Ночь в тайге, особенно зимой, кажется удивительно долгой. Хотя, если судить по часам, уже и наступило утро, но вокруг, несмотря на девственно белый, нетронутый снег, мрак настолько плотный и вязкий, что кажется почти ощутимым.

Еле заметными, словно размытыми силуэтами, стоят неправдоподобно высокие кедры. Их мощные, разлапистые ветви изогнуты под тяжестью снега. Снега настолько много, что, кажется, будто бы все лесные звуки утонули в его сугробах, где-то на самом дне, над вечнозелеными кустиками брусники и бурыми, мягкими пластами мха, под плотной, твердой, глянцево - блестящей коркой наста.

Ветер под утро почти совсем затих и лишь где-то вдалеке слышится то ли его заунывные умирающие стоны, то ли тоскливый плач голодной волчьей стаи.

Распушив серый хвост, недовольно цокая, тенью носится среди ветвей белка в поисках высохших, с лета еще заготовленных грибов и кедровых шишек.

Вдруг, из-за высокого, дощатого забора, с пропущенной в несколько рядов колючей проволокой по его верху, раздается блеклый, совсем не выразительный звон.

Словно кто-то нехотя, через силу, стучит в проржавелый, металлический обод колеса грузовой автомашины.

Так, с этого ржавого звона, начинается каждое утро в женской зоне, относящейся к целой группе исправительных лагерей, печально известных под общим, безликим названием - Пермь 36.

1.

- ...Подъем, суки!- громко кричит вошедшая в барак дородная, мужеподобная баба в новеньком, почти белом полушубке и в добротно прошитых валенках.

Клубы холодного пара, ворвавшиеся вслед за ней в вонючее, пропахшее экскрементами и потом помещение, бесформенными ошметками заметались вдоль двухъярусных, грубо сколоченных нар, растворились во влажном хриплом дыхании с трудом просыпающихся заключенных.

- Дневальный, отчего не докладываешь по всей форме? В БУР захотела, жопа не русская?

Старая, сморщенным лицом очень похожая на прошлогоднее, забытое где-то на полке яблоко, казашка, вытянулась, как могла и затараторила :

- Гражданина начальник, младшая сержант. В бараке все как есть хорошо. Заключенная Нестерова немного издох. Дневальный Шигабуддинова.-

- Немного издох!- передразнила заключенную надзирательница и спросила язвительно, выковыривая из уха шляпкой длинного гвоздя темно- бурую серу.

- Когда же ты, наконец-то, по-человечески заговоришь? Уж пятый год как на нарах кувыркаешься, а все без толку. А ну, поторопи баб на развод...-

- Бабы на развод! Скорей! Скорей! -

старательно закричала Шигабуддинова, и словно вспомнив что-то, прокричала еще громче, сложив рупором смуглые, грязные ладони и косясь на младшего сержанта почти черными, влажными глазами.

-Шнырю выносить парашу. Скорей! Скорей!

Женщины, торопясь, на ходу застегивая засаленные телогрейки и бушлаты, рвались к заиндевелой двери, с опаской поглядывая на младшего сержанта, недвусмысленно поигрывающей длинным обрезком черного, резинового шланга. Шланг этот, запаянный с обоих концов, заполненный для тяжести дробью, в умелых руках надзирательши превращался в грозное оружие, с легкостью ломающее надвое березовое древко лопаты, а уж что говорить про руки и ноги заключенных.

В белесом пару, повисшем над рядами выстроившихся на плацу осужденных женщин то тут, то там слышится надрывный кашель, мат, обрывки разговора и как ни странно даже смех.

...-Ох, бабы, закурить бы щас...-

...-Попробуй..., Кирилловна твою же папироску тебе в задницу и всунет!..

...- Да хоть в передницу, лишь бы папироску...-

...- Девки, прекратите трепаться про курево! Вчера от бугра слыхала, что ларька до понедельника не будет. Говорят, что вольняшки весь табак скупили... Сыновьям якобы на фронт...-

...- Ой, бабоньки, а мне сегодня мужик приснился..., молодой, красивый. Совсем было уже заправил, а тут подъем. Ох, блин и обидно...-

...- Это какой же такой мужик, твой что ли, которого ты по ревности замочила?-

...- Да я ж его кончила в сороковом, когда он уже и седеть начал, кобелина проклятый. А сегодня приснился еще таким, каким он, потрох сучий, был в то время, когда мы с ним женихались. Молоденький, скромный...-

- Все, девочки, кончай базар. Кирилловна с бугром идут. Сейчас узнаем, где нам сегодня Бог уготовил подыхать. Господи, только бы не в забой...-

...Кирилловна подошла к застывшему в тревожном ожидании строю заключенных и, сняв с рук солдатские, о трех пальцах варежки, не торопясь, выудила из кармана полушубка сложенный в несколько раз лист бумаги.

Тишина над колонной зэчек была такая, что крахмальный скрип снега под валенками надзирательши и шелест бумаги в ее толстых, неповоротливых пальцах казались неправдоподобно - громкими.

- Всех, кого назову, шаг вперед. Остальные строем по четыре на КАПП.-

Она с трудом, по слогам, старательно водя пальцем под строчками, зачитала список:

- Островская- номер ноль девяносто пять, Чумаченко - номер сто восемьдесят четыре,

Зельц - номер сто одиннадцать, Драчеева - номер ноль восемнадцать и Яблонская - номер семьсот первый.-

Пять женских фигур горбясь, вышли из строя, из призрачной теплоты толпы и сейчас же попали под пронизывающий, холодный ветер вперемежку со снежной крупчаткой, вышибающий слезы и иссушающий женские губы до кровоточащих, глубоких трещин.

Скрипя снегом, ряды зэчек растворились в лилово - сером полумраке утра. Где-то в районе КАПП закашляли, залаяли, захлебываясь, собаки, и раздался громкий окрик вертухая, стоящего возле ворот зоны.

- Первая четверка вперед, вторая четверка вперед, третья...-

Кирилловна подняла высокий воротник полушубка, натянула рукавицы и, махнув рукой оставшимся на плацу женщинам, коротко ухмыльнулась

- Не бздите, бабы, никто вас сегодня мочить не собирается. Приказано вас в баню сопроводить, и к одиннадцати часам к начальнику зоны, полковнику Говаркяну. Так что поживете, суки, пока что... -

Баня встретила заключенных влажным теплом. Парная не работала, но вода горячая, к счастью, все ж-таки была.

Кирилловна, не торопясь, сняла с себя полушубок и расстегнула воротник гимнастерки.

- Жарко что-то - в зевке протянула она и, бросив под ноги арестанткам кусок черного дегтярного мыла, привалилась к бревенчатой стене.

- Давайте соски покороче, по паре шаек на человека и довольно. Товарищ полковник терпеть не может..., как это он говорит?- Вертухайка пошевелила светлыми, реденькими бровками, стараясь вспомнить вылетевшее из головы слово.

- А! Точно! Терпеть не может непунктуальности. Вот!- она радостно и гордо посмотрела на торопливо раздевающихся женщин, оценивающе разглядывая их обнаженные тела.

- Жаль, времени мало, а то бы и я с вами за компанию ополоснулась. Поиграла бы с вами в любовь. А то без мужика совсем дерганная какая-то стала - разоткровенничалась надзирательница.

- Да и где ж теперь-то мужика нормального отыщешь? Нормальные все на фронте, а из вольняшек, какой мужик!? Так, один сплошной туберкулез - ни обнять, ни вдуть по-хорошему не сможет...- она обиженно замолчала и, прикрыв глаза, кажется даже задремала.

- Что-то мне все это не нравится, девочки,- проговорила шепотом Чумаченко, высокая, смуглая и смазливая хохлушка.- Ни эта баня, ни этот вызов к куму, ни эта ее блядская откровенность. Ох, не к добру все это. -

Она остервенело, намыливала голову с коротко остриженными темными волосами, при этом груди ее, с неровно выколотой розой и жирной надписью" ПРОСТИ МЕНЯ ВАСЯ", резко подрагивали.

Остальные так же, как и она, старательно мылись, до крови растирая свои искусанные вшами и клопами тела ошметком пеньковой мочалки, но в разговор осмотрительно не вступали, с опаской поглядывая на дрожащие ресницы младшего сержанта.

- Ну что, бабоньки, отмылись?- спросила минут через двадцать, позевывая, Кирилловна и указав взглядом на скамейку, где в проштемпелированной простыне лежали чистые комплекты одежды (гимнастерки и галифе времен гражданской войны) приказала - Давайте бегом одевайтесь в свежее. Свои вшивники оставьте здесь. Они вам уже больше не пригодятся.

После этих ее слов, у несколько повеселевших после бани зэчек, настроение вновь упало, и лишь разбитная хохлушка, длинно и грязно выругавшись, бросила своим товаркам.

- Разбирай шмотки, марухи. И не скулите. Держите фасон. Где это видано, чтобы, перед тем как зашмалять, в лагерях в чистое переодевали? Это ж вам не санаторий, как ни как, а зона....

- Эх, жаль, буденовок не выдали, со звездами, - деланно расстроилась Островская,

- А то точно бы были как мужики..., с грудями - сквозь смех закончила она и тут же запела, мелко по-блатному пританцовывая -...' ‘ Он совсем мне мужчиною кажется, только жаль, борода не растет...''-

Она танцевала в линялой, красноармейской форме, большего, чем нужно размера, необычайно молодая и красивая, танцевала, звонко пришлепывая босыми ногами по бетонному полу. Она танцевала и плакала, а женщины, все как одна, и даже мужеподобная Кирилловна стояли вокруг и в каком-то тягостном, безнадежном молчании смотрели на нее. А Светка все танцевала и танцевала...

2.

В кабинете у Говаркяна тепло, если не сказать жарко. Уютно трещит, полыхая полено в высокой, рифленого железа печке. Кроваво-багровые блики падают на портрет Сталина. Рядом со столом зеленого сукна стоит на крепкой, кедровой плашкой облицованной тумбочке, большой, литров на триста аквариум - гордость начальника зоны.

В чистейшей воде, среди зарослей элодеи, под светом погруженной прямо в воду небольшой электролампочки, неторопливо плавают золотистые, с ладонь величиной караси. По дну аквариума, промеж камней и окаменелых корней деревьев ползают пучеглазые раки.

Полковник не обращая внимания на вошедших, откидным ножом, в мелкий кусочек шинкует в крутую сваренное и очищенное от скорлупы яйцо- кормежку для раков.

А те уже явно ждут угощение: тревожно водят усищами и нервно щелкают серо-голубыми, шершавыми клешнями.

Четко пройдя до середины кабинета и приложив к виску огромную свою лапищу, младший сержант отрапортовала:- Товарищ полковник. Заключенные по предоставленному вами списку доставлены. Старший надзиратель женского барака номер три - младший сержант Виктюк.

- Кто они?- несколько помедлив, спросил полковник. - Какой, выражаясь по вашему, масти?-

Виктюк достала свернутую в трубочку школьную тетрадку, и иногда поглядывая в нее, доложила:-

- Островская Светлана Николаевна - восемнадцатого года рождения, щипачка из Ленинграда. До конца отсидки осталось два месяца.

- Чумаченко Ольга Петровна - из Херсона. Бытовое убийство на почве ревности. Возраст - сорок лет. До звонка осталось около года.

- Зельц Анна Карловна - фармазонщица из Риги. Десятого года рождения. На волю через год.

- Драчеева Ирина Олеговна - профура и зехерница, профессионал колоды, так сказать. Двадцать девять лет. Ждет актировки - туберкулез.

- И, наконец, Яблонская Валерия Аристарховна - воровка. Хищение медикаментов из первой градской больницы в Москве, где служила главным врачом отделения. Сорок семь лет. Постоянно пишет письма генеральному прокурору и прошения на эпиляцию.

- Сидеть ей осталось еще три года. Все, товарищ полковник - закончила младший сержант, и еле слышно щелкнув пятками валенок, отошла к стене, за строй осужденных.

- Я не воровка, гражданин начальник - с выдохом прошелестела Яблонская. За всю жизнь копейки чужой не взяла. Как получилось, что комиссия обнаружила недостачу наркотикосодержащих медикаментов и пенициллина в моем отделении - до  сего времени не пойму. Поверьте мне...- Она осеклась на полуслове, уловив во взгляде темных, восточных глаз начальника лагеря абсолютную пустоту и равнодушие к своей судьбе.

- Я очень рад, товарищ Виктюк, что вы столь хорошо осведомленны о каждом из ваших подопечных.

А теперь по существу.

Как вы все знаете, приближается двадцать первое декабря, день рождения нашего вождя, товарища Сталина, Иосифа Виссарионовича. Вся страна, каждый человек на огромной ее территории желает сделать, и делает к этому дню что-то особенно хорошее, так сказать в подарок. Ну, а какой подарок дорогому Иосифу Виссарионовичу можем предоставить ему мы, наша зона? Конечно рапорт об успешном перевоспитании нашего контингента, бывшего уголовного элемента. И ваше досрочное освобождение лучшее тому доказательство. Это первое.

И второе, не менее, а может быть и более важное. Все вы, что явствует из ваших личных дел, кроме так называемых блатных профессий, имели в свое время, определенное отношение к медицине. Некоторые из вас окончили фельдшерские курсы, кто-то учился в медучилище, а гражданка Яблонская даже имела научную степень- доктор наук, кажется?

А посему, вы все сейчас напишете прошение на имя генерального прокурора с просьбой разрешить вам своей кровью искупить свою вину и заменить оставшиеся вам сроки заключения в исправительных учреждениях на добровольную отправку в действующую армию в качествах санитарок и санинструкторов в недавно организованные женские штрафные батальоны. Одним словом, вас ждут на фронте.

Товарищ Виктюк, выведите женщин в коридор, выдайте им чистую бумагу и карандаши, возьмите образец прошения и через пятнадцать минут я жду вас у себя.

Вы свободны.-

- Что за фуфло ты здесь нам пытаешься впарить, гражданин начальник, - зашипела, словно разъяренная кошка, карманница из Ленинграда Островская, подбегая к столу за которым сидел Говаркян.

- Мне до звонка остался всего месяц, а если еще точнее, двадцать семь дней, а ты пытаешься меня против моей же воли отправить добровольцем на фронт. А я еще жить хочу, мне всего двадцать два, и из них четыре года я здесь, у вас, в зоне вашей долбанной, гнидник на плечах своих девичьих таскаю.

Хрен тебе в зубы, дорогой ты мой начальничек. Никуда я не поеду и никакого заявления я не подпишу.

Светлана сложила свой кулачок в кукиш и подсунула его под крючковатый нос армянина.

- Ты закончила, мразь?- спокойно спросил ее полковник. И уже приподнявшись над своим аквариумом, через плечо бросил - До Москвы вас будет сопровождать товарищ младший сержант, ваши документы и сухой паек будет находиться у нее. В столице вас передадут на содержание другим товарищам, и так до конца, до самого фронта. Бежать не советую по двум причинам.

Первая. Товарищ Виктюк имеет право стрелять при любом намеке на ваш побег, дорогие мои женщины, при малейшем поползновении, и поверьте, она воспользуется этим своим правом с преогромным удовольствием.

А вторая причина, как вы догадываетесь, в ваших документах. На территории страны сейчас очень жесткий паспортный режим, и вас вычислят в ближайшие двадцать четыре часа, но уже тогда в силу вступит закон не о побеге из лагеря, а о дезертирстве. А по закону военного времени - это, несомненно, расстрел.

Так то вот, зэчки вы мои разлюбезные...

Полковник сыпанул в аквариум мелко нарезанный яичный белок и, обращаясь уже к охраннице, как бы, между прочим, заметил:

 - Кстати, уважаемая товарищ Виктюк. Я слышал, что вы умеете мастерски обращаться со шлангом, конец которого торчит, если мне не изменяет зрение, из вашего правого валенка. Мне кажется, что сейчас самое время применить ваше умение, так как пятнадцать минут уже истекают, а некоторые особы, по причине своего возраста или недопонимания важности настоящего момента, артачатся. И еще. Дорогая ты моя карманница -

Островская, бледная от бешенства, напряглась и сжалась, словно в ожидании удара.

 - Ты, кажется, не берешь во внимание, что я, как начальник лагеря имею определенные, и довольно - таки большие права и полномочия. Так вот, с этой минуты можешь считать, сучка дешевая, что звонок твой, официальный, наступит не через двадцать семь дней, а через три года и двадцать семь дней.-

Полковник весело рассмеялся и вновь склонился над аквариумом.

3.

До Москвы, эшелон, к которому был прикреплен специально оборудованный вагон, шел более недели, пропуская на переездах составы, груженные техникой и людьми.

Окно в купе, забранное толстой решеткой, жесткие двухъярусные полки из авиационной фанеры, маленькая буржуйка с трубой, выведенной в окно, и ведро параши в углу - вот и вся обстановка. По сути, та же тюремная камера, только на колесах. Дверь в купе постоянно на замке, ключ от которой всегда у Кирилловны на шее, на веревочке, вместо брелока. Она спит тут же, в купе, на нижней полке, так что остальным женщинам приходится ютиться впятером на трех полках.

На станции Челябинск - товарная, где состав простоял более трех часов, надзирательша сгребла у зэчек всю тушенку, скинула  в заплечный мешок консервные банки и, заперев дверь в купе, куда-то слиняла.

Вернулась она перед самой отправкой, совершенно пьяной, без полушубка и шапки. - Вот же бляди,- кричала она, тупо уставясь в зарешечённое окно.

- У меня, у Виктюк, у Ольги Кирилловны, которую вся тайга сибирская как облупленную знает, здесь, как последнюю вахлачку обработали. Хорошо еще, что оружие и документы у меня в галифе лежали, а так бы все, амба, петля полная...- она расплакалась и сползла на истоптанный пол в купе, где и уснула, горестно улыбаясь и пуская слюни.

- Ну, все, поплыла - брезгливо проворчала Островская, заметив, что из-под спящей вертухайки зазмеилась остро-пахнущая струйка мочи.

- Сейчас того гляди наблюет еще на пол, вообще в крытке будет не продохнуть.

- Девочки, а может быть пока эта свинья дрыхнет, слиняем? - протяжно, с еле заметным прибалтийским акцентом предложила фармазонщица Анна Зельц.

- Россия велика, иди свищи нас...-

- Нет!- твердо, как отрезала, без малейшего раздумья ответила бывшая доктор наук,

- Не в том я уже возрасте, чтобы зайцем по России бегать. Да и подло это, по-моему, прятаться по заугольям, когда мужья наши и братья где-то там, на фронте, в гною и дерьме , без медицинской помощи заживо сгнивают. Нет. Раз уж так получилось, то я с радостью госпиталь приму, а не дадут, рядовым хирургом, сестрой, наконец, пойду. Так то вот.-

Она перешагнула через спящую Виктюк и села к окну, как-то очень по-простому, по-бабьи подперев голову рукой.

Херсонская хохлушка Ольга, тряхнув головой, тоже от побега отказалась.

- Нет, дивчины, я то вообще не из блатных. Если бы мой Васятка так откровенно к соседке под юбку не заглядывал, да если б у него голова покрепче оказалась, а сковородка полегче, я бы наверно и сейчас в аптеке работала бы.-

- Сейчас бы ты не работала, а под немцем бы вкалывала. Немец сейчас на Херсонщине, - вскользь заметила Драчеева, по привычке виртуозно тасуя колоду карт.

- Тем более, раз там немец, и везут нас к немцу, то какая хрен разница. А так глядишь, мужика там себе какого- никакого отхвачу, из выздоравливающих.... Без мужика на селе завсегда сложно.

- И что, опять его сковородкой треснешь, если по бабам ходить начнет?- ехидно подначила ее Светка Островская, разглядывая себя в маленькое круглое, треснутое зеркальце, далеко отставив его от своего лица.

- Опять тресну!- под общий хохот ответила Чумаченко. - Что ж я смогу с собой поделать, коли уж такая ревнивая я уродилась!?-

- А и пусть!- Тряхнула головой отчаянная Островская. - Раз уж вы все здесь такие правильные собрались, то и я с вами. Век свободки не видать, с вами. Но уж я если и окручу какого мужичонку, то уж никак не меньше чем командира. Не желаю молодость свою и красоту простому солдафону отдавать.... Ну а теперь, давайте тянуть жребий, кто на полке этой зассанки спать ляжет...?

Наутро, младший сержант мучилась похмельем. Она первым делом, как только проснулась, проверила карманы - ключи, документы и оружие былина месте.

- Спасибо девоньки - проскрипела Кирилловна и покраснела.

- За утерю оружия и документов, я уже завтра бы нары задницей полировала. Спасибо!-

-Чего уж там вспоминать - насмешливо протянула хохлушка. Но вот галифе, неплохо бы и простирнуть. Вонько уж очень!-

Ольга Кирилловна покраснела еще больше, и, вытащив из своего мешка брусок хозяйственного мыла, метнулась в коридор. На этот раз, ключи уже более не скрипели в дверях купе. А через два дня, поезд, трубно гудя и отчаянно выпуская белесый пар, подходил к Москве.

4.

- Ну, вот и все, девочки, - проговорила Виктюк своим подопечным, оглядываясь по сторонам.- Сейчас сдам вас в привокзальный НКВД, отмечусь и обратно, в тайгу. А жаль, так хотелось Москву посмотреть...-

- Ольга Кирилловна, - потупясь, чуть слышно обратилась к ней Яблонская.

- Два года дома не была. От мужа ни письма, ни посылки. Боюсь, не случилось ли чего? Может быть, вы с нами, может быть, вы разрешите...?

Тут совсем недалеко. На Новослободской. Я вас очень прошу.-

Виктюк громко высморкалась при помощи пальца, звонко шлепнув соплей об асфальт и не оборачиваясь, направилась к привокзальной площади. Женщины, запахнув свои телогрейки, стайкой бросились за ней. На площади трех вокзалов, вертухайка вытащила на свет свое довольно потрепанное удостоверение, и крепко держа его за уголок, мгновенно остановила проезжающую мимо Газ" АА", со свежеокрашенными деревянными бортами.

- На Новослободскую - уверенно бросила она пожилому водителю и, махнув зэчкам рукой, забралась в кабину.

Водитель, что-то бормоча себе под желтые, прокуренные усы, дождался, когда странные, коротко остриженные женщины в телогрейках, с выжженными хлоркой номерами на них, забрались в кузов.

- Не парься, папаша - проговорила она, захлопывая за собой дверцу и почти насильно вырывая у него из пальцев только что прикуренную папиросу.

- Я подчиняюсь непосредственно спец. отделу НКВД, так что все в порядке, трогай!-

Она откусила замусоленный мундштук папироски и, с наслаждением затягиваясь горячим дымом, удовлетворенно протянула - Беломор куришь!? Солидно.-

- От мать твою, баба!- прошептал не без уважения шофер, и уже дальше, до самой Новослободской не произнес и звука.

А Виктюк во все глаза смотрела на проплывающие мимо нее дома, огромные дома Москвы. Война наложила свой, нелицеприятный оттиск на внешность столицы. В окнах домов еще желтели крест-накрест наклеенные бумажные ленты, а кое-где, в арках и проходных дворах, пузырились линялые мешки с песком, слегка припорошенные снегом.

- Господи, сколько ж домов! - восторженно крутила головой сибирячка,- И везде люди, люди, люди...-

По широкой, мраморной лестнице поднимались цепочкой, словно в разведке. Даже шумная и грубая Кирилловна неожиданно поддалась этой, торжественно-гулкой тишине пустого подъезда, его мрамора, высоких наклонных потолков, лепнины и бронзовых штырей, как ей казалось, неизвестно на кой хрен укрепленных на ступенях.

Валерия Аристарховна робко постучала в высокую резную дверь с прорезью для почты.

- Кто там - раздался недовольный мужской голос и невысокий, лысоватый хозяин квартиры в шелковой жилетке на упитанном животике появился перед робко улыбающейся женщиной.

- Ты!?- вырвалось у него.- Ты уже на свободе? Так быстро?- На его враз обвисшем лице выступили крупные, мутные капли пота.

- Здравствуй Борис, здравствуй мой дорогой!-

Яблонская придвинулась было к мужу, но тут, в дверном проеме появилась фигура женщины, удивленно разглядывающая странную, запорошенную снегом нежданную визитершу.

- А вы кто, позвольте полюбопытствовать? - недружелюбно спросила она пораженную Валерию Аристарховну. - Уж не бывшая ли супруга мужа моего, Бориса Яковича? Так насколько я знаю, вам еще года три сидеть осталось? -

На ее лице под толстым слоем пудры отобразилась целая гамма чувств, самые малые из которых были уж никак не меньше, чем праведное негодование и снисходительное презрение.

- Уж не сбежала ли ты, голубушка? - резко переходя на ‘'ты'', осведомилась она.

-А может быть, мне стоит позвонить куда следует, а? Так я быстро...-

Ольга Виктюк оттеснила от двери побледневшую, готовую лишиться чувств Яблонскую и грубо, нарочито громко бросила женщине, предъявляя свое раскрытое удостоверение той, от удивления некрасиво приоткрывшей ярко накрашенный рот.

- Так вот, профура, я как раз именно оттуда, откуда следует. Можешь записать мою фамилию и свериться по картотеке на Лубянке, коли не побоишься. А товарищ Яблонская, Валерия Аристарховна,- надзирательша сделала ударение на слове товарищ, - так  вот, товарищ Яблонская, по дороге на фронт, решила навестить своего мужа-козла. Вот и навестила! Пойдемте, девочки, пора, - уже спокойнее проговорила она, убирая в нагрудный карман свою книжечку.

- На фронт?- испугался Борис Якович, все это время находившийся как бы в тени.

- Почему на фронт? Война дело не женское...-

- Женское, Боря, женское - горько проговорила Яблонская, в упор разглядывая мужа.

- Пока такие мужчины как ты будут отсиживаться в тылу - женское...-

Она хотела еще что-то добавить, но передумала и пошла вслед за подругами. Через минуту, на верху, гулко и страшно, словно выстрел в спину раздался звук захлопнутой двери.

5.

Дежурный лейтенант, молоденький и кудрявенький, с густым румянцем во всю щеку, удивленно разглядывал бумаги, переданные ему сержантом Виктюк.

- Ну и что мне с вашими барышнями прикажете делать? Кто их, по-вашему, будет сопровождать до места дислокации этого самого женского штрафбата, я, что ли? Он сейчас вроде бы где-то в Токменском районе, что в Запорожье воюет-

Разбитная Светка Островская обиженно надула губки, в притворном гневе,

- А зачем нас, вообще-то, сопровождать? Мы же, как это..., мы ж добровольцы, вернее доброволки. Одним словом мы уже давно там, и душами, и своими молодыми телами...-

Она потянулась так, что хрустнули косточки и ее молодые, упругие груди оказались почти на уровне глаз лейтенанта. Тот покраснел еще больше и почти бегом выскочил из-за стола.

- Я сейчас попробую что-нибудь для вас сделать, доброволки - пробормотал он и выскочил из кабинета.

- Ну, вы и счастливицы, - гордо вещал лейтенант через четверть часа,- Этой ночью из Москвы уходит санитарный поезд, который следует примерно в том же направлении, что вам и надо. А когда начальник состава, он же главный хирург Семен Семенович Балашов, узнал, что одна из женщин - врач Яблонская Валерия Аристарховна, то он пообещал взять ее и всех остальных на полное довольствие, и выделить для вас отдельное купе. Такие вот новости, женщины.-

Светка почти насильно обняла паренька и крепко, взасос поцеловала.

- Да ну вас, право...- молоденький НКВДшник вырвался из цепких объятий девчонки , но по его улыбающейся физиономии было видно, как ему понравился этот наглый Светкин поцелуй.

- Ваш состав стоит на третьем пути. Вы не ошибетесь, он крашенный, весь белый, с красными крестами...

Молодой лейтенант стоял на крыльце управления НКВД и сквозь вечерний снегопад смотрел в спины уходящим медикам.

6.

Отто Грильборцер, возвращался из своего первого самостоятельного полета. Возвращался, мягко сказать, неудовлетворенным. Сначала он поднялся слишком высоко и практически ослеп от яркого солнца, горевшего в полнеба, над пеленой ослепительно-белых облаков.

А потом его машина опустилась слишком низко, и крылья мгновенно обледенели, обросли

безобразными наплывами ноздреватого льда.

И он, так и не освободив свою машину от груза тяжелых авиационных бомб, возвращался на базу, мысленно молясь, чтобы его, сейчас очень медлительный и неповоротливый самолет, не попал под прицел русских зениток.

И вдруг. О господи, какая удача!

Там, внизу, на белой от снега негостеприимной русской земле, в клубах дыма карабкался на подъем крашенный белой краской паровоз, с десятком вагонов, с красными крестами, отчетливо видимыми издалека. Состав уже достиг самого начала металлической конструкции моста через широкую, закованную в лед реку.

- Самое время!- решил Отто, и его самолет, резко изменив курс, на бреющем полете сбросил весь свой смертоносный груз в самый центр моста.

Улыбаясь, Грильборцер посмотрел через плечо. На месте моста торчали закопченные бетонные быки, а белый состав, с ярко-красными крестами на вагонах, словно вафли ломая метровой толщины голубовато-зеленый лед, проваливался в черную воду.