, необъяснимого, может даже смешного, но живого, теплого и, как мне показалось, доброго, – нет.  

  О,о... Это моя... Ну-ка сюда, я её сейчас как схвачу, надо только прицелиться и... Ха,ха, еще одна. Боже мой, какая сладкая! Что ж они здесь, бестолочи, летают, неужели нe понимают, что опасно? Ну да ладно, о чём это я? О да... 

  Так вот, всякое здесь живет, но, однако, то что со мной произошло, было что-то навеки незабываемое... 

  Один день, в хороший день, с утра, после небольшого солнечного дождика, когда летают мошки кучей, что для меня самое благоприятное, так как заглатываешь их, не двигаясь с места, что-то длинное, как дерево, но очень уж гибкое, неожиданно и беззвучно очутилось предо мной. Откуда оно появилось – не спрашивайте – понятия нe имею. У этого дерева висели ветки с обеих сторон, а на конце, эти ветки как-то расходились в разные стороны на более тонкие веточки. Снизу дерево опять расходилось тонкими линиями. На этих линиях это дерево умудрялось не только стоять, но и передвигаться, что предавало этому существу самоуверенность. Я был, конечно, напуган и, как всегда, от страха заморожен в трусливую неподвижность, это у меня как-то автоматически срабатывает, но потом понял, что чудовище мной не интересуется и, слегка расслабясь, стал внимательно следить. Сверху дерево как-то раздувалось  круглым пузырем, от которого свисали очень гладкие на вид, волнистые и довольно густые “чудеса” – это я так их назвал. При небольшом ветре, эти чудеса как-то очень заманчиво раскачивались, что напоминало мне мягкие волны моего пруда, которые иногда так хорошо убаюкивают. У этих “чудес” был ярко-золотистый цвет который, переливаясь всеми своими блестящими оттенками, завораживал и манил к себе плавным движением. 

  Боже мой, как же здесь сыро и мокро, ну просто рай.  Ага..! Еще одна! Ну-ка!... Хм... Нe очень сладка в этот раз... 

Этому дереву, можно сказать, чудовищу, удавалось как-то сгибать эти расходящиеся на концах веточки и срывать всякие растения, которые росли неподалеку. Я сам видел как оно набрало пучок всяких цветков, вокруг которых обычно жужжат шмели и осы, которых, кстати, тяжело поймать, да и по вкусу они какие-то кислые, и, свив какой-то круг из него, положило его сверху на свои волнистые "чудеса". Я-то сам, так сказать, в красоте мало понимаю, мне особо если только мокро да сыро, да опять мокро, но, этот пучок шмелёвый, придал какой-то особо красивый оттенок этому дереву и этим волнистым чудесам. Мне очень уж это запомнилось. А под  пучком, между волнами, было что-то совсем неузнаваемое. Я рассмотрел в этом месте какое-то розово-белое полотно с двумя синими и круглыми дырками, которые по какой-то причине то закрывались, то открывались. Под круглыми дырками на этом розово-белом полотне находились еще  меньшие дырки, только они были темные, а под ними было что-то вообще непонятное, но очень привлекательное. Это место меня сразу заинтересовало. Оно как бы вырисовывалось из бело-розового полотна в своеобразную форму, что-то вроде волнистого рельефа. Это место постоянно шевелилось, a иногда даже расходилось в разные стороны, показывая какой-то белый забор. Кстати, после долгого размышления в последующие дни после этого происшествия,  я обнаружил сходство между тем, что закрывалось и открывалось под “чудесами”  и тем, что я сам иногда закрываю и открываю, но это только когда сухо становится. Мне очень нужно быть всегда мокрым. Нe люблю я, когда сухо и жарко... 

  Ну-ка!... Ну-ка!! Ха... Сразу две, и сладкая и горькая... 

Так вот, под темными дырками между волнистыми “чудесами”, чудовище это, которое становилось всё более и более безопасно-приятным, несмотря на странные черты свои, издавало, очень тонким звуком, выходящим из волнистого рельефа, что-то очень уж притягивающее. Этот чистый, прозрачный звук, как мне казалось, приукрашивал всё что окружало это чудовище. Я в красоте не очень уж, но слушать было приятно. Были высокие звуки и низкие; они переливались, смешивались, становились громче и тише. Мне чрезвычайно понравились те, которые были длинными. Когда чудовище тянуло этот звук, я просто затаивал дыхание. В этот момент я чувствовал себя самым счастливым. Чудовище пело долго-долго. Некоторые звуки становились всё длиннее и длиннее. В один из этиx моментов что-то случилось со мной, чего никогда раньше нe случалось. Какое- то необъяснимое чувство печали, смешанное с радостью, пронзило меня. Мне стало даже холодно: дрожа, я почувствовал лёгкий ветерок, который обдувал меня со всех сторон. Мне показалось что время остановилось. Одно очень сильное желание неожиданно родилось во мне. Мне очень захотелось приблизиться к этому волнистому, в постоянном движении, рельефу. Мне казалось в этот момент, что смысл всего что существует был заключен в этом рельефе. Я был сражен и околдован. Что-то мокрое покатилось по моей щеке. Моё дыхание ускорилось и, в момент высшего чувственного напряжения у меня вырвался звук... Это была моя песня. Радость просияла во мне, так как я понял, что могу помочь этому существу всем, что умею. В благодарность за звуки этого удивительного существа я пел свою песнью, и пел я её в этот момент лучше чем кто- либо... 

Существо перестало петь, я это заметил, но остановиться не мог. Я должен был доказать свою благодарность и покорность этому существу, за проснувшиеся во мне приятное ощущение, до самого последнего звука. Я пел без перерыва и, не заметил как это существо приблизилось ко мне. Оно наклонилось и, протянув свои ветки, приподняло меня. Страха не было, я был полностью отдан всем этому существу: доверием и любовью, нежностью и дружбой. Существо, держа меня, очевидно, как мне показалось, размышляло о чём-то. Я перестал петь и, всматриваясь в уже не движущийся рельеф, сам немного удивленный этой ситуацией, понял, что что-то сказочно-приятное должно разрешить этот момент. Волнистые “чудеса”, падая сверху этого существа, окружили меня. Почувствовав приближающуюся теплоту, очевидно исходящую от существа, волнистый рельеф, как бы предугадывая моё самое глубокое желание, прикоснулся к моему рту. Странный звук был рожден в момент этого прикосновения. Я вздрогнул. У меня закружилась голова. Я потерял себя... Когда я очнулся, существа не было, a я также сидел около своей лилии. Только вот рядом со мно лежал один из этих шмелёвых цветков. 

  Ну-ка!... Ну-ка, ну-ка!! Ух... Еще одна. Хм... кислая в этот раз... 

Темнеет уже... Сегодня что-то уж ярче обыкновенного светится вечно белый пузырь. Я в красоте не очень, но мне так нравится как падает на всё этот мягкий свет, выходящий, как волнистые прелести, из этого пузыря. Этот свет как-то успокаивает всё вокруг, дает надежду, и побуждает на всякие радостные рассуждения. 

Прошло уже некоторое время с момента моего мимолетного знакомства с существом, но ни единый момент не был мною забыт. Каждый день я придаюсь воспоминанием о том событии. Припоминая каждую деталь по очереди, как бы боясь что-то потерять, я переживаю эту чудную память в мыслях своих, почти как на яву, каждый день, по многу раз. Мне даже кажется, что я стал намного более счастливым чем когда- либо. Странно то, что совсем недавно моё счастье было заключено только в сырости да в мушках. Как это я мог так жить? Ведь этого недостаточно чтобы быть счастливым. Мне даже иногда кажется, что это было пустое существование, что есть что-то большее, там, за прудом, за деревьями, то что мне не известно, – там, где живут эти фантастические существа. Я понял сейчас, что даже после одного знакомства, случайного знакомства, я был обновлен, сделался лучше; произошло прозрение моего существования, так сказать. 

  А как бы мне хотелось послушать еще хоть раз те звуки, те райские звуки, ту песню, спетую этим существом. Как это она звучалa? Дай-ка я попробую. Так... Вот длинный звук: "Кваааа...". Ах... Плохо получается. А вот короткий: "Ква- ква...ква-ква..." Эй! Неплохо! У меня наверное лучше с короткими. Надо практиковаться: "Ква-ква...ква-ква...ква-ква..." Еще раз: "Ква-ква...ква-ква...ква-ква..."  Получается  довольно ритмично.  

Однако, что-то шумно сегодня везде. Кузнечики перекликаются, шмели жужжат, всякие птички щебечут, – у нас тут просто замечательно. А вот и мои, здешние, квакают, то и слышно что: "ква, ква, ква, ква, ква..." Да нет же друзья, не так. Вот, слушайте: "Ква-ква...ква-ква...ква-ква..." Еще раз: "Ква-ква...ква-ква..."  Ах... их не переквакаешь!  Да уж ладно. Поспать что ль немного? Я вроде сыт. Закрою глаза, может приснится моё существо. 

Однако что это там суетится? Какое-то движение..? Спать мешает... 

Может опасность? Надо затихнуть... Смотри, все тоже притихли. С чего это они так? 

Какой-то звук странный. Что-то приближается? 

Мне трудно разглядеть – какое-то длинное и тонкое, но по моемому похоже на что- то знакомое. 

Да, да – это оно! To, o чём я постоянно думаю! 

Существо! Оно здесь! Оно ищет меня! Вот дерево; вот ветки. 

Сюда, сюда, я здесь, около лилии! Вот цветок лежит! Я сохранил его.  

Оно подходит! Да, да, это оно! Бери меня! Подымай меня! "Ква-ква…ква-ква..." Я хочу видеть тебя ближе! Я думал о тебе беспрерывно! 

Давай споем нашу песню! 

Однако, что жe ты сделало со своими волнистыми чудесами? Где они? Их нет! 

Это неважно! Я хочу твоей теплоты! Ближе к волнистому рельефу!  

Где же твой звук? Я хочу слышать твой звук! Спой для меня! О нет, позволь мне: "Ква- 

ква…ква-ква…ква-ква!..." 

Сторона вторая.
 

Приехал из Святого Мартена и оставил очки и Мопассана, восьмой том, в самолете – вот дурак я. В воскресенье поеду в китайский город покупать линзы и оправу. Там, где я живу, покупать очки очень дорого.  

Мне сорок три: выжженная память и неаккуратность уже статус-кво. Живу машинально, можно сказать. Стакан вина выпрямляет осанку, а два восстанавливает чувство юмора и желание продолжать дышать. А куда денешься, я не первый и не последний. Великая середина – середина сорокалетия. Число, которое изуверски, как яд, напоминает своим банальным, математическим знаком реальность планиды. A реальность обнажает и выставляет всё наружу, без лжи. Счёт в банке – реальность номер один, а там одна за другой: общественное положение, признание, место жительства, светские привычки, места посещения, манеры, достойные положения, машина, одежда, кредитные карточки... А тут, зеркало каждое утро травит все надежды на приятные утренние ощущения. Кожа лица – это орган, a также первый предатель – не спрячешься. Каждый видит твой возраст. Стараешься экономить на улыбках, тоже вот – тщеславная привычка. А страх? Что впереди? Секрет конца. Примеры проходят перед носом каждый день. Вон тот... где он? Приходил мол, молился каждый день, даже щёки вроди были розовые, а сейчас женка заупокойную поет, священник ходит вокруг спящего и ладаном убаюкивает, родственники опечаленные смотрят, дети рядом сидят, ничего ни понимая. Картина равновесия масс. Один там, а другие здесь. Всё честно поделено. 

Да вот зрение ухудшается, еще один знак великой середины. Левый глаз поехал на плюс, да еще какой, а правый всё пока не поддается. Ходишь с линзами, одна толще чем другая. 

Приехал в Китайский город. Вот место! Клад открытия новых запахов. Тут можно энциклопедию писать. Повернул направо – запах соевого соуса смешанного с тухлой рыбой – жутко скверно, налево – свиные внутренности, смешанные с анисом – параша. Так и преет – одна улица лучше другой. Откуда запах? Да вот, стоят, огромного размера, мусорные ящики, открытые, буквально на каждой улице, приукрашивают, так сказать, эстетические параметры города. Грязь везде, всё обшарпанно, дома старые, покрашенные в какой-то серо-коричневый цвет. Выстиранное бельё свешивается с окон. Мостовые все побиты, выбоины на дорогах. Вывески у частных магазинов и ресторанов тоже побиты, а если у кого неоновые, то половина букв не работает. Народ кишит, все куда-то бегут, лица у всех замученные, злые. Что они здесь все собрались, как по команде какой-то? Китаец на китайце сидит.  Приехали в Америку, – начинай, мол, жизнь сначала, внедряй себя, так-сказать, в новую структуру. Учи язык, традиции, одевайся по-новому, а самое главное – отделяйся от прошлого – в этом  и есть смысл эмиграции, сама суть побега. А эти, жили у себя в болоте, в помойной яме своей – не нравилось. Приехали сюда: убежали, спаслись. А приехав, опять в свою канализационную яму попали, в свой китайский город, с теми же привычками, с той же едой, одеждой, традициями – также продолжают грязь разводить. Что за народ?! 

На перекрестке тетя стоит у своего ларька на колесах и продает что-то. Подошел посмотреть – сваренные коровьи внутренности. Очередь стоит, покупают. Продавщица накладывает их в пластиковую посуду и дает вилку. Покупатель, довольный, платит, и отойдя в сторону, начинает есть, с чмоканьем, показывая свои очень желтые зубы. Запах от этого ларька идет по всей улице. А недалеко от места гурманного счастья стоит тот же мусорный ящик, в котором лежат выброшенные, (видимо не проданные со вчерашнего дня), те же коровьи кишки. Запахи от ларька и от мусорного ящика смешиваются и,  распространяясь, наполняют воздух своей спецификой, что придает китайскому городу особенную прелесть. В общем картина городской современности. 

Что жe у них за диета такая? Едят всё, что попало, и съедают абсолютно всё, что едят. Прошел мимо свиного магазина. Остановился. Смотрю лежит бифштекс крокодиловый, а рядом пол броненосца: мясо розовое такое, с панцирем. Какой-то прохожий, китаец, увидев что я смотрю на это животное, решил высказать мне свои познания, то ли из-за того, что захотелось ему по-английский поговорить, то ли, произвольно, так-сказать, похвастаться своими гурманными традициями. "Суп", – говорит,  – "Суп из этого варится, полезно очень". Я поклонился слегка в знак благодарности за информацию, а сам подумал: "Ну кто это будет есть? Ведь у этого животного муравьиная  диета." А рядом с броненосцем лежат змеи, черепахи, причем живые, черные курицы, свинячий мозг, петушиные яички, высушенная слюна ласточек, кровь утки, бычьи хвосты – вобщем все, что в нормальном магазине не продается, здесь есть, – хорошо, что собак и кошек нет – в Америке не разрешается. 

Вошел в магазин, посмотрел что в витринах лежит, у одной остановился, как вкопанный. Что за чудо? Лежит на прилавке кусок какого-то мяса, жилистый, длинный – непонятно что. Продавщица, старенькая, высушенная китаянка, тоже, решилась выразиться, – заулыбалась и говорит с тяжелым акцентом: "Это хорошо, полезно, будешь сильным". Я спросил, что за мясо такое, а она,  в ответ улыбнулась опять, и ответила: " Бычий пенис". Я стою и смотрю на нее, улыбающуюся, и вижу, как в её улыбке выражается весь жизненный опыт по этому плану. Я поинтересовался о приготовлении. Она отвечает, что мол, варить надо.  В ответ я тоже улыбнулся вежливо, как бы дать ей знать, что мол – ясно; повернулся, cделал гримасу и вышел из магазина. Бычий пенис! Что ж они его, вилкой и ножем кушают, как сардельку? 

Пришел в магазин оптический. Здесь хоть нормально, дышать можно, ничем не воняет. Выбрал себе оправу для очков, сижу и жду  окулиста для проверки зрения. Напротив дама, пикантная, моего возраста, с дочкой, сидят и поджидают того же. Я начал рассуждать об этой парочке. 

Мамаша вроде ничего. Чувствуется, что была в свое время предметом внимания. Женщина с опытом, следящая за своей внешностью по всем современным новинкам. Всё на ней было аккуратно причесано, одето, накрашенно и выставлено на показ – полированный вид, так сказать, – вобщем, все как надо человеку, живущему в цивилизованном городе. 

Мне только выражение её лица не понравилось. Оно выглядело беззаботно, беспечно, не обремененым заботами, работой и финансовой нервотрепкой. Здесь все было ясно – женщина никогда не работала. Все, что полагается, есть в руках мужа. У него все финансовые нервотрепки; он строитель и командир, а дамочка там, так, для красоты, детей рожать и гостей принимать. По ней видно, что белоручка – зеркальце, расческа, губная помадка, педикюры, маникюры,  каждодневные мыльные оперы по телевизору, перед соседями на дорогом автомобиле проехаться, пококетничать, показать ножку прохожему – в этом все ее существование. Беззаботное житье?  Повезло! 

Стал на дочку смотреть. Лет одиннадцати – вся в мать. Копия старшего поколения. Очень симпатичная, но уж чрезвычайно отделанная – прелестные голубые глаза, обаятельный ротик, как будто правильно нарисованный художником, чарующий, бело-розовой оттенок кожи лица, белые, как мел, зубы, нежно-золотистые и волнистые волосы, падавшие на ее, еще неразвитые, плечи придавали ей какой-то сказочный вид. Это была принцесса. Девица сидела спокойно, рядом с матерью, и смотря перед собой, как бы в пустоту, очевидно мечтала о своем сказочном будущем, которое наверняка, в маленьких порциях, подкармливалось в ней с момента рождения ее матерью. Так как мать человек заурядный по умственным способностям,  это было видно насквозь, и научить свою дочь, кроме любви к зеркалу, ничему интеллектуальному не в состоянии, эти два человека существовали в своем собственном, тщеславном соку, живя абсолютно в свое удовольствие, в достатке и, разумеется, впустую. Если бы я увидел этого ребенка с книжкой в руках, в школьной форме,  в очках, я бы смог ее уважать, но здесь, рядом с матерью она выглядела, как отполированный предмет обожания, и это мне было противно. Ребенок вырастит, как мать: принц будет найден, свадьба совершенна – дом, машина, драгоценности, – все, что полагается женщинам в состоятельном положение – у нее будет. Еще одной повезло! 

После проверки зрения линзы были сделаны сразу, – здесь они быстро по этой части. Получив очки, я вышел из магазина и направился в ту сторону, где была запаркованна машина. По дороге, подумав что в китайский город приезжаю редко, я решил зайти в рыбный и чего-нибудь купить. Цены в этом районе, как правило, в два раза дешевле, да и рыба свежее. Зашел в довольно небольшой магазин, набитый до отвалу народом и, разумеется, чувствуя, что опять что-нибудь диковинное увижу, как и в мясном, с большим удовольствием стал рассматривать все, что выставлено на продажу.  

Уж чего китайцем не занимать, так это разнообразие морского кушанья. Начал слева, у входа: мидии всевозможных сортов, ракушки, устрицы, улитки, гребешки.  Дальше лежали кальмары, спрут, осьминог, живые угри, плавающие в аквариуме, дальше раки и крабы, тоже живые, потом  омары, лангусты, дальше креветки, распределенные по размерам в разные кучи, потом морские огурьцы – темно-серые, высушенные, напоминающие бычий пенис, потом разнообразная рыба, которая казалась совсем неинтересной и обыкновенной после того, что предшествовало ей. Все лежало аккуратно перед покупателем, или плавало в аквариумах. Продавьцы были грязные, с запачканными физиономиями, выражающими изнеможение и унылость от многочасовой и бесперспективной работы в этой каторжной ловушке, как потерпевшие крушение в судьбе, принимали выбранную покупателем рыбу для чистки.  

Народ был разный, но в основном, все свои, из того же китайского города. Я, честно говоря, чувствовал себя здесь туристом, хотя и прожил в этом городе двадцать пять лет. Мне это доставляло удовольствие, даже продавьцы как-то уважительно посматривали но меня. Я заметил молодую парочку моей породы, стоящую недалеко от меня. Они наверняка принадлежалик тому типу туристов, которые праздно шатаются по городу, рассматривают все, что удивительно, оригинально, экзотично, в надежде насытится новыми впечатлениями и увезти их с собой домой. В этом магазине они, так же как и я, рассматривали все подряд. Я стал незаметно наблюдать за ними. Кто-то из покупателей выбрал живого угря. Продавец ловким движением поймал за хвост отобранного, быстро и резко взмахнул им, как кнутом и шарахнул другим концом этого животного об стол, a потом, пронзив голову гвоздем и вбив его в стол, натянул левой рукой бедное животное как резинку, а правой вспорол живот ножем. Внутренности были вычищены и угорь был подан, в целлофановом пакете обратно покупателю. Меня моментально заинтересовала реакция той парочке по поводу этого жестокого метода. Молодой человек стоял невозмутимо, даже слегка улыбаясь; девица, казалась, была слегка шокирована и с досадой на лице оттого, что ей пришлось увидеть, выкладывала мнение своему напарнику довольно печальным голоском. Из-за шума в магазине мне удалось только услышать, как она сказала "несчастный угорь" и "изверги".   

Дальше было то же самое: бросали живую рыбу целиком, прямо на пол – убивали таким образом – так же перед тобой чистили и подавали в целлофановом пакете обратно покупателю. Все шло своим чередом, как говорится, живое уничтожалось живым. Я-то сам не вегетарианец, и мясо и рыбу ем с большим удовольствием, но видеть эту всю подноготную приготовления – это не для меня. Девица, очевидно, была того же мнения; ее приятель продолжал также невозмутимо улыбаться. 

Пройдя почти в конец магазина, меня заинтересовала стоящая бочка. Это была старая деревянная бочка с металическим обручем. От туда шел какой-то звук, который привлекал проходящих мимо. Молодая парочка, опередив меня, уже стоя у бочки, внимательно наблюдали за чем-то. Девица, теперь уже в хорошем настроении, показывая пальцем в эту бочку и что-то очень энергично высказывала своему напарнику, который уже не улыбаясь, стоял рядом сней с каким-то тупым выражением лица. Я подошел и увидел, что издавало этот звук.  

Бочка была наполнена лягушками. Там их было несметное множество; они сидели друг на друге, в несколько этажей. Это были большие, жирные лягушки, темно-зеленыe, – обычно такие живут в прудах или болотах, очевидно их-то там и вылавливают. Вряд ли есть лягушачьи фермы какие-нибудь здесь – невыгодно, спроса мало, – это, наверное, редкость даже и для китайского города. 

Одна из лягушек чрезвычайно ритмически квакала, привлекая внимание окружающих. Это были типично короткие звуки обыкновенной лягушки, но она квакала одна, другие  сидели без движения, без всякой реакции на происходящее вокруг. Девица трогала эту лягушку рукой, отчего эта лягушка квакала еще сильней. Это было даже как-то завлекательно. Как только девица прекращала трогать лягушку, та квакала меньше и тише, а когда прикасалась, то более энергично.  

Какая-то старенькая и морщинистая китаянка, стоящая тоже рядом, сказала что-то на своем языке продавьцу. Тот, бесцеремонно подошел к бочке, нагнулся и вытащил ту самую, которая квакала. Китаянка, понимая, что я и парочка внимательно наблюдали за этой лягушкой, отметила: "Хорошая, молодая, все еще квакает".  Девица сразу перестала быть веселой, зато у ее приятеля опять появилась улыбка, – скорее ухмылка. Я понял, что  этому животному пришел конец и продолжал стоять, следя за процессом приготовления.  

Продавец, не обращая внимания на то, что лягушка, в его руке все еще продолжала квакать, поднес ее к столу, и, повернувшись к нам спиной, вытащил из кармана довольно большие ножницы. Молниеносная мысль пронеслась в  голове – гильотина.  Мне захотелось уйти, но я остался. Девица, как я заметил, повернулась в противоположную сторону и, прислонив голову к груди своего приятеля, затаилась, а тот всё так же продолжал ухмыляться. 

Я стоял с левой стороны стола и видел ноги лягушки, торчавшие из руки продавьца. Лягушка продолжала отчетливо и ритмично квакать. Продавец сделал какое-то усилие правой рукой. Лягушка перестала квакать. Я увидел как дрогнула одна из ног. Дальше еще два усилия, очевидно ножницы были тупые. После того, как продавец отошел в сторону, чтобы взять нож, я увидел лежащую голову. Это было гадко. Продавец вспорол живот лягушке, отчистил  и  в целлофановом пакете  поднес  старушке-китаянке, которая продолжала  повторять: "Хорошая, молодая". 

"Да... ничего нe поделаешь, подноготная яств" – подумал я и вышел из магазина, так ничего и не купив.  

Bronx. 2009 USA