EN
Старый сайт
памяти папы
До базара нужно ехать, как минимум, полчаса. А овощной магазин как раз напротив дома. Но мама однажды решила, что в овощной они будут ходить только в крайнем случае, чтобы купить что-то по мелочи. Она сверила цены и чётко определила, что при наличии проездного на автобус и нормальной тележки на колёсиках нет смысла переплачивать толстому Йехезкелю, Хези, как его все называют в округе.
Шурка не очень радовался перспективе поездок с тележкой на колёсиках. Коричневая клетчатая сумка, одно из первых приобретений их семьи в Израиле, почему-то ассоциировалась у него с безотрадной старостью. А почему старость безотрадная, он не задумывался. Просто так часто говорила бабушка и ещё добавляла: «Старость – не радость».
В конце концов, можно набрать овощи-фрукты в пакеты и всё донести в них. Результатом, конечно, станут вздутые красные подушки пальцев. Но это не дело – тащиться, как старик, с тележ-кой. Пристраивать её в проходе автобуса и постоянно присматривать, чтобы она не свалилась при резких поворотах.
Но, уже попав на базар, Шурка не жалел о потраченном времени. Жалел лишь о том, что за выходные растратил кучу денег. Пятничный вечер он с ребятами провёл в боулинге. Первая же игра не пошла, словно эти чёртовые кегли смеялись своими пластиковыми нумерованными ртами над тщетными стараниями Шурки загнать их в подполье. Хотелось какой-то реабилитации. Вот он её и получил в игровых автоматах, растратив по одному-два шекеля не менее двадцатки. «Однорукие бандиты», так, кажется, мама называла эти автоматы, словно подыгрывали Шурке, и он из их прозрачного дна вытащил кучу мягких бесполезных игрушек: розового слона, кучерявую овечку, зайца с отклеенным глазом, бесхвостого тигра… Ребята охали при каждой его удаче, и Шурка чувствовал себя на седьмом небе. Это было в пятницу.
А в субботу вечером наступил самый классный местный праздник ЛаГ ба-Омер (1) . Вечер костров, запечённая картошка, обязательная гитара, на которой в его компании скорее экспериментировали, чем играли профессионально. Но разве это имеет значение… Они засиделись до глубокой ночи, пока тлели последние угольки их костра. И утром можно выспаться, потому что министерство образования предусмотрительно спланировало на следующий день школьный выходной.
Но мама выходной отменила. Она терпеливо подождала до полудня, уходя на вторую смену, ласково растормошила Шурку и отправила за покупками. Базарный день у них в городке раз в неделю, и пропустить это событие никак нельзя.
Так Шурка оказался на рынке, к которому испытывал двойственное отношение. С одной стороны, закупка продуктов – дело нудное и кропотливое. И мама просто умоляла его торговаться, а не разбазаривать деньги зря. На то он и базар, чтобы торговаться, утверждала она, хотя сама этого делать не умела. Но с другой стороны, поход на их городской рынок может стать настоящим приключением. Потому что продают там решительно всё, а не только банальные картошку с укропом.
Когда они переехали в этот городок, и мама впервые оказалась на рынке, она, полная изумления, обошла его тропинки и подвела итоги: «Ширь и разнообразие!!! Китай и Турция!!! Филиал ЦУМа и ГУМа, номенклатурная аптека, книжный магазин, швейное ателье, музыкальный киоск. Вот что значит – инициативные люди!» Все описанные товары были расположены в стороне от деревянных фруктово-овощных прилавков и лежали на подстилках и клеёнках между протоптанными дорожками под неусыпным хозяйским взором «инициативных людей». Причём, дорожки протаптывались во всех направлениях, и рынок каждую последующую неделю расширялся и хорошел.
Если бы Шурка не разбазарил накопленные деньги в угоду «однорукому бандиту», то сегодня на рынке он мог бы поискать электронные игры к своей игровой компьютерной приставке. Кто-то из ребят сказал, что видел их там, и стоят они гораздо дешевле, чем в магазине. И что вроде работают – класс, и выбор большой. Есть, конечно, риск, попасть на браковуху, но за полцены можно рискнуть.
К атмосфере рынка Шурка уже привык. Привык, что после его немногословной семьи, где даже ругаются полушёпотом, здесь орут. Кто громче орёт, тот по своему глубокому убеждению, лучше зазывает клиентов. Никто из этих продавцов овощей-фруктов русский язык толком не знает, но все дружно выучили наименование своей продукции на «великом и могучем», и теперь страстно зазывают русских покупателей на их родном языке. А что стоит одно главное призывное слово «йалла», которое, как понял Шурка, случайно, но основательно заскочило в иврит из арабского языка.
Когда мама впервые услышала местных зазывал, она пришла в изумление. А, вернувшись домой, заявила бабушке:
– Я думаю, что Эллочка-людоедка непременно бы сникла, если бы узнала, что весь её изысканный словарный запас можно вместить в одно ёмкое слово «йалла», как делают это труженики израильского рынка. Это же надо – через одно слово на высоких нотах проявить и восторг, и разочарование, и личные симпатии с антипатиями.
Происхождение Эллочки-людоедки для Шурки осталось неизвест-ным, но он уже привык не всегда понимать высказывания мамы с её филологическим образованием, которому применение в Израиле она так и не нашла.
* * *
Шурка достаточно быстро прикупил все продукты по маминому списку, проигнорировав её указание торговаться. Пакеты получились не из лёгких, но вполне терпимые. Можно было двигаться к автобусной остановке. Но Шурка направился в глубину рынка, там, где уже не кричали «йалла», разговаривали любезно и в основном на русском языке. Он собрался прицениться к одной из компьютерных игр и, к следующему разу, быть может, раздобыть денег для неё. С деньгами в их семье никогда не было раздолья, а в последнее время нехватка стала хронической.
Бабушка утверждает, что у них сейчас чёрная полоса. Правда, никто не может предсказать, когда она посветлеет. Два года назад, почти сразу после Шуркиной «бар-мицвы» ушёл из дома отец. Вернее, улетел. Он вернулся в Россию, в Питер – город своей студенческой юности. Сказал матери, что теперь понял, их брак – ошибка. Что не хочет жить во лжи. Что в Питере осталась женщи-на, которую он когда-то оставил. И вот теперь, после того как они вновь – виртуально – встретились на сайте «Одноклассники.ру», он понял, какое предательство по отношению к ней совершил.
Отец всегда разговаривал несколько витиевато. Мама называла это речью питерского интеллигента. На папину тираду она только ответила:
– Сейчас ты совершаешь второе предательство.
Но отец уже не существовал в их семье. Он брился, пил чай, иногда делал с Шуркой уроки, ходил на свою, как он её называл, никчёмную работу. То есть физически вполне присутствовал в пределах их жилплощади.
Но жил он по-настоящему только в «Одноклассниках.ру», там, где с ним делила общие воспоминания об ошибках молодости его бывшая однокурсница Света.
Мама крепилась, сколько могла. В последнюю попытку что-то исправить, она решила изменить себя. Мама покрасила волосы, коротко постриглась, поменяла очки на линзы, и её глаза ярко зазеленели. Она изменила форму бровей и, кажется, впервые купила себе облегающее платье. Обычно она предпочитала брюки и футболки. Мама изменилась до неузнаваемости. Стала красивая и чужая. Может быть, не чужая, но совсем другая.
И единственным человеком, который этого не заметил, был папа. Он продолжал существовать в своём виртуальном мире, где старая-новая Света была готова во имя их возрождённого компью-тером чувства разрушить свою семью.
– Ты не созидатель, – сказала мама отцу, – ты уже рушишь, но ещё ничего не построил.
– Если я не попробую построить, то никогда не буду знать, смог ли бы это сделать. И я себе этого не прощу, – ответил папа.
Интересно, что в силу своей природной тактичности Шуркины родители ссорились тихо, не привлекая внимания. Закрывались в спальне и разговаривали. Тогда Шурка приспособился подслушивать их разговоры через замочную скважину. Неприлично, скажете вы, и Шурка, конечно, согласится. Просто ему было не до приличий той осенью, когда рушилась его семья.
Наконец, мама сорвалась и заявила отцу, что если он не собирается бороться с кризисом среднего возраста, то может убираться. Вот так непривычно невежливо она заявила и добавила, что обойдётся и без его присутствия в квартире.
– Тебе нужна индульгенция от меня, – сказала мама, – так получай её. Ты свободен.
О Шурке в тот сумасшедший период все позабыли. Если бы он начал колоться или нюхать фреон от школьного кондиционера, похоже, в семье никто бы и не заметил. Кроме дедушки, конечно. Если бы не дед, то Шурка, наверное, сорвался бы и натворил глупостей. Потому что было ужасно муторно.
Когда родители выясняли отношения, дед обнимал внука и уводил в свою комнату.
– Понимаешь, брат мой, Шурка, – говорил дед, – в семье иногда, как на войне. Нужно хорошо изучить тактику боя. А они, – он кивал в сторону родительской спальни,– они ни одну позицию правильно не удерживают. Воюют вхолостую.
Дедушка жалел Шурку, и ему казалось правильней хотя бы для мальчишки соблюдать нейтралитет. Хотя, конечно, если бы он отправился воевать, то только на стороне дочери.
Но отец просто ретировался с поля боя, прямо в аэропорт имени Бен-Гуриона, а оттуда – в Пулково, где его ждала старая-новая Света, по иронии судьбы, мамина тёзка.
* * *
В Израиль он приехал ещё раз, на похороны дедушки. Сказал, что не мог поступить иначе. И даже вызвался читать молитву «Кадиш» на кладбище. Так как сына у дедушки не было, то сгодился и бывший зять. Шурка за прошедшие полтора года сумел абстрагировать мысли об отце и как-то нейтрализовать горечь его отсутствия.
И тут случилась смерть деда. Соседи вокруг вздыхали, гладили Шурку, словно круглого сироту, и добавляли, что дожил дедушка до седин и умер, не мучаясь, лёгкой смертью. И пусть земля ему будет пухом. Шурке же хотелось заткнуть уши ватой или заняться камнеметанием в головы сердобольных соседей.
Когда дедушка умер, Шурка просто не поверил в это. А как поверить в то, что человека нет? Вот только недавно он сидел в старом кресле и, кажется, что гобеленовая, чуть протёртая ткань ещё хранит тепло дедушкиного пиджака. Шурка садился в это кресло и просто физически ощущал его тепло.
Вот дед, прищурившись и предвкушая Шуркину реакцию, расска-зывает ему о войне. Той далёкой. Почти нереальной. И в его рассказах окопы и взрывы, и спирт по 50 грамм каждому бойцу перед боем. И штрафной батальон, и погибший под дедом конь, и разорвавшийся на мине лучший друг, и снова окопы и взрывы. И, конечно, День Победы, святой для деда праздник. Каждый год 9 мая дед упрямо включал российский канал телевизора и под истошные звуки очередного шлягера местного значения, напол-нявшие пространство их большого двора, стоял Минуту молчания. Языки Вечного Огня слизывали экран. Было это нереально и грустно. Минута молчания и пронзительная восточная музыка. Но дед, словно, не слышал её. Наверное, в эту минуту он был там, на далёкой войне. И слышал только оружейные залпы, которые от избытка счастья посылали солдаты в небо Кёнигсберга в мае сорок пятого. В Восточной Пруссии деда застала Победа.
Раз в год дед надевал свой пиджак с орденами и шёл на митинг в городской парк. Там на средства спонсоров местные ветераны поставили маленький обелиск, и теперь около обелиска всегда проходил короткий митинг, организованный мэрией в честь Дня Победы. Мэру, выросшему в Марокко, скорее всего, этот праздник был мало близок. Но свой потенциальный электорат нужно уважать, что он и старался делать. Особенно, как считала мама, перед муниципальными выборами.
В первый год их жизни в Израиле мама пошла вместе с дедом. У бабушки было высокое давление. После митинга она вернулась расстроенная и сказала:
– Бог мой, куда я попала! Неужели в такую непроглядную тьму?! Представляете, мимо собравшихся ветеранов прошла группа детского сада. Детишки увидели наших старичков и стали между собой рассуждать: «А кто эти люди? Почему они так странно одеты? Жарко, а они в жакетах. Может быть, они «харедим» (2) ? А что это у них на жакетах звенит и блестит? Может они «лейца-ним» (3)?» Тут подошла их воспитательница и объяснила: «Дети, это «олим хадашим»(4) . У них сегодня какой-то праздник». Когда они прошли, я догнала воспитательницу и на своём ломаном иврите сказала ей: «Это не какой-то, а большой праздник – День Победы во Второй мировой войне». И вы знаете, что мне ответила эта милая молодая женщина, причём совершенно искренне: «А почему вы его так отмечаете? Германию ведь победили американцы…»
– Светочка, – сказала бабушка, – что ты расстраиваешься? У нас с ними совсем разная ментальность.
А дед неожиданно добавил:
– А я их понимаю. У нас была одна война. Большая, но одна. Вот мы её все вместе и помним. А здесь, в Израиле, после этого уже шесть войн было. Может не таких больших, но тоже тяжёлых. У них в памяти свои потери, своя боль. Так что не грусти, Светка. А мы свой праздник будем любить дальше.
Дедушка не был ни бывшим преподавателем русского языка и литературы, как бабушка, ни бывшим библиотекарем, как мама. И папиной витиеватостью свою речь не загружал. Может быть, по этой причине был он Шурке доступнее и ближе, чем все ос-тальные члены семьи, которые, несомненно, любили его не меньше деда. Даже имя своё Шурка сохранил ради него. Конечно, попробуй, в Израиле отзываться на такое странное чужеземное имя – Шурка. В школе его давно подстригли под одну гребёнку, как говорила бабушка, и переименовали в Алекса, мама продолжала называть его Сашенька. Только деду это было не помеха. «Брат мой, Шурка» – так он обычно называл внука, когда был расположен к откровенной беседе. Шуркой звали его лучшего погибшего друга.
– А ты знаешь, – вдруг неожиданно начинал рассказывать дед, – как мы в войну сахар ели? Нет, не ложкой. Какой ещё ложкой? Это был рафинад. Маленький спрессованный кубик сахара. Один на четверых. Отступали мы тогда. Под Ростовом. Немцы первую линию фронта прорвали, и мы пытались вторую удержать. Не получилось, всё равно отступили. Сильные они были тогда, гады. И организованные. А у нас только одна задача была – день просто-ять да ночь продержаться. Ну и когда маленькое затишье – пили кипяток с рафинадом. Сейчас такого и в магазине с трудом найдёшь. Кому он нужен сегодня? А нашу полевую кухню разбомбили. Сухие пайки, консервы – всё в ход шло. И кипяток пили. Это целая наука была – продеть иголку с ниткой в кубик рафинада и не разломать его. А потом раскачивали его в воздухе и лизали, как мороженое. Чтобы всем по-честному. Вот такие маленькие фронтовые радости.
Ещё до начала учёбы в школе Шурка сосчитал все дедушкины ордена и медали. А когда бабушка по выходным стала обучать его русскому языку, он, выучив буквы, сразу бежал к пиджаку деда и пытался прочитать по слогам:
– "За оборону Киева", "За оборону Сталинграда", "За освобожде-ние Белоруссии".
Дед терпеливо поправлял его ошибки и рассказывал про каждую медаль.
– А что это за звёзды, деда? – как-то спросил маленький Шурка, – почему на них ничего не написано?
– Это ордена Красной Звезды, – объяснил дед. – Первый мне сразу после одного из боёв вручили, в землянке. И друг мой был пред-ставлен к ордену, да только не успел получить. Утром он погиб, а вечером награды прибыли. Его матери этот орден передали, уже после похоронки… А видишь, на медали "За боевые заслуги" стёрлась лента на колодке. Даже не поверишь, но это я кровь отмывал. Меня взрывной волной бросило на шпалы. И не убило, и не ранило, а только контузило да зубы выбило. И кровью китель залило. А я накануне эту медаль получил, гордился ею, конечно. Вот и пытался кровь отмыть, но пятно осталось. Нет, в госпиталь меня не забрали. Санитар проверил, сказал, рёбра не поломаны, двигаться можешь – значит, можешь и воевать. А что с зубами? На диете сидел, пока рот не зажил. А уже после войны новые поста-вил. Вот такие времена были, брат мой, Шурка…
Всё закончилось для Шурки полгода назад, когда дед умер. Остыло дедушкино кресло, навсегда прервались его рассказы. Но мама утверждает, что зерно правильных человеческих отношений, зерно гуманности и вечных принципов дед посадил в душе Шурки. Теперь мама ждёт урожай. Что посеешь – то пожнешь.
– Ты у нас сейчас один мужчина на всю семью, – говорит бабушка, – одна наша надежда.
Быть Надеждой семьи, очевидно почётно. И обременительно, особенно, в неполные пятнадцать лет. Но мама и бабушка свято верят, что Шурка не подведёт их чаяния. И он старается. Для них, двух растерявшихся в своём одиночестве женщин, и в память о деде, который и сейчас рядом с ним, словно выверенный компас на будущее.
* * *
Проблемы выбора новой компьютерной игры отпали автоматически. Парень, обычно продающий их на базаре, в этот день почему-то отсутствовал. Шурка, конечно, разочаровался. Но с другой стороны, такая развязка решала проблему отсутствия денег. Он решительно направился к выходу рынка, попеременно меняя пакеты в руках. Вес получился не сбалансированный и один пакет перетягивал другой, а заниматься перекладкой овощей-фруктов Шурке не хотелось. Главное, дойти под палящим солнцем до остановки автобуса, а там уже скоро дом. Бабушка приготовит к его приходу стакан свежего апельсинового сока, чтобы ребёнок получил свою порцию витамина С. Она даже включит кондицио-нер, на котором мама с бабушкой в последнее время дружно стараются сэкономить. Мол, не жарко совсем, дотянем как-нибудь до октября.
И тут возник этот низенький раскладной столик. Он был расположен почти в самом конце рынка, скромно и ненавязчиво и, вообще, непонятно чем привлёк Шуркино внимание. Наверное, своим хозяином. Над ним возвышался, словно пересаженный гриб-мухомор, усатый круглолицый мужчина в красной широ-кополой панаме от солнца. Для полного сходства с красивым и несъедобным грибом на шляпе не хватало только белых горошин.
А на самодельном прилавке - столе были разложены разные любо-пытные вещицы, не нужные Шурке. Но любопытные. Тем лучше было их разглядывать, зная, что денег нет, и никаких искушений не предвидится. К примеру, матрёшки, формой напомнившие Шурке кегли из боулинга, перочинный нож с множеством полезных насадок, льняные простыни, даже маленькие коробочки с презервативами, исписанные иероглифами. А чуть в стороне от матрёшек и китайских презервативов лежала плоская деревянная шкатулка, покрытая красной бархатной тканью. И к этой ткани были пристёгнуты медали…
– Что это? – удивился Шурка
– Если вы, молодой человек, не знаете, что это, – чуть распевая и окая, ответил ему усатый продавец, – то вам это не нужно.
– Почему же я не знаю, – сказал Шурка, – это медали и ордена с той последней войны. Только я удивился, что они здесь на базаре.
– Имеют право быть, – певуче заметил мужчина, – как и любой другой товар.
Шурка заворожено разглядывал деревянную шкатулку. На ней были аккуратно разложены разные наградные знаки: медали «За взятие Будапешта», «За оборону Ленинграда», «За победу над Германией», «За боевые заслуги». Отдельным рядом над медалями лежали ордена.
– А откуда они у вас здесь?– спросил Шурка.
– А вам, юноша, какая разница, – удивился мужчина, – вы, что работаете в полиции нравов? Может быть, мне от отца по наслед-ству досталось… А иногда, кстати, знакомые просят: «Ты всё равно сидишь на базаре. Помоги продать. Нам они дома ни к чему». Это теперь раритет. Есть спрос немаленький.
Шурка неуверенно прикоснулся к медали: «За боевые заслуги» и тот час отдернул руку, испугавшись тепла дедушкиного пиджака. На её пятиугольной колодке, обтянутой шёлковой серой лентой с двумя продольными золотистыми полосками по краям, было полустёртое тёмное пятно, которое он помнил с детства.
«Наверное, я перегрелся, – сказал себе Шурка. – Жарко, и нужно уходить отсюда.»
Но уйти он не мог.
* * *
Только когда дедушка умер, Шурка открыл для себя, насколько общительным человеком он был. На похороны пришлось заказать два автобуса. Все ветераны города, все соседи со двора считали своим долгом проводить деда в последний путь.
И в дни траурной недели «шив’ы» не прекращался поток людей. Бабушке и маме пришлось взять себя в руки и оказывать всем любезный приём, хотя вместо этого очень хотелось выть. Бабушка завесила в салоне телевизор и положила на журнальный столик альбом с дедушкиными фотографиями и коробку с медалями.
– Пусть люди знают, каким он был, – плача сказала она.
Люди ахали, увидев деда молодым лейтенантом с лихим вьющимся чубом под офицерской фуражкой, и уважительно разглядывали его награды.
Целую неделю дверь квартиры не закрывалась. Приходили друзья, соседи, знакомые, а иногда и малознакомые люди, чтобы выразить соболезнование осиротевшей семье. А на шестой день «шив’ы» с журнального столика пропала коробка с медалями. Сперва в состоянии недоумения её искали по всей квартире. Может быть, кто-то рассматривал медали и оставил их в прихожей? Может быть – на кухне? Но коробки не было нигде, и никто не успел вовремя заметить её пропажу. Расспросы соседей тоже не дали никаких результатов. Кто-то из знакомых предположил: «Стащили их, наверное. Сейчас всё крадут, что плохо лежит. На кладбище – горшки с цветами, на железной дороге – шпалы. А я ещё читал в газете, что в одном городском парке металлическая пушка стояла. Вроде памятника израильским воинам. Так и её пытались разо-брать, на металлолом…Времена нынче такие, очень уж прагма-тичные».
Пропажа медалей довела бабушку до инфаркта. Сразу после семи траурных дней её госпитализировали. Бабушке казалось, что теперь дед не просто умер, что поругана память о нём. Она пла-кала и сетовала на злую судьбу. На то, что во время переезда в Израиль по глупости пропали сопроводительные документы к орденам, а теперь не осталось и их самих. Ничего не осталось от деда… Только его кресло… Мама увеличила фотографию де-душки, одетого в пиджак с орденскими планками и повесила над креслом. И бабушка подолгу стояла, смотрела на неё и что-то шептала. И никакие уговоры в эти минуты не действовали. И Шурка чувствовал себя настоящим предателем, не защитившим бабушку. Ведь дед бы этого очень хотел…
* * *
Хозяин столика спокойно и деловито поправил медали, выровняв ряд, а затем пожал руку подошедшему к нему высокому парню с большой спортивной сумкой.
– У меня «близнецы» завелись. Меняться будем? – спросил парень.
– А что у тебя есть? – поинтересовался усатый продавец.
– Я меняю «За оборону Киева» на «За оборону Сталинграда».
– Ты сошёл с ума! – возмутился усач, – Сталинградскую битву на оборону Киева? Добавляй ещё «За взятие Будапешта».
– А что ты возьмешь за орден Славы?
– Ну, уж не меньше чем орден Красного Знамени и орден Красной Звезды.
– Ты зажрался, Витя, – сказал высокий парень, – мы ведь с тобой партнёры. Кстати у меня есть один новенький коллекционер. Раньше собирал монеты, а теперь занялся фалеристикой. Он местный израильтянин. Для него русские ордена – настоящая аттракция. Сосватать тебе его? Он мой босс, и я ему продавать не могу.
– Валяй, – согласился усатый, – если пойдёт хорошо, я тебе процент отсчитаю. Не обижу.
Парень со спортивной сумкой хлопнул его по плечу и ушёл. И только тогда продавец медалей заметил, что Шурка всё ещё стоит около стола.
Всё это время Шурка лихорадочно соображал: что делать? Вызвать полицию?.. Они ведь тогда даже не подали жалобу о пропаже, замотавшись с госпитализацией бабушки. Стащить? Отвлечь как-то усача и стащить... Да! Так как стащили у них… Без совести, без принципов, и пустили дедушкины медали, полученные во фронтовых окопах в прибыльный бизнес.
Но способен ли Шурка стащить? Он никогда не задумывался над этим. А сейчас вот понял – нет, не способен. Он не сможет взять, положить в карман и бежать, как воришка. От мысли, что Шурка на это не способен, ему даже стало легче дышать.
Значит, эти медали, пусть не все, но самые главные – нужно выкупить. Пока они не достались кому-то другому. А если денег нет, значит, их можно выменять.
– А почём ваши медали? – тихо спросил Шурка. Ему было тяжело говорить, жара и напряжение давили на голосовые связки.
– Вы всё-таки заинтересовались, юноша? – удивился усатый продавец, – никогда бы не подумал, что такие молодые люди интересуются таким далёким прошлым. Очень, очень похвально. А цены на мой товар разные…
– Сколько стоит орден Красной Звезды? – спросил Шурка, указы-вая в сторону орденов, и почувствовал, что лицо его краснеет, словно он принимает участие в противоестественной для себя сделке.
– Вы, ошиблись, юноша, – сказал мужчина, – это орден Отечественной войны второй степени. Обратите внимание, пятиконечная звезда, покрытая рубиновой эмалью, расположена на фоне серебряных лучей. И в центре – серп и молот. Вам я думаю, этот символ ничего уже не говорит. А в середине ордена Красной Звезды помещён щит с изображением фигуры солдата с винтовкой в руках. Но уже без всяких лучей. Его я продаю за сто шекелей, орден Отечественной войны – за сто пятьдесят. Уточняю, молодой человек, орден второй степени. Потому что первой степени изготавливали из чистого золота и тут уже цена прыгает во много раз. Что касается медалей… «За боевые заслуги» – медаль сереб-ряная, стоит девяносто шекелей. А остальные, из латуни, могу по полтиннику предложить.
– А можно, – решительно спросил Шурка – а можно выменять ордена?
– На что? – полюбопытствовал усатый и рассмеялся. – На ваши кульки с апельсинами? Молодой человек, если у вас нет денег, идите с Богом. Вы несерьёзный покупатель.
– Почему же на апельсины? – сказал Шурка и удивился, что голос его не дрогнул. – Вот, посмотрите. Может быть, это подойдет для обмена.
Он только сейчас поставил пакеты на пыльную землю и протёр запотевшие руки. Затем расстегнул золотую цепочку с кулоном, прятавшуюся под футболкой и протянул её усачу. Эту цепочку с его знаком зодиака Львом Шурке подарили родители на «бар-мицву». Папа, вообще, справедливо сопротивлялся, утверждая, что цепочки не украшают мужчин. Но в тот период это был популярный подарок к тринадцатилетию у всех Шуркиных одноклассников, и родители решили не отступать от местных тенденций. Шурка иногда разглядывал своего золотого льва, и они вполне симпатизировали друг другу. А сейчас он расстегнул цепочку и, не глядя на льва, передал её продавцу медалей.
– Вообще-то, я не – ломбард, молодой человек, – озадаченно сказал усач, – а впрочем…
Он взял лупу и внимательно изучил пробы на цепочке и кулоне. Затем проверил качество соединения звеньев и откуда-то достал маленькие весы.
– Значит так, – наконец сказал мужчина, – здесь около шести грамм. Я могу вам дать за них сто пятьдесят… ну, сто семьдесят шекелей. Цена божеская.
– А почему так мало? – огорчился Шурка.
– То, что есть, – отрезал усач, – вы не в комиссионном магазине.
И Шурка решился:
– Тогда я возьму взамен орден Красной Звезды и эту медаль «За боевые заслуги». Со стёртой лентой.
– Двадцати шекелей не хватает – заметил продавец.
Шурка вынул из кармана джинсов монету, десять шекелей, спрятанную на проезд, в случае потери проездного.
– Последние? – вдруг участливо спросил усач в красной панаме. – Оставьте себе, молодой человек. Считайте, что я вам сделал скидку, как оптовому покупателю.
Он спрятал цепочку в карман, аккуратно сложил в бумажный кулек орден и медаль и протянул их пареньку.
А Шурке в этот момент показалось, что он спас от забвения целый Мир, в котором еще осталось место для памяти о кубике рафинада, о погибшем коне Памире, о подорвавшемся на мине пехотинце, не успевшем получить медаль за свои боевые заслуги, о его деде…
Шурка почти бежал к автобусной остановке, впившись красными пальцами в отяжелевшие пакеты. А за его спиной, он уверено слышал это, гремели в весеннем небе оружейные залпы той далёкой Победы.
1. Лаг ба-Омер — Еврейский праздник, отмечающийся весной между праздниками Песах и Шавуот. Вечером после захода солнца в этот день принято разводить костры.
2. .Харедим (ивр., букв.: трепещущие) или ультрарелигиозные — евреи, особенно тщательно соблюдающие предписания евр. закона.
3. Лейцаним (ивр.) – клоуны.
4. Олим хадашим (ивр.) – новые репатрианты.
Смовженко Елена 
Вайнер Ирина 
САЛЬНИКОВА Анна 
Андерс Валерия 
Талейсник Семен 
Мастинская Фаина 
Некрасовская Людмила 
Аарон Борис 
Адаева Айша 
Дорман Валентин 
