Я лежал в постели,
Словно в колыбели,
Руки охладели,
Мысли поредели.
(из композиции В.Кузьмина)

Механик-водитель его двоечки (БМП-2) явно переоценил свой водительский талант . Только опытный механик знает, что на бетонке БМП на приличной скорости - это как корова на льду. Это как чудо украинской техники Запорожец, разкочегаренный до ста тридцати. Управлять такой махиной на скорости - нужно умение. А этот салабон возомнил себя чудом природы... разогнался...
Когда машина пошла юзом и вот-вот должна была свалиться с бетонки, его последней мыслью была:
- Господи, сохрани, ведь дембель скоро.
Наверное, Господь в этот день взял выходной. Не пронесло. А может, так и было задумано. Последнее, что он помнил - это разрыв чего-то и  будто кто-то выключил его, как робота. Совершенство человеческого организма неоспоримо. Когда Боль вошла в его тело, сознание просто выключилось, предоставив организму справляться с бедой. И лучше бы оно (сознание) не возвращалось.
Сначала был свет, как расплывчатая дымка. Потом, словно тысячи скарабеев впились в его мозг и пожирали живую плоть. Хотя прошли считанные секунды, для него это было вечностью. Щелк. Снова темнота.
Высокий, статный военврач, с седым ежиком волос, стоял возле его койки и, как бы обращаясь к стоявшей рядом медсестре, рассуждал:
- Какой идиот взял парня в сопровождение? Он еще пару недель назад должен был быть у нас! Неужели парень сам не чувствовал, что болен? Малярия, а теперь еще и это. Ну, и что прикажешь с ним делать? Нужно полное обследование, а в медсанбате для него мы можем сделать не много. Значит так, курс лечения и готовим для отправки в Кабул.
 Он не мог слышать рассуждений врача. Скарабеи вновь утоляли свой голод.  От дикой боли хотелось кричать... убежать... Но вот опять щелчок и... небытие. Без Боли.
Какое-то время он пролежал вот так, то выплывая, то снова проваливаясь, а потом, видимо, населявшие его тело насекомые начали потихоньку сдыхать от обжорства . Промежутки между небытием и сознанием сокращались, и зрение восстанавливалось. Вместо дымки он уже видел контуры рядом стоящих кроватей, на которых кто-то лежал. Боль потихоньку отступала.


Теперь намного легче. Он уже все видел, и утраченное чувство своего тела вновь оживало. Кто-то потусторонний решил, что его организм уже достаточно окреп и готов помериться силами с Болью. Смотри-ка ... не сдается. Воля к жизни сильней, потому поединок будет сложным.
- Ну что, оклемался? Уже пытаешься ходить? - во время очередного обхода спросил врач с ежиком.
- Да, вроде выздоравливаю, только голова разламывается, обезболивающие препараты  помогают слабо, - ответил он.
- Ну, ничего... отправим тебя в Кабул, там быстренько на ноги поставят.
Посчитав свою миссию выполненной, врач вышел из палаты.
- Повезло тебе братуха, пока Кабул, туда-сюда, и дембель придет, - сказал белобрысый паренек, лежавший рядом.
- Хочешь, везением поделюсь, самому много, - проворчал он.
- Да ты не злись. Главное живым домой вернешься.
Да... живой. Может, в этом и есть какое-то везение? Вот только как дальше жить с этим? Ему действительно повезло, а другим, ехавшим вместе с ним - нет.
Где взять средство, чтобы успокоить наступающую, другую боль, взамен физической? Какие подобрать слова, чтобы объяснить себе, что нет его вины в гибели друзей? Они были его братишками, делили все вместе - значит, и он должен быть с ними. Но он жив, а они нет.
- Боже, дай мне силы выдержать или соедини нас снова вместе, - тысячи раз повторял он в мыслях.
Измученный болью мозг нуждался в покое, но долгожданный сон не приходил.
Порой ему уже казалось, что он обречен на эти муки вечно. Природа мудра и, словно сжалившись над ним, подарила сон.


Пели менестрели,
Их звенели трели.
Но его не грели,
Песни менестрельи.
В голове горели,
Краски акварели.
Сладко думать в ноябре,
О своем апреле.

Небритый прапорщик, сопровождавший его в Кабул, рвал и метал. Уже пришла замена, и он скоро должен был лететь домой, в Союз. А ему, в качестве дембельского подарка, навязали сопроводить этого бледного, шатающегося солдатика в кабульский госпиталь. Проставляясь по случаю возвращения домой, прапор  неделю беспробудно пил. Командиры уже и внимания на него не обращали, а тут как будто послать было некого.
- Да брось, Петрович. Слетаешь, развеешься, да хоть перед Союзом протрезвеешь, - философствовал замполит батальона.
- Вот оно это надо было, мне домой пора, - ворчал прапорщик.
- Тебе все равно ждать, пока штабные свою бюрократию закончат. А так, время быстрее пролетит. И не ворчи, - сказал, как отрезал, замполит, пресекая дальнейшие препирательства.
Получив в штабе документы, запрыгнув в Урал, оба отправились на аэродром.
Один со своей злостью, другой с болью.
Пока прапорщик бегал с документами, парень присел на пересылке в тени палатки.
Силы медленно покидали его, он еще не был готов к таким приключениям.
Нашпигованный обезболивающими препаратами, плохо воспринимал реальность. Шныряющие мимо солдаты, офицеры, смотрели на него, и по их лицам можно было прочитать:
- Бедолага, по ходу, у парня башню снесло.
Ему же было плевать на их мысли. Его как бы и не было здесь, он был с братишками.
Вернувшийся прапорщик застал парня сидящим у палатки с отсутствующим взглядом. Постепенно злость с остатками похмелья ушла, и он отчетливо увидел на лице паренька все страдания. Ему уже доводилось видеть такие лица, но привыкнуть так и не смог. В такие минуты  хотелось ужраться в хлам и не видеть ничего вокруг. Какая жизнь ждала парня с надломленной душой?  Хватит ли у него сил справиться? Ему еще только двадцать лет, и какой он выберет выход?
- Слышь, паря ... ты это... крякнуть не вздумай. Все перемелется, и ты найдешь правильный выход, - только и мог сказать прапорщик.
В самолете помог подопечному пристегнуть парашют и сам сел напротив, чтобы тот всегда был в поле зрения. После набора высоты паренек прислонился затылком к прохладному металлу и закрыл глаза.
"Сейчас ему станет легче, и, может, он даже уснет", - подумал прапорщик.
Понаблюдав  еще минут десять, он не заметил как закемарил сам.
Проснулся он от тычка сидевшего рядом офицера. Тот молча указал ему на его сопровождаемого. Парень корчился от боли, зажимая уши.
«От черт, самолет резко идет на посадку, сильнейший перепад давления, а у него и так с головой не порядок,» - оценил ситуацию и подскочил к парню.
- Зажми нос и выдыхай. И почаще глотай! - прокричал он ему.
- Не помогает, давно пробую, - сквозь зубы процедил тот.
- Держись, немного осталось, сейчас уже сядем.
Более он уже ничем помочь не мог и все, что ему осталось - это беспомощно смотреть на чужие муки. Когда до посадки оставались считанные секунды, парень потерял сознание, и из правого уха потекла струйка крови.


Знакомые скарабейчики веселились вовсю и пригласили на пиршество еще каких-то гадов. Судьбе было явно недостаточно, и она уже ради спортивного интереса забавлялась, сколько еще Боли может выдержать этот парень.
Врачи в кабульском госпитале знали, что пациент будет жить, но вопрос, останется ли он в своем уме, мучил подполковника медицинской службы.
- Приведем его в порядок, а потом переправим на комиссию в Ташкент, в Окружной госпиталь. У нас нет выбора, после пережитого не все остаются в здравом уме. Жаль парня, - огласил свой вердикт подполковник.


В эту ночь сидели,
У его постели,
Граф Толстой в шинели,
Пушкин, до дуэли.
Дети тети Нелли,
Рок-н-роллы пели.
А вокруг свистели,
Пули и Шрапнели.

Теперь его уже не покидало сознание, а пришли сны. То он в форме гусарского корнета вместе с Денисом Давыдовым шел на французов. Давыдов почему-то не тот, настоящий, а в исполнении Ростоцкого из "Эскадрона гусар летучих". То  вместе с Захаром Дерюгиным из "Судьбы" бросается под танки. А главное, все сны состояли из перестрелок и боев, в которых никогда не был.
Последний сон его доконал. Он снова был со своими братишками, но как-то странно, они пинками гнали его от себя. Паренек молил, просил, хотел остаться, но ребята его более не приняли.
- Суки, что я вам сделал, почему гоните?! - кричал он им.
- Живи, твое время еще не пришло, - хором ответили они ему.

В машине по дороге на ташкентский аэродром в сидевшем солдате было не узнать того, бледного и шатающегося, паренька. В глазах горела жизнь. Он возвращался назад в Афган. Взяв под руку Боль, ставшей подругой жизни, смело шел вперед и знал:
третий тост будут пить пока не за него, он еще для чего-то нужен в этой жизни.
Для чего? А вот это ему и подскажет его подруга.