(публикуется впервые)

– Ты любила его? – спросила накрахмаленная медсестра, смазывая её тело жидкостью, холодной, как прикосновение стекла.
– Да, – ответила она, глотая терпкую пересоленную слюну.
– Значит, терпи, – резюмировала медсестра, – и не жалей ни о чём.
– Я потерплю, – сказала она и неожиданно подумала: «Я бы назвала её Юлей».
Зелёный кошачий глаз врача прищурился, и он предупредил:
– Сейчас будет немного больно.
Она сморщилась от резкого проникновения шприца в вену и закрыла глаза.

...Это ощущение ухода в небытие она пыталась удержать, но безуспешно. Только, словно сквозь космическую оболочку, ей услышались далёкие слова анестезиолога:
– Всё в порядке. Она спит.

...Белый цвет каштана качался на ветру, и качалась вся белая гроздь, почему-то очень близко наклонившись к её лицу и нашёптывая: «Юля, Юля...» Она уже почти видела её, с двумя хвостиками-кудряшками, синими озёрными глазами, маленькую, подвижную, очень желанную. Юля бежала по асфальтовой дорожке, и каштаны освещали её путь к маме, её счастливый полёт...

– Всё позади, – сказал врач, – ты умница. Только зачем было до крови кусать губы? Теперь думай о хорошем. И лежи спокойно, после аборта три часа нельзя вставать.
Она откинулась на подушку и собралась думать о хорошем. А синеглазая девочка Юля, прыгая через скакалку, попала ногой в лужу. Она заплакала и позвала: «Мама!»

***
Семнадцать лет подряд этот сон - видение вторгается в пространство моей ночи с пугающей регулярностью, словно расплата за далёкие минуты слабости. Потому что Она – это Я.

И я шлёпаю босиком в Юлькину спальню, чтобы лично убедиться в наличии кровати «аминах»*, открытой новой туши для ресниц, которая непременно высохнет, маленьких кружевных лифчиков и трусиков всех цветов радуги, разбросанных в разных углах комнаты. Это называется «художественный беспорядок», и меня по этому поводу просят не беспокоиться.
Одна проблема – Юльки в этом живописном натюрморте я не нахожу. В лучшем случае она сидит в перестроенной кладовке за компьютером – там наше общее виртуальное пространство – и общается параллельно по «Скайпу», «Фейсбуку» и «аське» с Роненом, Омером, Шароном, Коралл, Сапир, Галь-девочкой и Галем-мальчиком. В худшем случае я обнаруживаю отсутствие её присутствия в квартире. А между тем уже два часа ночи...

О, мудрейший из мудрецов, сотрудник компании «Моторола» Мартин Купер, подаривший миру мобильную связь. Неужели ты не заслужил Нобелевской премии? Думаю, что все мамы земного шара, дожидающиеся по ночам своих детей-подростков, с радостью проголосовали бы за него, обеспечившего им хоть какое-то душевное спокойствие взамен содержания сотового телефона.

- Юля, где ты?
- Мама, что ты волнуешься. Я здесь, недалеко от дома.
- Недалеко от дома – это всё-таки не дома. Юля, уже третий час ночи...
- Мама, меня проводят. Нас тут целая компания. Не волнуйся. Иди спать...

Этот диалог можно записать на плёнку и прокручивать вместо прямой трансляции. Потому что в наших ночных беседах ничего не меняется. Я действительно иду спать. Ей действительно семнадцать лет. Она выше меня на восемь сантиметров. Она умная девочка. Она не ходит, с кем попало. У неё хорошая компания. Её непременно проводят. Всё будет хорошо... Почему же я засыпаю, только, когда слышу поворот ключа в двери?

Юлька – случайный ребёнок. Она случилась у меня, когда я меньше всего этого ожидала. На втором курсе университета. А впереди было ещё целых три. И перспектива учиться в университете с коляской, пелёнками, прививками и режущимися зубами выглядела мрачной... Любила ли я его? Какое сегодня это имеет значение... Он явно не собирался задерживаться в моей судьбе. Расходиться с женой, делить с ней кооператив, платить алименты на сына, получать нагоняй по общественной линии за аморалку в своём тогда ещё государственном проектном институте. Так что Юлька случилась только у меня.
И я пошла на поклон к Асе Борисовне, своему районному гинекологу, просить направление на аборт.
– Детка, вы знаете, чем это чревато? – естественно заявила мудрая гинекологиня. – Почитайте литературу.
Да, я уже прочитала и пришла начитанная и подготовленная. И не менее мудрая, чем Ася Борисовна, а главное, решительно настроенная в корне избавиться от токсикоза, ночных вылазок в холодильник за квашеной капустой и перспективы остаться в ближайшие годы без высшего образования. И я прошла медкомиссию и подтвердила своё твердое решение. И заветное направление было у меня в руках.

О чём думала я тогда?.. Может быть, лучше не вспоминать. Тошнота обрывала мысли, я выбегала из трамвая на первой попавшейся остановке, держа в руках конспект по истории архитектуры эпохи Ренессанса, и... ехала дальше, в наш районный абортарий. И это же надо было приехать туда в день его закрытия на очередную профилактику от стафилококка.
– Не передумала ещё? – спросила меня медсестра, не впуская даже на заветный порог. – Тогда езжай в дежурку. Она, правда, в другом конце города.
И я поехала, полная уверенности, что сегодня или никогда...
Юлька красит ногти. Это зрелище не для слабонервных. Голубому лаку дана отставка. Нынче в моде, чем изумрудней, тем красивее. А когда у меня окончательно зеленеет в глазах, Юлька морщит свой надменный античный лобик и недовольно выливает ацетон на пальцы. Затем красит ноготки разными лаками. Главное, чтобы на указательном пальце был цвет в тон бретельке бюстгальтера. Нынче бирюзового. Получается, этакие цветики-семицветики... Любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмёт, к чёрту пошлёт... А может, всё-таки, любит?
Что значит, дежурный абортарий? Аборт – не роды, схватки не начинаются, можно подождать. Конечно, не в моём нетерпеливом состоянии. А-а, оказывается ещё две районные больницы пали смертью храбрых в неравной борьбе с кровожадными полчищами стафилококков и стрептококков. Этот, на окраине города, своей яркой жёлтой окраской, наверное, отпугивает их и ещё не охвачен эпидемией. Нужно только открыть коричневую дверь, толкнуть ногой или повернуть металлическую ручку. Я толкнула ногой – ладони уж очень сильно вспотели.
Какой-то иезуит придумал повесить в коридоре абортария картинки с изображением детей. Удивительно ещё, что администрация не привлекла признанных классиков. Мадонны с младенцами могли стать прекрасной наглядной агитацией.
В конце концов, я пришла сюда не разглядывать стены, а решать свои проблемы. И я направляюсь в конец коридора по путеводной стрелке. А мне навстречу, игриво надвинув белую шапочку на густо накрашенные ресницы, толкает тележку с медицинским инструментом Галкина. Я еле успела свернуть в какой-то коридорчик и там перевести дух. Только её мне здесь не хватало. А также внимания к моей персоне шестидесяти выпускников двух наших параллельных десятых классов, которые непременно окажутся яркими, хоть и заочными свидетелями всех перипетий моей личной жизни.

У нас взаимная неприязнь, растянувшаяся на долгие годы. В восьмом классе Ира Галкина собиралась меня бить, но не собралась. Вообще, она поступила правильно, потому, что я была решительно настроена дать ей отпор. В восьмом классе Галкина стащила у меня новую ручку, привезённую из Болгарии моим отчимом. Там, в прозрачном корпусе этой ручки, если встряхнуть её, шёл снег и покрывал сугробами маленькую избушку на курьих ножках. Такую ручку, конечно, не надо было носить в школу на зависть недругам. Коим и оказалась Ира Галкина, которая потом лечилась от клептомании. Если бы она вытащила у меня какую-то советскую линейку или карандаш, то, конечно, было бы не так обидно. Да и доказать что-либо сложней. Но Галкина не хотела стандартных вещей. Её интересовала ручка со снежным домиком, и я её поймала на горячем.
Позже взрослые и умные люди мне намекнули, что я могла бы тактичней выйти из этой ситуации и не раздувать скандал. Мама Иры Галкиной была известной в школе общественницей, главой родительского комитета и правой рукой нашей классной руководительницы. Скандал всё-таки замяли. Ручку, как оказалось, Галкина взяла просто посмотреть и, задумавшись глубокими патриотическими мыслями, автоматически собралась положить её в свой портфель. Инцидент был исчерпан, неприязнь осталась. Классная руководительница Ольга Николаевна нашла повод снизить мне оценку по географии в аттестате зрелости. А Галкина просто мелко пакостила все оставшиеся школьные годы, и я была вполне удовлетворена тем, что в последний раз видела её на выпускном вечере.
Когда тележка с Галкиной проехала в сторону приёмного отделения, я на цыпочках вышла из своего убежища и направилась к коричневой двери выхода. Вопрос с абортом оказался закрытым. Сегодня или никогда... Кто мог подумать, что именно Ира Галкина станет для меня столь близким человеком, ангелом-хранителем моей дочери...

У Юльки экзаменационная страда. Как-то весело она умеет готовиться к экзаменам. С наушниками, подключёнными к любимому плееру. И получает при этом вполне сносные оценки.

- Мамуля, – (на иврите, это звучит «имале», значит, сегодня Юлька лирически настроена) – а как ты к экзаменам готовилась? Я себе пару формул на резинке написала. И ещё парочку – на запястье. Надену футболку с длинными рукавами.
- В такую жару?– недоумеваю я, – экзаменаторы не поймут.
- Скажу, что простужена, и меня знобит, – быстро решает Юлька.
- А мы учились и ещё раз учились, – высокопарно заявляю я и даже не краснею от нахлынувших воспоминаний о налаженном процессе производства шпаргалок.
- И я выучила, – соглашается Юлька, – эти формулы только для моральной поддержки.

Ну и что, что случайный ребёнок? – возразила мама, когда я заявила ей, что беременна. – Ты у меня тоже родилась достаточно спонтанно. Вот такая была моральная поддержка моей мамы. Мне оставалось делать вывод, что в нашей семье появление случайных детей – явление вполне закономерное. А токсикоз, кстати, прошёл к концу третьего месяца.

Ну почему, почему опять стафилококк? Почему родильный дом, в котором работает моя подруга Гелена, закрыт на профилактический ремонт, и именно сейчас, когда у меня уже опустился живот, появились первые признаки схваток, и тянуть больше некуда.
– Тянуть больше некуда, – авторитетно заявляет Гелена,
– я вызываю «скорую».
– Не хочу «скорую», – вою я, – автобусами поеду.
– Как раз к концу своих родов и доедешь. До третьего роддома полтора часа ходу.

Вот какие, оказывается, издержки жизни в большом городе.
А вот и роддом № 3.
– Я не буду здесь рожать, – плачу я, – не буду.
– Что значит, не будешь, – пока ещё терпеливо выясняет акушерка Люба, – да у тебя же сейчас воды отойдут. Юлий Михайлович уже руки моет.
– А другого врача никак нельзя? – с последней надеждой спрашиваю я и, естественно, получаю отрицательный ответ. Сегодня воскресенье, дежурят два врача. Один из них сейчас на «кесаревом сечении».
– Не глупи, – наконец раздражается Люба, – раздевайся. Сейчас побреют тебя, и Юлий Михайлович проверит раскрытие.
Мне двадцать лет. А доктору Юлию Михайловичу двадцать шесть. Видно по всему, что сразу после ординатуры. Он красивый, чёрт побери. Похож на артиста Олега Видова в молодости. И сейчас мне предстоит в побритом виде лежать перед ним в позе цыпленка табака.

– ...Больно, больно, я знаю, что тебе больно, – суетится вокруг меня Люба, – Дыши глубоко, ещё глубже. И тужься, тужься... Ну не кричи так. Какой ты пример младшим подаёшь. Вот на соседнем столе шестнадцатилеточка должна рожать. И то тише себя ведёт. Ну, ещё чуть-чуть, ну, миленькая, потерпи. Вот голова идёт... Вот-вот. Ручка, ручка... Смотри, какая девочка...
– Ты ведь хотела девочку? – это спрашивает Юлий Михайлович.

Кажется, в тот момент я уже ничего не хотела.

А почему ты меня назвала Юлей? – как-то спросила меня дочь.
В память о бабушкином дяде Юзике. Он погиб в последний день войны.
Уф, – недовольно проворчала Юлька. – Я думала тут за-мешана какая-та романтическая история.

Юлька всю жизнь ищет романтику в моей жизни. Я загадочно улыбаюсь, чтобы её не разочаровывать. И, действительно, не рассказывать же ей про врача-гинеколога Юлия Михайловича, который был похож на Олега Видова в молодости.

– А ты меня хотела, мама?
Что ж, для дочери мамы-одиночки вопрос естественный. Могу сказать только одно: я забыла о коричневой двери в жёлтом абортарии в тот миг, когда она заплакала в первый раз.

– Да что вы так нервничаете, мамаша, – удивляется круглолицая медсестра, – не ваша девочка? Так принесём вам вашу. Ошибка вышла, с кем не бывает.
На пятый день после родов меня освобождают из этой добровольной тюрьмы. Мама с моим троюродным братом Вовой, который должен разыграть почётную роль отца, ждут в коридоре. Осталась формальность – подписать бумажки: ребёнка видела, кожа чистая, претензий к роддому № 3 не имею. Ребёнок уже подготовлен к выписке, лежит на пеленальном столике и таращит большие глаза в потолок. Я беру ручку, формальность так формальность... Но... ведь эти большие глаза не наши! Я точно знаю, что не наши. У меня родилась синеглазая девочка. И вчера её приносили на кормление синеглазой. Не могли же глаза почернеть за одну ночь? Даже если у меня мало молока, и сердобольные медсёстры из детского отделения сказали, что они за отсутствие моего молока не отвечают, и будут кормить малышку водой. Сказали в шутку, но плакала я всерьёз.
А вот и бирка на ручке моей малышки. А на ней фамилия – Левченко. Никогда не имела счастья носить фамилию Левченко. Нет, я этого не выдержу, отдайте мне моего ребёнка!

– Пожалуйста, пожалуйста, – прибегает другая медсестра, – и не плачьте, вот ваша глазастенькая, действительно, синеглазка. Тут накладка получилась с номерами. Перепутали в детском отделении. На двоих новорождённых написали один номер. Хорошо, хоть фамилию рядом указывают. Подписывайте теперь бумажки, не сомневайтесь – ваша девочка.

Юлька обожает эту историю. И сразу развивает мысль дальше. Что было бы, если мне всё-таки досталась девочка по фамилии Левченко. Тут у неё в фантазии и индийские сентиментальные мелодрамы, и мексиканские «мыльные оперы». «Зита и Гита» с «Дикой Розой» в одном сериале. Правда, Юлька эти фильмы не смотрела.
У неё температура, как раз перед экзаменом по мехатронике. У моей дочки мне на радость оказался технический склад ума. Я отпаиваю её малиной, а когда даже после оптальгина температура не падает, вспоминаю домашнее средство – уксус. Юлька морщится от резкого запаха, но терпит. Я протираю её лоб, руки и тихонько глажу по волосам. Юлька закрывает глаза. Они всё-таки у неё посерели с годами, и теперь моя дочка всё больше похожа на меня.
– А кто это придумал про уксус? – засыпая, спрашивает она.
Меня так в детстве лечили.
А-а, твоя мама, – бормочет Юлька. Как жаль, что свою бабушку она называет моей мамой...

– Какое трогательное маленькое существо, – сказала мама, когда впервые увидела Юльку, – я буду помогать тебе её воспитывать.
И вскоре вышла замуж.
Удачное замужество (неудачные уже были) долгие годы стояло во главе угла всех планов моей мамы. Поначалу мама привела своего нового мужа в наш дом. Но к тому времени его пространство победоносно заполнила Юлька.
Она не спала по ночам. Днём падала на пол и вопила, пока не обращали на неё внимание. Она кусалась от избытка отрицательных эмоций, если таковые возникали в её жизни. Короче, была вполне нормативным маленьким чудовищем нашей трёхкомнатной квартиры-распашонки. Но Марик, новый мамин муж, который любезно позволил мне называть его Марком Александровичем, не был готов жениться на бабушке с внучкой. Тем более, когда Юлька подросла, она интуитивно невзлюбила сводного дедушку и активно проявляла свою неприязнь, строя гримасы и высовывая язык.
И когда пришёл вызов нашей семье из США от сына Марика на выезд за границу, в нём запроса на меня с дочкой не было. Юльке тогда исполнилось четыре года. В первый класс школы она пошла уже в Израиле.

Моя девочка сегодня вынула из почтового ящика первую армейскую повестку. Пока это только различные комиссии и психотесты. Главное – решить в целом: быть нам солдатками или не быть. Вот в чём вопрос.
– Кому это нам? – возмущается Юлька. – И что значит – не быть... И причём здесь Гамлет?
Нет, Гамлет, конечно, ни при чём. Виноват мой страх перед неизвестным. Перед терактами, автомобильными катастрофами, шальными пулями. Вот, например, Илана, дочь моих вполне светских друзей, в одиннадцатом классе вдруг ушла в религию, ходит в длинной юбке. Религиозных девушек ведь в армию не берут. Правда, на пикники с родителями по выходным выезжает. Но кто её может засечь в субботу?
– Мама, – серьёзно говорит моя дочь, – ты же всегда была против раздвоения личности. И мне это тоже не нравится.
– Тогда, может быть, только получи отсрочку от армии и сначала поступи в Технион**. А там видно будет. Ты ведь отличница, тебе могут разрешить, – нахожу я ещё один шаг к компромиссу.

Но не с моей принципиальной дочкой. Между прочим, сама её такой вырастила.
Вот она сидит и выводит первые буквочки алфавита. Если бы «А», «Б», «В»... Но эти заковыристые «Алеф», «Бет», «Гимел», «Далет»... А рядом сидит её мама и выводит эти же буквочки. Юлька – в первом классе, мама – в ульпане...
Только у мамы буквы получаются гораздо хуже. Палка от «Алеф» ушла в сторону и подпрыгнула, «Бет» похожа на большое ухо, а «Далет» – на вязальную петлю. Хоть повесься на этой петле, просто никаких сил нет одолеть перевёрнутый справа налево иврит.
– Знаешь, мама, – вдруг отвлекается от самобытного процесса Юлька, – я сегодня видела, как Керен подговорила Ной подставить ножку Далии. А Далия в очках. Она плохо видит. Она упала и разбила коленку. Это ведь нечестно. Правда? Я им сказала, что они должны извиниться. Но они меня не поняли и только смеялись. Знаешь, мама, я должна быстро-быстро научиться их языку.

Я перестала переворачивать листы календаря. Если бы так можно было остановить время!!! Почему бы, вообще, не отменить 31 июля? 31 июня ведь нет в природе – и ничего, в мире всё налажено без него.
31 июля моя дочь призывается в армию. Всё время на языке крутится: «Через две зимы, через две весны, отслужу, как надо, и вернусь...» Здесь возвращаются домой чаще, чем через две зимы. Но с нашей политической напряжёнкой день можно считать за три. Юлька не выходит из тренажёрного зала, чтобы закалиться, как она говорит. А иначе все девчонки плачут от перегрузок в первую же неделю армейской службы.
В религию она не собралась, в университет – тоже.
Кстати, почему я не попробовала ей предложить выйти замуж. Замужних девчонок тоже в армию не берут... Но фиктивные браки – не с нашими принципами.
Первые пустые ночи без неё я просидела в кресле с мобильником в руках... Хотелось одного – позвонить и сказать: «Юлька, уже третий час... Где ты?» И услышать в ответ: «Мама, что ты нервничаешь? Я около дома...». Нет, Юлька далеко от дома. На военной базе Ницаним, где-то между Ашдодом и Ашкелоном. Проходит курс молодого бойца. Как сказать в женском роде «молодого бойца»? И почему, вообще, у армии должно быть женское лицо?..

Так как в Хайфе не разводят петухов, то в те бессонные ночи я могла оповещать о рождении утра вместо них.

Конечно, я мечтала, чтобы она служила около дома. Уходила по утрам, а вечером возвращалась. И я, кстати, имею на это право как единственная мать единственной дочери. Но Юля поджала губы и презрительно переспросила меня:
– Ты что хочешь, чтобы я проходила всю службу в сандалиях?
В сандалиях, оказывается, нелегально ходят на службу маменькины дочки – «отстрелять» как-нибудь день на подаче кофе среднему офицерскому составу. Мне становится стыдно за проявленное малодушие и антипатриотизм по отношению к родному ЦАХАЛу***.
И теперь моя Юлька – «машакит». Она долго пыталась разъяснить мне эту загадочную аббревиатуру, затем махнула рукой. Сокращения слов в армейском лексиконе – это отдельный пласт языка. Когда Юлька разговаривает с кем-то из своих друзей о службе, мне, вообще, кажется, что я не понимаю иврит.
Юлька находится на далёкой южной базе и отвечает за социальные условия службы мальчиков-новобранцев. Она для этих ребят и психолог, и социальный работник, и просто «пуговица» – та, за которую в России держали собеседника, чтобы высказать наболевшее. И Юлька «болеет» проблемами своих солдат. И решает их. В зависимости от того, как складывается решение этих проблем, возвращается Юлька на выходные то переполненная цветущей радостью, а то бледная и серьёзная. И часто задумчивая...
И что она ест в той армии, если с детства она не ест половину наименований продуктов? Помидоры – за то, что они слишком красные, авокадо – за то, что оно слишком зелёное, а дыня, к примеру, для неё слишком скользкая и жёлтая...
И вообще, о чём так часто думает эта серьёзная девят-надцатилетняя девушка в ладной армейской форме?
– Послушай, мама, – Юлька мнётся с ноги на ногу. Непривычная поза для моей вполне самостоятельной дочери, – такое может быть?
А что это «такое»? – пытаюсь выяснить я. Но у Юльки нехорошо блестят глаза:
Ну, такое, такое... Что оно не началось вовремя.
Кажется, я начинаю догадываться. Если спрошу что-то прямо «в лоб», Юлька фыркнет и уйдёт выяснять свои проблемы на компьютере с виртуальными подружками.
– Всякое бывает, Юлечка, – абстрактно отвечаю я, пытаясь удержать завоёванные позиции Юлькиного внимания, – конечно, это может быть из-за авитаминоза – ты так мало ешь овощей и фруктов – или из-за переутомления и физических нагрузок... И вообще...
– А у тебя Такое было? – нетерпеливо перебивает Юлька
– Нет, – честно признаюсь я, – у меня, вообще, как «часы», каждые двадцать восемь дней, – а сбой был только один раз... Тогда, девятнадцать с половиной лет назад...
– Я так и думала, – голосом строгой учительницы говорит моя дочь, – мы недосмотрели, случайно...

Я мельком гляжу на себя в зеркало и не вижу никаких изменений. А между тем, на днях я была просто мамой своей девочки, а сегодня – будущая бабушка. Юлька получила лабораторное подтверждение беременности. Она пообещала начать есть ненавистные фрукты и овощи во имя здоровья будущего ребёнка. И она познакомила меня с Лираном. Лиран – командир класса новобранцев, сокращённо – «мак». И Юльке с Лираном вместе пришлось решать многие проблемы. И часто спорить, и не соглашаться, а пока, между спорами и поисками истины, влюбиться друг в друга...
Когда Лиран в первый раз пришёл к нам, мне показалось, что наша квартира скукожилась. Хорошего должно быть много. Так и у нашего Лирана. Он высокий, как профи-баскетболист, у него длинные руки и ноги, обутые в военные ботинки эксклюзивного 47-го размера. У него вполне выдающийся еврейский нос. У него большая и светлая улыбка. А главное, эта улыбка становится ещё больше и светлее, когда он смотрит на Юльку... И светлеет на душе. Лиран сделал Юльке официальное предложение. Скоро свадьба...

В нашей стране не возникает проблем стафилококка в родильных отделениях. В нашей стране растут здоровенькие двойни и тройни из пробирок. В нашей стране – самые современные медицинские центры. Всё хорошо... Но над нашей страной иногда с пугающей регулярностью летают ракеты: «касамы», «катюши» и «грады». И в час своего смертоносного приземления они не делают выбора.
Трое тяжёло раненных солдат с южной военной базы, где разорвался «касам», были доставлены в центр страны, ещё пятеро госпитализированы в ашкелонской больнице «Барзилай». Юльку, после того, как её состояние было признано врачами стабильным, перевезли в Хайфу.
Это был последний день её службы. Беременность оказалась настолько серьёзным фактором, что Юлька смирилась с ранней демобилизацией. В этот день она сдавала военную форму, знаменитые ботинки, инструктировала новую «машакит», какой подход нужно иметь к каждому из её подопечных мальчишек.

Взрыв раздался вместе с сиреной. А, может быть, сирена взвыла чуть раньше. Но уже ничего не могла изменить. Им всем повезло, солдатам той военной базы, в которую был нацелен «касам». Не произошло прямого попадания, не было разорванных тел. Ребят ранило начинкой ракеты, которая разлетелась в разные стороны.
У Юльки из бедра и ноги вынули два осколка и маленький металлический шарик. Такой блестящий и безобидный... Он напомнил мне настольные игры моего детства, когда такой шарик мы гоняли по игровому полю и пытались забить его в лузу. Я стараюсь не думать о том, что шарик этот мог пролететь чуть выше, около Юлькиной головы или сердца... Я стараюсь не думать о многом. Главное, что Юлька жива, и жизни её нет угрозы. Но всё-таки «касам» принёс смерть. Не родившемуся Юлькиному малышу. Слишком большой был шок, слишком много потеряно крови... Все было слишком...

Мы сидим рядом с Юлей, я и Лиран. Она в сознании, иногда тихонько стонет от боли в послеоперационных швах и, наверное, от мыслей о том малыше, которого больше нет. Лиран держит её за руку, совсем как я держала её в детстве, когда Юля болела. И мне становится спокойней и уверенней, будто он держит за руку меня.

- Вы не волнуйтесь, – словно в подтверждение моих размышлений говорит Лиран, – Джулия непременно поправится. И мы сразу поженимся. И у нас обязательно будут дети – трое, как у моих родителей. Старший мальчик и две младшие девочки. Ты так согласна? – спрашивает он Юльку.
- Нет, – вздыхает она, – лучше старшая девочка, а потом уже всё равно. Пусть будут мальчики, как ты хочешь.
- Хорошо, хорошо, – поспешно соглашается Лиран, – ты только лежи и верь в это. Ты веришь? – он целует Юлькины сбившиеся волосы.
– Угу, – отвечает Юлька. Ей пока тяжело долго говорить.

Я тихо выхожу из палаты. Стою в коридоре около больничного окна с видом на мирное небо и смотрю на Хайфу. Сколько красок у нашего города. Словно Юлькины флакончики с лаком. Бело-голубое небо, тёмно-бирюзовое море, зелёный автобус кооператива «Эгед», красный шар, улетевший от маленькой девочки, которая должна успеть загадать желание... Любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмёт, к чёрту пошлет... А, может, всё-таки любит?
Они будут вместе, Лиран и Юля, непременно будут. И если так хочет Юлька, пусть первой у них родится девочка, а потом – два мальчика. Здоровые, желанные и счастливые. Надо только набраться терпения. Надо только подождать... 


* «Аминах» - популярная в Израиле марка матрацев, мебели для спален, подростковой мебели.
**Технион или Технологический институт в Хайфе – старейший вуз Израиля, один из лучших университетов Европы и Азии в технической отрасли.
***ЦАХАЛ (ивр.) – аббревиатура названия «Цват агана ле Исраэль» – «Армия обороны Израиля».