Умирать оказалось проще, чем она предполагала.  Коробка со снотворным быстро пустела.  Звякнул тяжелый хрустальный стакан, (Генри любил дорогие красивые вещи) зацепившись за бутылку коньяка «Курвуазье».  Она поправила разметавшиеся волосы и кружева на груди.  Скосила глаза на свое отражение в зеркальной стене.  Ей хотелось выглядеть красивой и таинственной, когда муж найдет ее, придя с работы.  Конечно, это уже не будет иметь никакого значения, но все-таки...  Может быть она еще успеет сказать ему: «Прости за все!  Забудь меня...»  Может быть он даже попытается вызвать скорую помощь, но будет уже поздно...  Мысли бились и путались, падали замертво, как смятые бабочки.  Только не плакать, чтобы не потекли глаза!  Заблудший луч отразился в граненной радужной стаканной паутине и ударил в белую стену.  Тонкогорлая бутылка с женственными крутыми боками мягко покатилась по ковру, марая его, оставляя липкий пахучий след.  Кошка прошла по струйке, настороженно принюхиваясь и мягко запрыгнула на постель.  Джеки слабо потрепала ее по просторным ушам, делавшим кошку похожей на мохнатую летучую мышь.  Та завертелась, умащиваясь в собственном хвосте, уткнулась в сгиб ослабевший руки и замурлыкала удовлетворенно.

Еще утром, когда солнце сверкало и слепило, Джеки отправилась на ближайший базар.  Маленький овощной рынок на асфальтовой площадке стиснутой между кирпичными домами, наполнял городской воздух слабым запахом цветов и свежей зелени.  В парусных цветных тентах кипела торговля.  Из опрокинутого ведра с петрушкой вода с мелкими листками текла по серому асфальту и разбегалась несколькими рукавами, как дельта Нила.  Джеки аккуратно переступила белыми босоножками и вошла в прохладную тень навеса к сияющим помидорам и застенчивым пупырчатым огурцам.  Она набрала увесистую охапку цветов, целый сноп, и гору чистенький , будто игрушечных овощей.  Возвращаясь домой с двумя коричневыми бумажными кульками, которые оттягивали руки, Джеки тревожно посматривала в излишне голубое, ненадежное небо в мелких обрывках облаков и думала, что к полудню погода испортиться.  Значит на встречу с Сергеем нельзя будет надеть летящее кисейное платье.  Придется поменять светлые босоножки на кожаные коричневые туфли без каблуков.  Она станет ниже ростом.  Узкая шерстяная юбка цвета листопада будет сковывать шаги, кусать колени и бедра сквозь скользкий шелк чулок.  И уверенность, надежда на близкую перемену судьбы, с которой Джеки проснулась, глядя в просторную синеву за окном, отражение которой она ловила в зеркале, пока умывалась, чистила зубы, причесывала взлохмаченную кудрявую голову, впивала в себя с прохладным молоком и пробовала на зуб вместе с подсушенным хлебом, надежда, которую она так старательно и осторожно взращивала все длинное скучное летнее утро стала медленно растворяться в густеющем воздухе.

Расставляя цветы, Джеки напряженно думала о предстоящем свидании.  Тыкалась как слепая в углы обжитой, знакомой квартиры.  Она не любила традиционные вазы, и квартира была заставлена голубыми стеклянными призмами, конусами, цилиндрами и какими то абстрактными формами, для которых и названия не подберешь.  Длинные застенчивые ирисы, зеленая остролистая осока и хвостатая лиловая лаванда падали из ее растерянных рук, покрывая пушистый светлый ковер мелкими листочками и лепестками, дождем садового мусора.

Дверь мощно захлопнулась.  Пустая церковь отозвалась густым колокольным гулом.  Ветер рванул тяжелую створку и прищемил кончик лилового шарфа.  Джеки высвобождалась, затравленно озираясь.  Пискнул надорванный шелк.  Сергея не было.  Она прибежала первой, как всегда.  Бесшумно прошла мимо длинных унылых скамеек с полированными спинками.  Глубоко вдохнула и медленно выдохнула, успокаиваясь.  Пахло воском, лимоном, холодом камней и свежевымытыми полами.  Если бы на ней были белые босоножки, каждый шаг отозвался бы эхом под высоким потолком, перевернутым ребристым ковчегом.  Беззвучные стопы ставили под сомнение самое ее существование.  И тень Джеки растворилась в рассеянном свете центрального нефа, а по сторонам, за столбами притаилась опасная клубящаяся темнота.  Деревянные крашенные ангелы с любопытством посмотрели вниз со своих колон.  Они жались под потолком, как озябшие голуби и, казалось, ждали удобного момента чтобы сложить руки, нагнуть кудрявые головы и нырнуть в церковную пустоту с крохотных площадок, как с трамплинов.

В тревожном ожидании Джеки присела и взяла серо-голубую библию отпечатанную на дешевой желтоватой бумаге.  Шершавая книга легла в ладони угловатым кирпичом.  Перевернула страницу наугад и прочитала: «Беги, возлюбленный мой, будь подобен серен или молодому оленю на горах бальзамических...»   Скользнула вниз по строчкам и зацепилась взглядом: «Сильна, как смерть, любовь, жестока, как ад, ревность.  Стрелы ее- стрелы огненные...  Многие воды не могут потушить любовь, и реки не зальют ее».  Церковь помутнела и поплыла, бурные слезы хлынули на потертые страницы.  Джеки шумно высморкалась (все равно никто не слышит) пробудив гул под сводами.  Как это раньше она ничего этого не знала?  Даже когда вышла замуж за Генри и чувствовал себя такой счастливой.  «Стрелы ее огненные...»  Сколько раз она читала «Песню песней» и никогда не понимала о чем это. 

Джеки встала, с хрустом выпрямилась, вытянула как кошка молодую стройную спину.  Ей хотелось бежать по горам бальзамическим навстречу Сергею.  К таинственному возлюбленному, прорвавшему наискосок экранное полотно ее привычной судьбы.  Прекрасный рыцарь из варварской прекрасной страны.  Он увезет ее далеко, в сверкающий праздничным снегом светлый край, прочь от скучной обыденной неразберихи.  От знакомых до отвращение лиц и пустых разговоров.  От надоевшего мужа.  От собственной невостребованности, никчемности, неопределенности.  Она лихорадочно перелистывала свою жизнь, как потертую знакомую до одури книгу.  Ненужные классы в университете.  Укладка и маникюр каждую пятницу.  Косметичка, фальшивая баба пропахшая французскими кремами и лосьоном.  Болтливые завистливые безмозглые подружки.  Смена масла в «Мерседесе» раз в месяц.  Обеды с лысыми и остроумными сотрудниками мужа.  Сезонный билет в театр, где она засыпала от скуки.  Поездки в приторно-теплую нудную Флориду каждую зиму. 

Она безнадежно уставилась в церковную черноту.  Совсем некстати выплыло из мерцающей темноты узкое лицо мужа, которое когда-то казалось ей значительным таинственным.  Когда они только познакомились.  Вспомнила его невыразительный подчеркнуто-вкрадчивый голос, жесткие от крахмала рубашки.  Заученные выражения любви и худые волосатые ноги с выступающими коленями и сухими лодыжками.  Она не может так жить, без любви, без радости!  Лучше умереть!

Сергей появился неожиданно, отряхивая с пиджака капли случайного промелькнувшего дождя.  Дрогнули сапфирные витражи от гула уходящего грома.  Джеки расширенными глазами следила за его приближением, впитывая жадно, как сухая губка черты его лица, фигуры.  Крупная красивая голова, как у бизона, тяжелые черты, выпуклые брови и походка чуть в развалку.  Русский медведь.  Он неловко опустился на крякнувшую скамью.  Пробормотал какие-то извинения, что опоздал.  В церковь начала собираться публика.  Ах, да!  Они же договорились послушать вместе дневной органный концерт!  Прекрасный повод.  Но теперь они не знали, что сказать друг другу.  Первые встречи были проще.  Сергей приглашал ее в бар.  Там было накурено, душно, шумно.  Взахлеб расспрашивали друг друга обо всем сквозь галдеж трех телевизоров под потолком, и не могли наговориться.  Жадно вглядывались сквозь зыбкий дым, ловили улыбки и взгляды.  Тайком, будто не замечая сплетали руки под шатким столиком, прижимались плечами.  А сейчас сидели, словно чужие.  Как страшно!

Грянул орган, словно обвалился крутой свод.  Джеки вздрогнула и придвинулась к Сергею. Мощный шквал звуков сбил их теснее.  Вздохи и выкрики труб гнали мысли в разных направлениях, трепали, закручивали, как белье на ветру.  На глазах у Джеки опять выступили слезы и в груди тонко закололо.  Только со второго раза она поняла, что Сергей пытается ей что-то сказать.  Звук относило в сторону органным ревом  Она прислонилась головой к его губам и блаженно замерла.  «Поехали ко мне, в отель...»  Она покачала головой, щекоча его лицо мелкими кудряшками.  «Нет, к тебе нельзя.  Вдруг кто- нибудь из делегации увидит?»  «А к тебе?»  Кудряшки опять качнулись.  «Идем, я знаю куда...»  Сергей обнял ее за плечи и осторожно повел к выходу, защищая собой от звуковой бури, бившей в спину и от взглядов.  Впрочем, на них никто и не смотрел.  Но с того вечера, когда они впервые встретились на официальном приеме в честь русской промышленной делегации в перенасыщенном светом холле дорого отеля, им все казалось, что на них направлены ослепительные прожектора.  Что они в центре всеобщего внимания.

* * *

Тогда, в другом мире, очень давно, три недели назад, голая спина Джеки и худые развернутые плечи разрезали черное узкое платье, и возносились к зеркальному потолку.  Ее угловатая худенькая фигура показалась Сергею очень высокой на шпильках каблуков.  Она совсем не умела ходить в вечерних туфлях, щиколотки подгибались, делая еще более трогательной и юной.  Генри Гриффин, ее муж, лысеющий юрисконсульт по вопросам международной торговли, бесцветных скучный и длинный как рабочая неделя в феврале, поддерживал жену за резной мраморный локоть, поглядывая на других мужчин с раздражающим превосходством и перебирал тонкими ногами, точь в точь горный козел.

Джеки и Сергей жадно смотрели друг на друга сквозь прозрачные бокалы с шампанским, через стол с крахмальной скатертью, белой до рези в глазах, поверх блестящего паркета огромной залы, поверх лысых и глянцевых голов, пока не очутились наконец одни на темном балконе.  Она курила и тонкие пальцы судорожны вцепились в сигарету, словно та была единственным оружием против соблазна, тлеющим амулетом.  Но разве крохотный гаснущий огонек мог их остановить? 

Три недели, отведенные на переговоры иссякли, ушли стремительно и невозвратно, словно вода в песок.  Уже были подписаны договора и юристы обеих сторон в последний раз пожали друг другу руки с прокисшими притворными улыбками.  Сложены чемоданы и куплены подарки.  И высохший песок времени стал зыбко оползать под их ногами, лишая опоры, сыпаться с опасным шорохом в бездонную дыру.

Желтое такси заскочило с отвратительным визгом передним колесом на бровку.  Сергей распахнул дверцу.  Острые колени боролись с узкой юбкой, когда Джеки усаживалась и оглянулась тревожно в последний раз.  Она не узнавала улиц, по которым проезжали.  Все казалось другим, значительным.  Совсем не так как в ее прошлых студенческих романчиках, где было весело, бездумно и слегка пахло марихуаной.  «Постой здесь, я схожу за ключом».  Сергей скрылся в офисе мотеля, а Джеки осталась одна в треугольном пустом дворе, заставленном машинами.   Казалось — она совершенно голая на ветру, и кто-то жадно и насмешливо смотрит из-за каждой белой слепой занавески.  В белесом небе сверкала красным неоном, несмотря на дневное время, надпись: «Стар-мотель», и ниже: «кабельное телевиденье, водяные матрасы, есть вакансии».  Они поднялись по наружной лестнице на второй этаж и по открытой галерее прошли к номеру 313.  Теперь ей казалось, что смотрят снизу, из офиса, неодобрительно обсуждают ее походку и тонкие ноги.

Сергей откинул розовое нечистое одеяло. Джеки, скрывая отвращение, легла на тугие тонкие простыни, казавшиеся ей тоже грязными.  Заметив ее гримасу, Сергей запоздало пожалел, что не отправился в мотель поприличнее, подороже.  И деньги у него были.  Такая принцесса привыкла к шикарной жизни.  Но он был в этом самом Стар-мотеле, где сдавали комнату на несколько часов, в свой прошлый приезд и другого не знал. Год назад он зехал туда с немолодой полькой, имени которой не запомнил.  У нее была красивая большая грудь, жилистые тонкие ноги и усталые губы.  Она сама подвезла его на тарахтящем красном «Фордике», привычно заказала номер.  Видно было что ей не впервой.  Крашенные губы польки оставляли кровавые следы на мотельных жидких подушках.  С той было проще чем с этой... 

За окном шуршал новый дождь.  В сером свете угасающего дня лицо Джеки тоже показалось сероватым. Только густо обведенные глаза горели странным опасным блеском.  «Как у собаки Баскервилей...» - подумал невпопад Сергей и потянулся за сигаретами.  Она не дала ему закурить, обхватила тонкими длинными руками и потянула вниз на себя.  «Ну, видно твой юрисконсульт не того...  Будто год любовью на занималась!»  Он осторожно сдул темные кольца ее волос.  Через четверть часа она откинулась на смятую подушку с закрытыми глазами, учащенно и бессильно дыша.  Веки еще больше потемнели, словно тучи перед грозой.  Хоть бы не начала плакать!  С нее станется...  Совсем девчонка.  Сергей наконец облегченно закурил и погладил ее по нежному узкому плечу.  Поправил тоненькую кружевную бретельку.  Белье и духи - все французское, соблазнительное, буржуйское, развратно-дорогое.  Он заметил, что в порыве надорвал край кружевной нижней рубашки.  В нем вспыхнуло что-то вроде запоздалой национальной гордости - знай наших!  Волнистые мутноватые зеркала отражали его крепкую голую спину и обморочный, как перевернутый месяц профиль молодой женщины, тонущий в облаке черных волос.  Сергей потянулся и поцеловал ее закрытые веки.  «Ты такая хорошенькая!  Может быть я приеду опять через год и позвоню тебе...»  Джеки перестала дышать и медленно открыла глаза.

Она скользила прочь, как шахматная фигурка по плиточному полу мотеля.  Не позволила проводить себя.  Вызвала по телефону такси.  Гордячка!  Черная маленькая королева, точенная дрянь на замшевой бесшумной подошве.  В какие игры она с ним играет?  «Не уходи!» - крикнул Сергей и сам испугался своего крика.  Джеки не оглянулась.  Потом он часто думал, что может быть этот крик существовал только в его воображении, был придуман позднее, как оправдание.

Вечером у себя в номере Сергей лежал в ботинках, скрестив ноги на цветочном вонючем покрывале. Курил сигарету за сигаретой и читал потертый томик Бунина: «...есть женские души, которые вечно томятся какой-то печальной жаждой любви и которые от этого самого никогда и никого не любят».  Ему представилась Джеки в порочной узкой юбке с высоким разрезом.  Худые ноги в черных чулках, и ступни плотно закованные в дорогую, даже на вид, мягкую оленью кожу.  Как она ушла прочь неслышными шагами нарочито развернув узкие плечи и всем видом выражая презрение и отчаянье!  Чего она ожидала?  Чего он ей не смог дать?  Сколько женщин уходили от него разно: мягко ступая в густой траве и сердито звеня каблуками по мощенной мостовой, взметая прибрежный песок босыми пятками.   И сколько раз они спешили к нему!  Уходя и возвращаясь, как точенные лошадки на пестрой праздничной карусели.  Но никогда не спускались со своего дощатого круглого постамента, не вступали в его жизнь.  Только кружились в стороне под музыку, маня и ликуя.  «И не следуют ли они сокровеннейшим велениям Тао, как следует им какая-нибудь морская тварь, вольно ходящая вот в этих черных, огненно-панцирных волнах?» 

Сергей захлопнул книгу. За окном чернели ночные воды Мичигана.  В них отражались прибрежные фонари и огни проезжавших машин.  С небольшой натяжкой волны можно было назвать панцирными.  Кто прячется в их глубине?  Он закинул руки за голову, длинно потянулся и подумал, что завтра навсегда уедет из Чикаго, может быть навсегда.  И в каком-то другом городе его встретит другая Джеки, такая же привлекательная, деревянная и чужая с нарисованными горячими глазами и губами, со взбитой завлекательной гривкой.

* * *

Низкорослая уборщица-полька на высоких каблуках и в куцей синтетической шубке «под леопарда» привычно открыла дверь своим ключом.  Она сбросила шубку, переоделась в прихожей в мягкие тапочки, глянула в затейливое широкое зеркало и увидела всю себя: немолодую с неопределенными чертами и горестными складками возле рта.  Марыся достала из кармана кроваво-красную помаду и подкрасила губы, устало вздохнула и пошла на кухню.  Ударила тяжелая струя вода в днище пластикового голубого ведра.  Марыся уже приготовилась погрузить швабру в теплую воду, но тут зазвонил телефон.  Она прислушалась.  Включился автоатветчик. Звонил хозяин квартиры Генри и его преувеличенно мягкий, интеллигентный голос густо поплыл по коридору заполняя его теплотой:  «Здравствуй, Джеки, милая.  Я знаю, ты ждала меня к обеду, но я только сейчас вырвался позвонить.  Неожиданное совещание, затянулось.  Прости, приду очень поздно.  Люблю тебя и целую тысячу раз, моя маленькая королева...»

Шумно выдохнув, Марыся сердито шлепнула шваброй и подумала, что ее никогда никто так не любил.  Она никогда не жила в такой шикарной квартире и не будет.  Ей представился хозяин мистер Гриффин, подтянутый. слегка лысеющий блондин в дорогом прекрасно пошитом костюме и тонкой белой рубашке с монограммой, похожий на графа из романа.  Сдержанный и элегантный.  Марыся покачала головой, глядя на рассыпанные по ковру подсохшие листья.  Придется ворочать пылесосом не меньше часа, чтобы вычистить весь этот мусор.  Высокие букеты в толстых стеклянных современных вазах источали нежный запах тления и легкой печали.  Кошка в золотом гравированном ошейнике, любимица хозяйки, подошла неслышно и потерлась о Марысины жилистые ноги.  Где-то далеко в глубине квартиры уютно горела настольная лампа и слабо пахло дорогим коньяком. 

Какая счастливая эта глупенькая кудлатая Джеки!