EN
Старый сайт
Книга растёт, а до конца далеко. Я постарался придать этому вымышленному миру некоторые реальные черты, свойственные тяжкому историческому моменту, который всем нам посчастливилось переживать.
Я пробую писать Историю большого региона, континента, а точнее некоего условного мира – приблизительно так, как делали это, каждый в своё время и по-своему, Франс в «Острове пингвинов» и Толкиен в «Сильмариллионе» и «Властелине колец».
Действие эпизода, который я высылаю, происходит в Бонакане. Бонакан – страна на Востоке Континента. Таких материалов у меня скопилось достаточно много, и книга, вероятно, будет готова через несколько месяцев.
О родителях полковника Сораса Ромгерта:
Высоко в небе над громадой столичного небоскрёба "Штык", беспощадным клинком нацеленного куда-то в непроглядную мутную бездну, всегда - ночью во тьме, а днём во мгле ядовитого смога - клубилось исполинское облако, в глубине которого мерцали волшебные слова: "Спортивный Клуб Республиканской Армии Бонакана".
Отца Сораса Ромгерта, о котором я вам сейчас попытаюсь кое-что рассказать, звали Грор. Подростком он едва умел складывать буквы, написанное разбирал по слогам, и эти слова, сияющие неоновым огнем, были первыми, прочитанными им не по принуждению и без крайней необходимости.
Происходя из семьи потомственного голарнского мусорщика и не сумевши одолеть семиклассного барьера начального гимназического курса, Грор Ромгерт до гробовой доски читал совсем плохо, а писать и вовсе не умел, подписывался кое-как и каждый раз по-другому – настолько, что в восемнадцать лет его не хотели, было, даже на срочную службу призывать. Его, быть может, и не призвали бы в армию, ведь по закону не окончившие начального курса не подлежат призыву, но случайно или не случайно на призывном пункте оказался некий майор. Многие офицеры впоследствии приписывали себе эту честь. Майор сказал:
- Господа, паренек уже защищает спортивную честь бонаканских вооруженных сил на боксерском ринге. Чемпион страны среди юниоров, он выступает за армейский клуб. Не будем слишком строги к нему. Никому из истинных патриотов нашей родины он не позволит пожалеть об этом через несколько лет.
Этот майор оказался прав. Грор Ромгерт, который все три года срочной службы числился при спортивной роте Генерального штаба, вернулся домой чемпионом Континента в среднем весе, и его стали готовить к отборочным матчам на чемпионат мира. Чемпионом мира он не был ни разу, но без малого четверть века входил в десятку сильнейших боксёров планеты.
Не смотря на малограмотность, Грор Ромгерт вполне успешно сам вёл свои финансовые дела, не прибегая к помощи профессиональных спортивных менеджеров. Когда его сын, Сорас, поступил в подготовительный класс гимназии, семья Ромгерт была уже очень богата. Грор купил на Юге бонаканского побережья великолепную виллу, земельный участок и дворец на берегу Флоридского пролива, несколько домов на Корсике и Сицилии, у него была прибыльная недвижимость в виде нескольких туристических фирм с отелями, туристическими и спортивными базами, флотом круизных пароходов, авиацией и другим транспортом на островах Архипелага, Канарах, Багамах, Гавайях, во Флориде, в Израиле, Египте и Иордании. Он вкладывал средства в игорный бизнес, удачно занимался делами профсоюзов и благотворительностью, хотя так и не научился пользоваться компьютером.
Некоторые журналисты утверждали, будто малограмотность Грора Ромгерта ни что иное, как просто рекламный трюк его имиджмейкеров. Однако ведь ни одной знаменитости ещё не удавалось мистифицировать миллионы поклонников всю свою жизнь, а умер он в возрасте 96 лет.
Когда пришло время оставить ринг, он тренировал сборную Бонакана по боксу, успешно снимался в сериале «Спортивная любовь» и одно время давал уроки рукопашного боя популярному национальному лидеру страны Рутану Герберту Норду – они были очень дружны. Он познакомил своего сына с Нордом, который искренне любил обоих Ромгертов – известно, что Р. Г. Норд никогда не замечал социальных перегородок и презрительно относился к «смехотворному снобизму бонаканской плутократии».
Мать Сораса Ромгерта, Лола, преподавала историю в Вартурском Университете. Её специальностью была Древняя Греция. Помимо родного языка, она могла говорить и читать по-гречески, на латыни, на иврите, по-арабски, на фарси, по-старославянски и почти на всех европейских языках – совершенно свободно, и была автором нескольких серьёзных попыток лингвистического анализа санскрита в его ведической письменной форме. В тридцать лет она была профессором, членом бонаканской Академии, почётным доктором нескольких европейских университетов. В Вартуре заведовала Кафедрой истории античной философии.
И Лола Ромгерт безумно любила своего мужа – дремучего, неотёсанного спортсмена, сына мусорщика, и не раз, думая о нём, плакала, счастливо улыбаясь сквозь эти сладкие слёзы любви.
- Сынок, - сказал как-то Грор сыну. – Всегда зарабатывай деньги, их должно быть много - обязательно. Что такое деньги? Я этого не знаю. Но, когда у человека много денег, самая замечательная женщина на свете, красавица и умница, может полюбить его – даже такая женщина, как твоя мать – но денег должно быть очень много. Понимаешь? Нет в мире женщины прекрасней её, и она изучила разные мудрёные науки, президенты и премьер-министры за честь почитают появиться рядом с ней на экране, а полюбила простого парня - такого, как я. Почему она полюбила меня? Ты ей этого никогда не говори, но если б не был я богат, никогда б она меня не полюбила, никогда б не стала моей женой.
Сорас отца любил, но не уважал. Он отцу не поверил. Он, как и Грор Ромгерт, обожествлял свою скромную и тихую, будто светлый ангел, мать. И мальчик отца не послушался. Он рассказал матери о разговоре с отцом, а Лола Ромгерт, сидя, как всегда в недолгие часы отдыха, в уютном плетеном кресле у камина, взяла его чернокудрявую голову в свои нежные, прохладные ладони, положила себе на колени и сказала со вздохом: - Мой маленький! Об этом лучше не думать. Твой отец красивый мужчина. Сильный. Храбрый. Добрый. Он очень сердечный человек. Очень любит меня. Но…. Сори, он правду сказал тебе.
Мальчик вскочил:
- Как же ты мне рассказывала о нищем учёном, который был сильней царя всех солдат?
- Как их звали обоих? Ты уже забыл. Философ и писатель Диоген был сильней царя Александра Македонского – это правда. Но Диоген никогда счастлив не был. У него не было жены, не было детей, не было дома даже – он жил в большом глиняном кувшине, в каких греки тогда хранили зерно, и был очень одинок, а тяжелее одиночества на свете нет ничего.
- - - -
Анна ра-Рукор. Первая война.
*
Сорасу было 13 лет, когда одноклассник затащил его в душ – подсматривать за девочками, которые там мылись после урока гимнастики. Душевая для мальчиков была пуста, но её забыли запереть. За тонкой стеной была душевая для девочек. Оттуда доносились плеск воды, неясные возгласы и смех. У белокафельной стены стояла стремянка, забытая сантехником.
- Сори, поднимись по стремянке и глянь. Видишь фрамугу? Оттуда всё видно. Здесь темней, чем у них – они нас не видят. Я открыл фрамугу. Когда поднимешься – увидишь, что они там делают, и услышишь, что они говорят. Я смотрел и слышал…, - паренёк задыхался с вытаращенными глазами, был красен и растрёпан.
- Что они там делают? Что ты видел? – спросил Сорас.
- Они… друг друга разглядывают. И они говорят….
- О чём говорят они?
- Сам послушай. Они про нас говорят. Поли Нур сказала: «Что бы стало с мальчишками, если б они увидели нас голыми?», и она глаза так закрыла, так вздохнула, что у меня…. Ты знаешь, как они вздыхают, Сори? И как они смеются, знаешь? Они тоже за нами подсматривают. И они говорили, что мы всё время о них думаем. Залезай туда. Это Элла Морати придумала подсматривать и их подучила. У неё такие большие сиськи… даже больше, чем у моей мамы. Я чуть оттуда не свалился, и сейчас у меня кружится голова.
- А ты сам додумался до этого? – спросил Сорас. – Никто тебя не подучил?
- Да. Я сам додумался.
Тогда Сорас Ромгерт стал этого мальчика бить. Грор, его отец, много возился с ним, стараясь, чтобы сын не вырос хилым и болезненным. Сорас был невысоким, лёгким, прыгучим, резким, с хорошей координацией движений. Он усвоил боксёрскую стойку, хорошо держал удар, умел наносить удары – короткие и длинные, и правильно двигался. Хотя спорт его совсем не заинтересовал, но драться он умел очень хорошо для своего возраста. Позднее, когда он стал пилотом, умение двигаться в схватке – на короткой и на длинной дистанциях – очень пригодилось ему в воздушном бою. И он так сильно избил своего одноклассника, что тот попал в больницу, а Грор с трудом замял всё это дело, заплатив родителям пострадавшего пять тысяч крейцев.
- Зачем ты его бил, сынок? Я что-то не пойму.
- Он подсматривал за девочками, когда они были в душе.
Грор взял сына за плечи и, опустившись накорточки, внимательно посмотрел ему в лицо. - Слушай, парень. В твоём возрасте я сам не раз подсматривал за девочками. Что тут особенного? Просто болтать об этом не стоит – вот и всё. А если б я однажды, уже совсем взрослым человеком, не увидел, твою маму на «диком» пляже в Голоари, ты бы и на свет не появился. Да, именно так. Она уверена, что понесла в эту нашу первую встречу.
Сорас сбросил руки отца с плеч, отступил на шаг и смотрел с возмущением.
- Что это – «дикий пляж»?
- Там никого не было. Разве ты не знаешь? Это далеко от города. Никто не приходит туда, и она загорала там раздетой, без купальника. Я увидел её машину и стал искать хозяйку.
- И ты её увидел? Увидел маму голой? Нашу маму?
- Да что ты, с Луны что ли свалился?
- Ты её увидел. И что было дальше?
- Я сделал вид, будто её не заметил и подошёл совсем близко. Она встала. И она сказала…. Не важно, что тогда сказала она. Она испугалась сначала, но потом страх прошёл. Была любовь, понимаешь?
- Нет, - мальчик покачал головой . - Не понимаю.
- Как же мне, рассказать тебе об этом? Великий Боже! Слушай, Сори…. Море шумело. Чайки кричали. Нам стало тогда хорошо, как в раю. Что было с нами – об этом я никому не рассказываю, и тебе не расскажу. Но это дело обычное между женщиной и мужчиной. И, уверяю тебя, ничего плохого в этом нет. Наоборот! И я всегда говорю журналистам, что мы с женой полюбили друг друга сразу, как только увидели друг друга. Не совсем, признаться, это правда – мы ведь и до того были немного знакомы….
- Вы смотрели друг на друга. Так смотрел ты на маму, как этот дурак на наших девочек смотрел?
- Нет, не так. Послушай, мальчик.... Не совсем так я на неё смотрел. Я её любил, а парень тот не любил, а просто…. О, Господи! Кто может вырасти из этого сумасшедшего?
- И что ты ей сказал?
- Да успокойся ты! Ничего я сказать не мог. Я только по имени её называл.
Лицо Грора стало серьёзным. Он опустил голову и задумчиво проговорил:
- Я только повторял её имя: «Лоли! Лоли!».
- А она, что говорила?
- Нельзя повторять тех слов, Сори. Те слова были только для меня. Мы с мамой были тогда в раю. У тебя всё это впереди. Конечно, подсматривать, как девочки моются в душе, нехорошо. Но без этого не обойдётся – так жизнь устроена. Слушай, малыш. Я это дело кое-как утряс. Но паренька поколотил ты зря. Если ты сам не хотел подсматривать – молодец! Ты парень, крепкий. Но его бить не следовало. Я обещал его родителям, что ты извинишься перед ним.
- Не стану извиняться! Пусть он извинится перед девочками!
- Перед девочками? Ты думаешь, им не хотелось, чтобы кто-то ими любовался, когда они плещутся в воде? Да тебя нужно отдать в духовную семинарию.
- Папа, - сказал Сорас, - там была одна девочка, которая этого не хотела. Я его бил за то, что он видел её там. А она этого не хотела.
- А! Знаю. Анни Рукор. Маленькая баронесса. Если тебе она по сердцу пришлась – ты получишь много проблем. Беда с этими аристократами. Сейчас вы оба ещё маленькие. Лучше выбрось её из головы вовремя. Она баронесса ра-Рукор. Отец её – сенатор. Она выросла в замке. Тебе с ней не по пути.
Сорас ничего не ответил отцу. Ещё было несколько случаев, когда Сорас Ромгерт дрался, потому что ему казалось, будто кто-то хочет оскорбить или просто обидеть маленькую баронессу. Бонаканские девочки очень рано расцветают. В четырнадцать лет Анни уже постоянно ощущала вокруг себя жаркие взгляды мужчин, гордо не обращая внимания на это. И однажы Сорас сильно поколотил взрослого человека, матроса, приехавшего в Голарн со службы в отпуск. Тогда гимназический инспектор спросил Анни Рукор:
- Вы знали, мадемуазель, что Сорас хочет избить военного моряка?
- Я знала, что он его изобьёт, когда узнает, что этот человек мне предложил - будто я девушка с набережной.
- Почему вы были в этом уверены? А наш доблестлестный Сорас Ромигерт знал об этой вашей уверенности?
- Конечно знал. Но, господин инспектор, простите, я не могу вам сказать, почему я уверена. Я это знаю - вот и всё.
Спустя два года после этого случая и этого разговора с отцом, Сорас шёл по тихой безлюдной улочке ранней весной. Снег таял. Бурные ручьи неслись вдоль тротуаров. Девочка в золотистой беличьей шубке стояла и наблюдала, как талая вода, свернувшись крутой воронкой, с шумом уходила в водосток.
- Здравствуй, Анни. Она взглянула на него, сразу высоко и гордо подняв голову.
- Здравствуй.
- Ты уронила что-то в воду? Хочешь, я попробую найти? Решётка частая, может быть, не провалилось ещё в трубу.
- Я ничего не уронила. Просто смотрю.
- А что там?
- Вода. Если хочешь, смотри вместе со мной.
Сорас стал смотреть. Он ничего не увидел, только голова закружилась – так сильно крутилась вода, в воронке.
- Видишь, Сори?
- Ничего не вижу. У тебя голова не кружится?
- Кружится. Ну и пусть кружится голова – зато я вижу там что-то, - сказала Анни.
- Что ты видишь там? - Вижу, как стремительно летит вода и пропадает за этой решёткой. Вода летит, как наше время.
- Наше время?
- В прошлом году тебе и мне было четырнадцать лет, а сейчас уже пятнадцать. Очень быстро летит время. А куда? Никто не знает.
- Анни, вода уходит в канализационную трубу, а оттуда в реку; река в озеро впадает – вот и всё.
- Вот, и я думаю, когда смотрю. Вода озера испаряется, становится облаками в небе…. Понимаешь?
Анни Рукор стала высокой, стройной девушкой, красивой, но слишком для своего возраста строгой. Очень прямо она держалась. Очень высоко всегда была поднята её белокурая головка. Никто никогда не бывал уверен в себе, встретившись с прямым взглядом с этой молодой дамой.
Грор Ромгерт как-то сказал сыну, что ра-Рукоры давно разорились, барон играл на скачках и всё проиграл. Родовой замок баронов Ра-Рукор был пуст, потому что старинную мебель, книги и драгоценную посуду продали с молотка. Они жили на скромное содержание, положенное отцу Анни как члену верхней палаты парламента, а бонаканский Сенат представляет собою памятник историческому прошлому страны, и не обходится налогоплательщику слишком дорого. И барон совершенно запутался в неоплатных долгах.
- Сейчас у него денег немногим больше, чем у нищего бродяги на рынке, а ты только посмотри, какая гордость! Чем гордится он? Чем они все гордятся?
Мальчик ничего не отвечал. Ему нравилось, что Анни была знатной дамой. Другая кровь – голубая, благородная – так говорили все. Одни говорили об этом с презрением и ненавистью, другим это нравилось. Сорасу нравилось. Ему нравились аристократы. Позднее он убедился в том, что такие люди почти всегда – хорошие солдаты, а это качество в его жизни значило очень много.
- Сори, ты встречаешься с Анни? Провожаешь её иногда после занятий? Признавайся! – отец смеялся.
- Нет. Я её никогда не провожаю.
- А кто её провожает?
- Никто. Она всегда ходит одна.
- Так ты ей предложи. Скажи, что хочешь проводить её домой. Не помешает нам, породнится с ра-Рукорами.
- Не могу.
- Неужто боишься?
- Боюсь,- сказал Сорас Ромгерт. – Нет, не боюсь, но….
- Что?
- Я не знаю.
В гимназии они учились в параллельных классах. Встречаясь в коридоре, здоровались. Очень редко Сорасу удавалось увидеть Анни в городе – случайно.
Ему было шестнадцать лет, когда Фения Гонзар – одинокая и, быть может, от этого слишком темпераментная, сорокалетняя дама, в гимназии преподававшая «Основы домашнего хозяйства», тайно пригасила подростка на чашку чая. Её аскетическая обитель старой девы, сияла белизной накрахмаленных кружевных салфеточек, которые были разложены повсюду к месту и не к месту – даже в клозете на сливном бачке лежала кружевная салфетка. Он был не первым гимназистом, посетившим эту крепость девичьего целомудрия, всегда готовую капитулировать перед любым самым нерешительным, неохотным и слабым штурмом. Слухи о тайных визитах мальчиков к строгой учительнице не распространились только потому, что счастливцы ничего соблазнительного не могли рассказать друзьям об этих свиданиях, унылых, как уроки домашнего хозяйства. Её восторженный возглас: «О, мой юный Аполлон!» звучал будто: «Пыль протирают всегда чистой, и обязательно слегка влажной тряпкой». И Сорас вышел от госпожи Гонзар через час разочарованным и умудрённым горьким опытом мужчиной, под аккомпанемент панических просьб никому о случившемся не рассказывать.
Ничего в такой любви он не понял, кроме того, что это некрасиво и очень много скучного притворства, но то, что раньше начинается, то ведь и кончается раньше.
Было ещё несколько эпизодов подобного рода, о которых не стоит упоминать.
Совсем иной опыт он получил, когда забрёл в квартал красных фонарей, о чём тут же сообщили его отцу, потому что в этом квартале у Грора Ромгерта было много добрых знакомых.
- Ну? Понравилось? – улыбаясь и хмурясь одновременно, спросил Грор.
- Нет.
- Хватит врать.
- Нет, не понравилось. Совсем не понравилось. Но, папа, знаешь? Я туда буду ходить иногда.
- Не сомневаюсь. Но ты всё же расскажи, как мужчина мужчине – что тебе не понравилось, и почему ты туда ходить станешь… иногда, - он улыбался, и уже не хмурился.
- Эти дамы пахнут табаком и водкой, но они, по крайней мере, не врут и не притворяются.
- Здорово! У тебя верный глаз. А ты уже знаешь, как дамы врут и притворяются?
- Знаю. Но я не могу об этом рассказать никому. Она просила не рассказывать, и мне жаль её.
- Кажется, я знаю, о ком речь. Что ж, ты правильно судишь. Жаль. Постараемся, чтобы мама узнала об этом как можно позже. Пойдём, сыграем в теннис.
Хотя с того раннего времени Сорас получил не слишком точное и, пожалуй, чрезмерно циничное представление о женщинах, он постоянно думал об Анни Рукор, которая не была похожа ни на одну из женщин, знакомых ему. Даже ослепительный образ его мамы померк в сравнении с этой девочкой. Ему хотелось говорить с Анни – о чём-нибудь, всё равно о чём – говорить ей что-нибудь и слушать её голос, глядя во все глаза ей в лицо. Он хотел смотреть ей в глаза. Но когда они сталкивались в коридоре гимназии, он не смел глянуть ей в глаза. Он постоянно думал об Анни Рукор.
А она? Она мало думала о нём. Она его любила. Анна Ромгерт гораздо позже, уже будучи в качестве вдовы полковника Ромгерта национальной реликвией страны, часто говорила о любви к своему бесшабашному, неустрашимому, хотя и постоянно пьяному мужу. Она любила его всегда, даже тогда, когда они малыми детьми впервые пришли в подготовительный класс, и бонаканская белая роза, свёрнутая из бумаги, была приколота к лацкану его пиджачка, а у неё такая же роза вплетена в одну из двух тонких косичек за спиной. Она себя не помнила без этой любви, по народной поговорке горькой, будто полынь и сладкой, будто мёд.
Когда Сорасу Ромгерту исполнилось семнадцать лет, на Континенте разразилась война за острова Архипелага.
Здесь не помешает краткая историческая справка.
Административно острова представляли собою до этой первой войны весьма рыхлый союз нескольких островных государств, беспомощных в экономическом, политическом и военном отношениях. Вместе с тем для экономически развитых стран Континента Архипелаг является единственным источником нефти, ядерного сырья и руд некоторых редких металлов, кроме того, в регионе уже наступило время для туристического Клондайка.
Весной 12 года Итарор внезапно высадил десант одновременно на островах Ганталуо, Торлеерм, Контисол, Гарасао и Руманрор. Не прошло и нескольких дней, как на Архипелаге было провозглашено некое автономное государственное образование в чрезвычайно сложном и неопределённом даже на бумаге подчинении Королевству со столицей на Ганталуо.
Немедленно в проливы Архипелага вошёл бонаканский атомный авианосец Валкири (Валькирия) в сопровождении сотни боевых кораблей. Итарор потребовал от правительства Никанийской конфедерации выполнения союзнических соглашений. Никакнийская штурмовая и бомбардировочная авиация атаковала бонаканскую эскадру и высаженный на островах десант, уже сражавшийся там с итарорскими коммандос.
Война длилась шесть лет.
Бонакан ценою громадных человеческих и материальных жертв добился контроля над большей частью Архипелага - такова историческая реальность.
Но в умах и сердцах миллионов простых людей происходило нечто совсем иное. Молодёжь Бонакана с энтузиазмом уходила в смертельный бой. Эти юноши и девушки свято верили, будто они сражаются за Отечество, которому грозило разорение и порабощение коварными соседями.
- Не валяй дурака, - сказал Грор сыну. - Только мать понапрасну пугаешь. Если хочешь быть военным, после окончания гимназии поступишь в офицерское училище. Ты же хотел в лётное училище поступать.
- Давай поговорим об этом завтра, - сказал Сорас. - Мне нужно подумать.
- Поговорим завтра. Подумай. Успокойся, Сори! Славный парень вырастает из тебя, но ты постоянно вспыхиваешь, будто порох. Успокойся!
Сорас ушёл из дома. Ему нужно было увидеть Анни Рукор, и он рассеянно бродил вокруг её дома, собираясь с духом перед тем, как ей позвонить. Он остановился перед яркой листовкой, наклеенной на стену. Очаровательная девица в форме ВДВ и с автоматом в руке восклицала: «За бонаканскую белую розу!».
Вдруг он почувствовал, что Анни стоит у него за спиной. Обернулся. Она смотрела ему в глаза. И Сорас, не опустив глаз, полетел в бездонную бездну её чистого, задумчивого, доброго, гордого и строгого взгляда. - Сори, ты уходишь на войну? За бонаканскую розу? Тебе нравится эта листовка? - Анни, листовка дурацкая, конечно, но ты же знаешь, что белая роза ещё в Раннем Средневековье была гербом нашей страны.
- Да мы проходили, - она продекламировала с улыбкой. – «О, Бонаканские белые розы, что расцветают весной!». Зачем убивать людей на островах, Сори?
- Это наши острова! Зачем итарорцы туда пришли? Ещё наш король Ургн IV Пернори сражался с ними на Ганталуо.
- Ургн Пернори. Он даровал нам парламентские вольности. Он писал стихи и думал о народной свободе. В той войне, Сори, итарорское ядро ударило Ургна Пернори в грудь, и он погиб.
- Я помню! Он командовал форсированием реки Нроло на побережье. Он был беззаветный храбрец.
- Зачем он погиб, Сори? Что ему было до этих островов?
- Архипелаг всегда принадлежал Бонакану, это наши острова!
- Чернокожие, кажется, так не думают. Почему им не жить спокойно?
- Что нам за дело до чернокожих? Мы там воюем с белыми людьми из королевства Итарор.
- Верно. Но чернокожим, как до нас дела нет, так и королевские солдаты им не нужны. Почему им нельзя жить спокойно? Так ты уходишь добровольцем?
- Анни! Я должен тебе сказать. Я сейчас тебе скажу. Раньше боялся, а сейчас скажу. Анни, ты самая красивая девушка на свете! Я тебя люблю, и мы поженимся, когда я вернусь.
- Я это знаю. Мы поженимся, если ты живым вернёшься. Каким бы ты ни вернулся – я выйду за тебя замуж. Но если тебя привезут мёртвым, или ты без вести пропадёшь на войне, я буду твоей вдовой. Никогда не выйду замуж ни за кого. Потому что я тебя люблю.
Сорас схватил девушку за руки и закричал: - Ради Бога, скажи, за что ты меня любишь? Скажи мне, Анни!
- Ты ничего не боишься?
- Ничего и никого, кроме тебя. Не сердись на меня.
Анни ра-Рукор высвободила руки и внезапно порывистым движением коснулась его щеки узкой нежной ладонью, сухой и горячей, как огонь. - Не знаю, за что я люблю тебя. Ты сейчас в своём железном сердце сплёл чудесный венок из кровавых бредней дикой и корыстной бонаканской солдатни. Сердце у тебя железное, Сори, солдатское сердце. И ты уйдёшь, потому что тебе нужно убивать и самому умереть в бою. Но этот венок – очень красив, это чудесный венок. Только ты можешь так. Я украшу свою голову венком солдата Сораса Ромгерта. Я этого хочу. Я буду гордиться этим венком, - и она повторила. – Люблю тебя, мой Сорас Ромгерт, мой солдат Ромгерт!
Он не решился её поцеловать. Ещё годы были впереди до того момента, когда он взял в руки её строгое лицо и стал целовать. И все эти годы он изредка думал о том, что когда он её поцелует, она уже не сможет быть так строга, и выражение её прекрасного лица изменится. Как оно изменится? Но Сорас всегда такие мысли отгонял. Ему казалось, что это оскорбляет Анни.
Он появился в Голарне через четыре года – его после ранения направили сначала на лечение, а затем в высшее лётное офицерское училище. Он позвонил Анне Рукор.
- Анни, я вернулся, моя дорогая. Но я стал хромать. И на лице шрамы. Глаза целы, но шрамы. Загорелась БМП, я выбрался оттуда не сразу – заклинило люк. Службе это не помешает. Но ты должна приготовиться. Ты свободна от всех обязательств. Я уже не красивый молодой человек. Очень сильно лицо изменилось.
- Где ты?
- На аэровокзале. Только что вышел из автобуса. Мы увидимся?
- Сори, - сказал её строгий голос. – Пожалуйста, зайди в бар и сядь в кресло. Тебе нельзя долго стоять. Через полчаса я приеду. У тебя костыли?
- Один костыль. Скоро его можно будет выбросить, но хромота останется. Заметно, хотя и не мешает мне двигаться. Заметно, очень заметно, Анни. И лицо. Боюсь, лица моего ты не узнаешь.
- Куда-нибудь садись. Не стой. Я буду через пятнадцать минут.
Она остановилась в стеклянных дверях вокзального бара, внимательно оглядывая всех, кто там находился. Вот он! Сорас отошёл от стойки, оставив костыль, и пошёл к ней ныряющей походкой, как потом ходил всегда. Лицо его осталось узнаваемым, но он был изуродован. Чёрные вьющиеся волосы серебрились проседью. Алая ленточка солдатской медали «За храбрость». Запах дешёвого табака и мисорской виноградной водки.
- Сори, но ты уже виделся с мадам Ромгерт? Прежде нужно было увидеться с ней. И с отцом, - она всё ещё говорила строгим голосом.
- Нет. Сначала ты. Сначала только ты. Всё остальное потом, моя любимая.
Тогда Анна ухватилась руками за его погоны. Её глаза наполнились слезами. Лицо было беспомощно. Она смотрела, будто испуганный ребёнок.
- Сори! Мне страшно. Обними меня. Так долго! Так долго тебя не было. Я больше не могу. Я ждала долго, а теперь больше не могу ждать! Поцелуй меня, Сори!
Лейшгольд Ирина 
Городецкая Лина 
Борисов Владимир 
Талейсник Семен 
Аарон Борис 
