К 1820 году карбонариев стало уже 700.000, – но не пролетариев, как можно было бы думать, а людей среднего класса: офицеров (да, да!), студентов, артистов, даже священников (фантастическая по масштабу революционная подпольная организация, – куда там нашим декабристам...). «Верховной ложей» движения был Рим, региональными ложами – Неаполь, Венеция, Милан, Турин и Флоренция.

Карбонарий клялся жертвовать своей собственностью и жизнью ради общего дела, иметь при себе ружье с 50 патронами, хранить тайны общества, его устав и символы, а главное — «слепо и безусловно повиноваться всем приказаниям, исходящим из Верховной ложи», потому что приказы «имеют в виду главную цель — достижение всеобщего блага». Нарушившего клятву ждала смерть.

Всё это было столь пугающе, что слухи об итальянских заговорщиках дошли даже до России. Фамусов в «Горе от ума» в ужасе восклицал о вполне безобидном Александре Андреевиче Чацком: «Ах, Боже мой, он карбонарий!»

Генуэзец Мадзини (до Бенито Муссолини мы еще дойдем) окончил городской университет, стал литератором, а потом переехал в Ливорно, самый крупный после Генуи город и порт. Там-то он и узнал о карбонариях и стал им. Был довольно быстро, в 1830 году, арестован, полгода провел в крепостном каземате и понял, что надо «выстроить революционное здание на совершенно новом фундаменте».

Щуку бросили в реку — Мадзини австрийские власти выслали... в весьма свободную Швейцарию! Там он немедля организовал тайное общество «Молодая Италия», с которым в 1830-31-м годах слились остатки разгромленных австрийско-французскими войсками карбонариев. Так объединились все, кто хотел создать независимое итальянское национальное государство и изгнать оккупантов.

Именно в «Молодую Италию» вступил сардинский военный моряк Джузеппе Гарибальди. Он быстро выдвинулся своими способностями и храбростью, стал знаменем итальянского движения за свободу. А Мадзини, совершенно лишенный честолюбия, добровольно оставался в тени и занимался идеологией — он, в частности, был убежден, что в итальянском государстве должны жить одни итальянцы...

Освобождение решили начать именно с Сардинского королевства, и в 1833 году в него вторглись из Швейцарии отряды «Молодой Италии». Увы, «политические игры» всё испортили. Главнокомандующим назначили не «слишком решительного», по мнению некоторых, Гарибальди, а меланхоличного генерала Раморино. Восстание было разгромлено, скрывшихся во Франции Мадзини и Гарибальди заочно приговорили к смертной казни.

С тех пор Гарибальди решил командовать восстаниями сам, а Мадзини стал заниматься экономическим, военным и политическим обеспечением этих восстаний: собирал деньги, вербовал добровольцев, писал публицистические статьи в европейские газеты. Гарибальди же перебрался в Америку и в 1846 году служил на корабле в освободительной войне южноамериканской республики Рио-Гранде против Бразилии. Потом он перепробовал много профессий, но мирная жизнь была не по нему: он вступил в Уругвае в итальянский легион, стал его начальником и успешно воевал против Хуана Росаса, диктатора Аргентины. В Италии узнали о своем талантливом военачальнике и наградили его «Мечом славы», а познакомившийся с ним Дюма-отец сделал его героем своих романов.

Теперь уже Мадзини вступил в отряд Гарибальди, и вместе они после захвата Милана французами отошли к Риму. Папа бежал, Мадзини стал членом правящего триумвирата (вместе с местными революционерами Саффи и Армеллини), а Гарибальди как глава «Римской ассамблеи» возглавил оборону города. По его настоянию Республика управлялась триумвиратом без полиции, крестьянам были розданы государственные земли, городским беднякам — помещения в домах, принадлежавших иезуитам.

На французы выбили итальянских патриотов из Рима, и Гарибальди провел свои отряды через всю центральную Италию в республику Сан-Марино и там распустил своих солдат, поскольку этого требовала Австрия. Сам же уехал в Перу, занялся там морской торговлей. Но мыслей своих революционных не покидал!

Мадзини же бежал в Лондон, — как всегда, собирать деньги и вербовать волонтеров.

И когда в 1859 году снова, в который раз началась борьба итальянцев против Австрии и Франции, Гарибальди вернулся. Как генерал-майор итальянских добровольческих батальонов, он участвовал в нескольких сражениях на стороне пьемонтского короля Виктора-Эммануила (с которым, однако, через несколько лет рассорился). Король обещал ему свою поддержку, но при условии захвата папских территорий, — однако затея провалилась...

Тогда со своей «тысячей» Гарибальди в 1860 году занял Сицилию, взял Палермо и стал диктатором острова, назначая министров и собирая налоги от имени всё того же Виктора-Эммануила. Затем после победы в битве при реке Волтурно Гарибальди передал управление Южной Италии королю.

Казалось, восставшие победили: 18 февраля 1861 года в Турине собрался парламент от всей объединенной Италии, провозгласил Рим «будущей столицей», а Виктора-Эммануила — королем всей страны. Однако Папа Римский на соглашался на законы о гражданском браке, конфискации имений духовных лиц и закрытии монастырей, поэтому въехать в «столичный» Рим король не мог. Так прошло почти пять лет. А весной 1866 года Бисмарк перед началом войны с Австрией заключил оборонительно-наступательный союз с Италией, посулив ей Венецию. Австрийцы, узнав о союзе, предложили отдать Венецию немедленно, однако было уже поздно.

Гарибальди с его волонтерами принял участие в войне. Увы, итальянские генералы не столько воевали, сколько ссорились между собой, так что их войска терпели поражение за поражением. Впрочем, когда германские войска разбили Австрию, Италия не только получила Венецию, но и избавилась от французов: их оккупационные силы ушли из Рима, оставив его под властью Папы. Гарибальди немедля двинулся на Рим, и французы вернулись, нанесли Гарибальди поражение, взяли его в плен и отправили в ссылку на купленный им маленький островок Капреру к северу от Сардинии. Рим же опять перешел в руки Папы.

Но в 1870 году началась франко-германская война, Франция потерпела поражение при Седане, и всё переменилось: гарибальдийцы и королевские войска Виктора-Эммануила после трехчасового артиллерийского обстрела вступили в Рим — и город, наконец, стал законной столицей страны.

Мадзини вернулся из эмиграции, но, переезжая Альпы, простудился и вскоре умер. В Генуе на похоронах было свыше 50 тысяч человек. До наших дней сохранился памятник — статуя Мадзини на высоком мраморном постаменте, у подножья которого сидит плачущая Италия.

Гарибальди пережил друга на десять лет и был торжественно погребен на Капрере. Однако памятник ему поставили в 1891 году в Ницце, на месте первого десанта...

Он мечтал о Европейских Соединенных Штатах — свободной, без центрального правительства, федерации независимых «мононациональных» государств. Каждое входящее в Штаты государство он мыслил как идеальную республику одной-единственной нации: итальянцев, испанцев, французов, австрийцев, немцев... Эти взгляды разделял и Гарибальди, но колебался между анархизмом Бакунина (симпатизируя его идеям «безгосударственности») и социализмом Маркса, однако из своей капрерской ссылки почти не имел влияния на партийную борьбу.

Тем временем приверженцы немецкой социал-демократии все более отвоевывали у анархистов симпатии итальянцев.

В промышленных северных провинциях рабочие Тосканы и Пьемонта основали «Итальянскую рабочую партию», которая в 1882 году провела двух своих кандидатов — Косту, ставшего из анархиста социал-демократом, и Чиприани. Но партия тут же была разгромлена и запрещена.

Тогда возникла «Итальянская социалистическо-революционная партия», которая сразу же переименовала себя опять в «Итальянскую рабочую партию». В ней было до 40.000 человек, почти исключительно рабочих, она провела в 1886 году в парламент тех же Косту и Чиприани — и снова была распущена. Главные ее деятели оказались в тюрьме, но год спустя она восстановилась!

Работа отыскалась лишь в двухстах километрах от дома, в школе городишка Суалтиери, — а там плебейство нового учителя до крайности всех раздражало. Подумайте сами, ведь он полуголым (!) отправлялся утром на реку умываться, а затем босой (ботинки висели на лежащей на плече палке!) шел домой, будто бродяга... Год его терпели, а на следующий срок договора не заключили.

                          Муссолини после ареста.
                        Фото швейцарской полиции, 1903 г.
Чтобы избежать военной службы, Муссолини 1902  году эмигрировал в Швейцарию^.
.Он некоторое время работал каменщиком в Женеве,  однако не смог найти себе постоянную профессиональную работу и бродяжничал.(Из Википедии)

Он уехал в Швейцарию, купив билет на последние деньги . Там нашел работу подручного каменщика: 121 раз в день (он считал...) вкатывать на второй этаж тачку, доверху нагруженную кирпичем. Через десять дней он сдался, и хозяин бросил ему 20 франков, прокричав, что как рабочий — он сплошной убыток.

На эти деньги будущий диктатор Италии купил крепкие ботинки и отправился пешком в Лозанну, теребя в кармане медальон с портретом Карла Маркса.

Там на собрании эмигрантов-социалистов Бенито подружился с тридцатитрехлетней украинской еврейкой Анжеликой Балабановой, а она познакомила его с Лениным, но этот коммунист совсем не понравился Муссолини своими идеями...

В Лозанне читал лекции профессор Вильфред Парето, экономист и социалист, — Бенито пришлась по вкусу мысль профессора: захватывает власть всегда только меньшинство. Спустя пару десятилетий он воплотил теорию ученого в свою собственную практику. Он вообще легко впитывал любые идеи, приспосабливая их к своим целям, о которых как-то высказался: «Наша программа проста. Мы хотим управлять Италией». Полиция всегда следила за ним, — итальянская, австрийская, швейцарская... В Швейцарии его шесть раз сажали в тюрьму (и быстро выпускали: сроки тогда были поистине символические...), в конце концов выслали на родину «за подстрекательство против властей».

В Италии, в родной Форли, Бенито женился в привычном стиле: быстро и агрессивно.

Рашель (дочь его мачехи Анны, на которой Алессандро Муссолини женился, когда его первая жена Роза умерла) знала Бенито с тех пор, когда ей было всего семь лет, и восхищалась им. Бенито сказал Рашели, то ли в шутку, то ли всерьез, что она станет его женой, когда он вернется из Австро-Венгрии: там в городе Тренто он получил должность редактора газеты «Иль Пополо» — «Народ» (в ней Муссолини весь год печатал из номера в номер скандальный роман «Клаудиа Партичелли, любовница кардинала», сочиненный вместе с журналистом Санти Корвайей и получивший известность по всей Италии).

А вернувшись в Форли через несколько лет, Бенито увидел прелестную девушку, очень в его вкусе. И заявил отцу: «Рашель станет моей женой, а если ты и Анна против, — тут он вытащил из кармана револьвер,— в нем хватит пуль для нее и меня!» Отец и мачеха оцепенели, а потом дали ему на обзаведение кое-какую мебель и посуду... Рашель была его гражданской женой, потому что за церковный брак социалистов исключали из партии, а Бенито стал вождем местной партийной ячейки, на деньги партии выпуская еженедельную одностраничную газету «Ла Лотта ди класс» — «Классовая борьба», и тираж ее быстро вырос с 350 до 2500 экземпляров!..

Статьи Муссолини были такими же, как и он: злыми, агрессивными. Он не стеснялся в выражениях насчет монархии, богачей и священников, — главный редактор, метранпаж и корректор в одном лице, а ютилась вся «редакция» на его обеденном столе, разделенном занавеской надвое. На другой стороне была жилая часть этой крохотной комнаты, где бедствовали они с Рашель и родившейся в 1910 году дочерью Эддой. У него была всего одна пара брюк, и Рашель, постирав, сушила их в соседней пекарне. Он не пил спиртного, только молоко и кофе, потому что Рашель была против, и половина денег, которые получал как редактор, шла на оплату жилья...

Иногда директор местного театра присылал ему бесплатный билет в ложу прессы, — Муссолини благодарил и шел на балкон, чтобы «быть среди простого народа».

За редакторской частью обеденного стола он сидел главным образом по ночам. Днем же занимался партийной работой: вышагивал и проезжал на велосипеде по окрестным деревням и хуторам до полусотни километров. Слушал жалобы крестьян на трудную жизнь, призывал голосовать за выдвинутых в парламент депутатов-социалистов. Материалы для хлестких статей сами шли в руки.

Сидевшая в газетном киоске женщина насколько лет спустя говорила: «Когда в газете была его статья, моя торговля оживлялась...»

Имя Бенито уже в 1908 стало известно всей Италии: люди спорили о его статье «Философия силы», — автору крайне нравилась идея Фридриха Ницше насчет мощного «сверхчеловека» (забегая вперед, заметим, что именно таким Бенито и стал себя считать, став диктатором...).

Но до диктаторства были еще годы и годы...

Когда в 1911 году король Италии объявил войну Турции (пожелал иметь в Ливии город и порт Триполи), — Муссолини призвал народ ко всеобщей забастовке и захвату власти: «Нам нужно завоевывать не Триполи, а Италию!»

Социалисты его деревни разобрали железнодорожный путь, остановили воинские составы. Король бросил против бунтовщиков кавалерию. Муссолини получил год тюрьмы — вышел на свободу через пять месяцев, а еще через полгода стал членом исполкома антивоенной ИСП и главным редактором центральной партийной газеты «Аванти!» — «Вперед!». Как говорили, это была плата за его ораторский талант, позволивший руководству партии изгнать из центрального комитета двух сторонников войны. И под его руководством благодаря скандальным статьям тираж газеты поднялся вчетверо: с 20 до 80 тысяч экземпляров.

Он стал получать 500 лир в месяц — фантастические деньги для его постоянно бедствующей семьи. Но деньги мало интересовали честолюбивого главного редактора. Главное — дело!

Под руководством этого, вне сомнений, талантливого журналиста «Аванти!» стала одной из самых читаемых газет Италии. А некоторые свои статьи этот главный редактор подписывал Vero Eretico — «Подлинный еретик». Когда произошло вооруженное покушение на короля, Муссолини сказал на съезде своей партии: «Простой каменщик 14 марта стреляет в короля. Этот случай показывает нам, социалистам, путь, по которому мы должны следовать», — ответом была буря аплодисментов вскочивших со своих мест депутатов. Конечно, это была демагогия, — короля, как показало будущее, этот грубый молодой человек весьма уважал (кстати, арестовал его, потерявшего в конце концов власть, именно король).

Однако уже в октябре Бенито почувствовал: для его карьеры пора перейти «от абсолютного нейтралитета к активному и действенному». И провозгласил, что интересы социалистической революции требуют войны: «Ужели вы останетесь противниками войны, несущей спасение нашей революции?»

Муссолини предсказывал, что война «приведет к распаду австро-венгерской монархии; возможно, что за ним последует революция в Германии и <...> русская революция. Короче, это шаг вперед на пути свободы и революции». Он призывал Италию вступить в войну на стороне Антанты.

Его партия стояла на диаметрально противоположной позиции, и в ноябре того же года Муссолини был исключен из ИСП и изгнан из «Аванти!».

Когда война в 1919 году окончилась, бывшие фронтовики негодовали: союзники много обещали в минуты опасности и отреклись от своих слов, когда трудные дни прошли. Ведь по секретному лондонскому соглашению 1915 года, Италии были обещаны Южный Тироль, острова Додеканеза, часть Крайны, большая часть Далмации, существенные права в Албании, часть Анатолии с Адалией и Смирной. А получила Италия после победы куда меньше.

Война, кроме того, создала мощную тяжелую промышленность, но правительство ее не сокращало, продолжая жить не по средствам и погружаясь в финансовый кризис. Лира обесценивалась подобно русскому рублю и германской марке.

На улицах Милана зашумела десятитысячная демонстрация ярко большевистского стиля. В апреле произошла забастовка протеста против запрещения манифестации в честь Ленина. Весь май был полон стачек. В июле память Карла Либкнехта и Розы Люксембург чествовали в Турине всеобщей забастовкой.

Националист Пьетро Горголини предложил «заменить классовое сознание национальным», и журналист Марио Миссироли писал: «Фашизм — это национализм широких масс». Фашизм был молодежным движением, студенты в черных рубашках, приветствуя дуче, пели по-латыни старинную студенческую песню «Гаудеамус», считая ее символом единения нации.

Затем издал закон, по которому партия, выигравшая выборы, будет иметь две трети мест в парламенте. Таким способом фашисты в апреле 1924 года получили 60% голосов избирателей, а в парламенте 375 мест из 535. (Против Муссолини выступил лидер социалистов Джакомо Матеотти, — его убили, и хотя прямая причастность Бенито не была доказана, отмыться от этого преступления он никогда уже не смог.) На самого Бенито было несколько покушений, но он оставался невредимым, хотя одна из пуль разорвала ему рукав пиджака...

Высшим законодательным органом страны стал Большой фашистский совет.

И в январе 1926 года началась фашисткая диктатура. Отныне Муссолини отвечал только перед королем. Ни один вопрос не мог быть включен в повестку дня парламента без согласия дуче, он стал главнокомандующим армией и получил право издавать указы, имеющие силу закона.
    
          

Все государственные учреждения были поставлены под контроль фашистов: еще один закон дал им право увольнять служащих по политическим мотивам.

Муссолини организовал тайную полицию и устроил на Липарийских островах концлагеря для своих политических противников: «Я всегда был уверен в том, что для спасения Италии надо расстрелять несколько десятков депутатов. Я уверен, что парламент – бубонная чума, отравляющая кровь нации. Ее нужно истребить».

Восхваление своей личности он развернул в таких масштабах, до которых еще никто не додумывался. О нем писались стихи и книги, сочинялись музыкальные произведения и снимались кинофильмы. Главных редакторов он назначал лично, но секретно, чтобы пресса казалась «свободной». Повсюду бросались в глаза его бюсты, а в довершении ко всему из цельного куска каррарского мрамора был воздвигнут 300-тонный обелиск высотой с пятиэтажный дом. Построенный в Турине для мирового футбольного первенства стадион был назван, естественно, «Муссолини».

Его официальный титул звучал: «Его Превосходительство Бенито Муссолини, глава правительства, Дуче фашизма и основатель империи».

Дуче лелеял мечту насчет Новой Римской империи — «великой, уважаемой, которую бы боялись», и называл Средиземное море по-латыни: «Маре ностро» — «Наше море»...

И народ до поры до времени относился к нему восторженно. Когда он появлялся на экране кинотеатра, все должны были вставать. Еще бы! Ведь были выстроены 400 новых мостов, в том числе четырехкилометровый между Венецией и материком, почти 8 тысяч километров новых дорог и акведук, подавший воду в страдавшую от засух Апулию... На землях уничтоженных малярийных болот близ Рима возникли три тысячи сельскохозяйственных ферм, три города... Рабочие получили 8-часовой рабочий день...

Самое же главное, в Палермо была разгромлена мафия, для чего любимец Муссолини, префект Мори, арестовал 400 человек, пытал арестованных и брал в заложники даже детей.

Впрочем, для детей (понятно, других) действовали более 1700 летних лагерей в горах, а в городах и селениях — 16.000 начальных школ.

Но, как ни странно, личные расходы его, Рашель и детей были невелики, так что он порой забывал получать свои сорок пять тысяч лир как премьер-министр (а занимал он еще и посты министров внутренних дел, иностранных дел, авиации, армии, флота и корпораций, — забегая впред, скажем, что все эти рода войск этот дилетант успешно полностью развалил...). Потому что тратил на себя и свою семью только проценты с полумиллиона лир, вложенных в правительственные ценные бумаги.

                     Муссолини и Гитлер в 1937 году

Пара десятилетий в Италии звучали по радио и смотрели со всех стен слова: «Будьте горды тем, что живете в эпоху Муссолини!».

А потом вся «любовь народа» исчезла с мгновенной быстротой и превратилась в жгучую ненависть.

Ибо всё возраставшая мания величия толкала дуче на самые необдуманные поступки. Так, когда Гитлер напал на СССР, Муссолини объявил войну Советскому Союзу. Затем послал 200.000 солдат в летнем обмундировании к заснеженному Сталинграду. А когда Япония напала на американский Пирл-Харбор, — объявил войну Соединенныс Штатам...

Англо-американские силы под командованием генерала Дуайта Эйзенхауэра высадились на Сицилии. Операция «Хаски» — «Мясной фарш» развивалась успешно, хотя и неторопливо: в отличие от советских военачальников, генерал берёг солдат.

Узнав о вторжении союзников, Муссолини тут же позвонил Гитлеру и умолял прислать войска для отражения атаки. Он хорошо представлял боеспособность своих солдат, потерпевших сокрушительный разгром в Северной Африке. А фюреру было не до сицилийской заботы своего союзника.

Во-первых, на Курской дуге в России развернулось танковое сражение, небывалое в мировой истории.

Во-вторых, английская разведка подбросила фюреру «дохлую кошку»: якобы подлинный документ о планируемой высадке в других, нежели Сицилия, местах, — и туда Гитлер уже отправил серьезные подкрепления. Сицилию он считал отвлекающей провокацией и две недели верил в свою «прозорливость». А когда осознал масштаб случившегося, было уже поздно. Итальянские части бросили остров 17 августа, а 3 сентября союзники высадились на материковой части страны и безостановочно двигались к Риму.

В этой атмосфере Муссолини 24 июля около пяти часов дня открыл заседание Большого фашистского совета. Зал был воплощенной любовью Бенито к помпезности: стены затянуты голубым бархатом, на двадцати восьми полированных столах лежат 28 блокнотов и сверкают столько же хрустальных чернильниц, — никаких автоматических ручек... Этот совет мог быть собран только по личному усмотрению диктатора, и распоряжение о его открытии было явным свидетельством смертельного страха дуче.

Пять дней назад полностью провалилась встреча его с Гитлером. Фюрер много ел и безостановочно разглагольствовал о чем угодно, только не о военной помощи, ожидавшейся его собеседником. Обещая стереть бомбардировками с лица земли Лондон, он на просьбу Бенито прислать две тысячи самолётов ответил как бы между делом: «Они нужны в России»...

И теперь, сидя за председательским столом на особом возвышении, дуче в мундире почетного капрала милиции монотонно излагал известное всем присутствующим отчаянное состояние дел, особенно неприятное из-за налета бомбардировщиков на Рим и гибели под бомбами и развалинами свыше тысячи жителей. Муссолини утверждал, что все до единого, включая Гитлера, виноваты в том, что случилось. Один дуче чист как стеклышко: «Я никогда не собирался брать на себя командование вооруженными силами: инициатива исходила от Бадольо. После болезни в октябре 1942 года у меня появилась мысль отказаться от этого, но какой командир покидает командный мостик во время бури?..»

Когда он кончил, один из присутствующих высказался без обиняков: «У меня сложилось впечатление, как, видимо, и у других, что война проиграна». Эти высокопоставленные фашисты узнали, что в итальянской армии лишь семь боеспособных пехотных дивизий, в военно-воздушных силах осталось только 200 самолетов (2200 уничтожила на аэродромах и в воздушных боях англо-американская авиация), а безнадежно устаревший военно-морской флот не в состояни выйти в море, не то что сражаться.

Немедля встал со своего места сидевший по правую руку Муссолини бывший министр юстиции, президент Палаты корпораций Дино Гранди, и взглянул ему прямо в лицо: «Преданность народа вы потеряли в тот день, когда привязали Италию к Германии. Ваша аморальная диктатура удушила в каждом из нас личность, Италия проиграла всё в тот день, когда вы нацепили маршальский золотой галун на свою фуражку. Сбросьте эти смехотворные украшения, станьте снова Муссолини баррикад — нашим Муссолини!»

Дуче побледнел: «Как мне представляется, здесь собрались люди, которые хотели бы избавиться от меня. У меня никогда не было друзей, но король — со мной. Воображаю, что станет завтра с теми, кто нынче встал ко мне в оппозицию. Я не собираюсь уходить. Король и народ — на моей стороне».

Дебаты шли всю ночь.

В три часа утра на поименное голование была поставлена резолюция Гранди о смещении Муссолини и восстановлении полной власти короля Виктора-Эммануила и парламента. Секретарь зачитал результаты: девятнадцать — «за», восемь — «против», один воздержался. Муссолини, не глядя ни на кого, стал собирать свои бумаги, проговорив: «Предложение Гранди принято, заседание закрыто». И вдруг рявкнул, повернувшись к Гранди: «Вы убили фашизм!»

Но это уже был не тот Муссолини, перед которым в его громадном кабинете размером двадцать на пятнадцать метров стояли навытяжку министры и маршалы. Его уже никто не боялся, и он это понял.

...На следующий день ему позвонили с виллы «Ада», где обычно находился король, и попросили немедленно приехать, но не в фашистской форме, а в штатском костюме. Рашель чувствовала, что дело плохо, и отговаривала ехать, потому что король, если захочет, «просто вышвырнет тебя». Бенито сухо ответил, что король — единственный его друг в такое время...

Когда лимузин дуче дал обычный двойной сигнал и ворота виллы распахнулись, две машины с фашистами-охранниками остались ждать его возвращения, не предполагая, что спрятанные за деревьями вокруг виллы пятьдесят карабинеров (солдат полиции безопасности) заняли все ключевые позиции. Ибо их капитан Паоло Вигнери несколько часов назад получил приказ короля: арестовать Муссолини по условленному сигналу. К задней двери виллы капитан подогнал белую санитарную карету с большими красными крестами на боках...

В салоне приемов Бенито чуть не ахнул: король никогда не выходил к нему в маршальской форме с широкими красными лампасами на брюках! Справившись с изумлением, дуче возмущенно начал: «Вы слышали, Ваше Величество, о ночной выходке?!..» Король резко прервал его: «Это не выходка. Мне всё известно. Решение Большого совета потрясающе, и у вас не должно быть иллюзий: вы самый ненавидимый человек в Италии!»

Ноги перестали держать Муссолини... Он безвольно опустился в кресло и прошептал: «Это конец...»

Несколько минут спустя он вышел из салона и стал спускаться по лестнице. Капитан Вигнери преградил ему путь и именем короля приказал следовать за ним. Дуче подчинился. Через открытую заднюю дверь санитарной кареты он увидел, что внутри сидят несколько человек в штатском, и влез в машину без сопротивления. Карета тронулась...

Узнав за обедом о случившемся, королева Елена (как утверждают, она не избежала чар дуче...) стала возмущенно выговаривать мужу: «Ты нарушил законы королевского гостеприимства! Его можно было арестовать где угодно, но не здесь!..» Король в ярости бросил на стол салфетку и выбежал вон. Около одиннадцати ночи по радио выступил маршал Пьетро Бадольо и объявил, что назначен королем сформировать новое правительство.

Услышав о падении фашизма, люди выскакивали на улицы порой в нижнем белье, смеялись, обнимались, танцевали, плакали и кричали: «Да здравствует король!». Вооруженный ружьями и ножами народ врывался в комитеты фашистской партии, круша там всё, что попадалось под руку. Тротуары и мостовые были усеяны выброшенными фашистскими значками.

Разъяреный, он приказал освободить дуче и доставить в Германию. Из дюжины срочно вызванных офицеров фюрер выбрал капитана Отто Скорцени, который два раза до войны ездил на мотоцикле из родной Австрии в Италию (все прочие и этого не могли сказать). Итальянским языком не владел, как и все, но Гитлер уже давно принимал решения, опираясь на свою «прозорливость», и отпустил остальных...

Скорцени боялся, что фюрер начнет его расспрашивать, как идет подготовка к взрыву Магнитогорского металлургического комбината, но услышал нечто иное: дуче арестован, нельзя оставить в беде этого «последнего римского Цезаря». Операция абсолютно секретна, за ее выполнение отвечают Гиммлер и генерал Штудент, в Италии никто ничего не знает и знать не должен...

На следующее утро Штудент и Скорцени (якобы его адъютант) вылетели в Рим. Там они узнали от одного болтливого фашиста, что дуче на белой санитарной машине был доставлен в казармы карабинеров (арест Муссолини король хотел произвести совершенно тайно, но белая санитарная карета его наивных конспираторов буквально во всеуслышание оповещала, где находится бывший диктатор).

С момента ареста дуче прошло уже десять дней, и пленника, как полагал Скорцени, уже перепрятали. Куда? Опять же по сведениям не умевших держать язык за зубами итальянцев, — в военно морскую базу на Сардинии: крепость Санта-Маддалена.

Там Скорцени приказал своему подчиненному Варгеру, превосходно знающему итальянский, пойти под видом моряка в портовую пивную (попытка Варгера сказать, что он не любит пиво, была тут же пресечена). Он затеял там спор о судьбе Муссолини, расчитывая на болтливость собутыльников. Разведывательный прием сработал, всё подтвердилось, и Скорцени разработал план вторжения на базу и похищения дуче.

Но когда всё уже было готово и план Гитлер утвердил, Варгер заметил, что стоявший все эти дни на рейде белый санитарный самолет куда-то исчез. Солдат-итальянец рассказал, что охранял катер, на котором дуче ночью отвезли к этому самолету, который тут же улетел.

Столь заметный цвет оказался замечательным опознавательным сигналом: «Дуче здесь!». Самолет увидели офицеры немецкой воинской части близ озера Браччано. Дальше уже было делом разведтехники установить, что горный отель наверху, возле пика Сан-Грассо, был по неизвестной причине внезапно закрыт, все постояльцы срочно выселены, а у нижней станции фуникулера вдруг появилась вооруженная охрана, которой раньше никогда не было... Местные жители только и говорили, что наверх привезли Муссолини...

Скорцени провел авиаразведку и обнаружил вблизи отеля крохотную площадку, достаточную, однако, чтобы там бесшумно приземлились транспортные армейские планёры. С нее было легко захватить отель и, естественно, Муссолини. Генерал Штудент приказал перегнать из Франции все имевшиеся там двенадцать планёров и назначил операцию на 7 утра 12-го сентября.

Чтобы избежать боевой схватки, во время которой охранники могли без объяснений застрелить дуче, в планёр Скорцени (он шел на посадку первым) посадили итальянского генерала: он прикажет солдатам опустить оружие.

Но затем всё пошло не так, как мечталось...

Внезапно на аэродром, где стояли в полной готовности планёры и буксировочные самолеты, налетели англо-американские бомбардировщики. Они основательно испортили взлетную полосу, хотя не повредили летательные аппараты. Однако при разгоне два планёра налетели на воронки и перевернулись, покалечив находившихся внутри десантников. Это было первое звено цепи неудач: подлетая к отелю, Скорцени в ужасе обнаружил, что треугольный участок, казавшийся ему посадочной площадкой, — это склон горы!

Пилот по его команде бросил планёр в крутое пикирование и вывел в горизонтальный полет над самой землей: удары, треск! — и оказалось, что они приземлились метрах в пятнадцати от отеля. Сел рядом второй планёр, потом еще три, а четвертый врезался в скалу... Десантники имели категорический приказ действать только ножами и не стрелять, пока не начнет стрелять Скорцени. Они сняли растерявшихся часовых, обезоружили охрану, вывели из строя передатчик.

Скорцени увидел в окне второго этажа массивную голову дуче и бегом поднялся к нему. Муссолини обнял спасителя: «Я знал, что мой друг Адольф Гитлер не покинет меня!»

Десантники и сдавшиеся в плен карабинеры лихорадочно очистили от камней крохотную площадку перед отелем, и туда сел на своем двухместном «Аисте» капитан Герлах, личный пилот генерала Штудента. Скорцени усадил Муссолини, залез сам, согнувшись за него спиной в три погибели, — Герлах укоризненно посмотрел на него, но Скорцени только махнул рукой: если дуче погибнет, ему тоже жить незачем...

Солдаты удерживали самолет за крылья, мотор взревел на предельных оборотах, — «Аист» промчался по земле и сорвался в свободное падение в пропасть... Герлах овладел-таки управлением и через полчаса посадил самолет на аэродроме Пратика-ди-Маре близ Рима.

Освобожденный дуче еще не ощутил, что все дальнейшие дни и месяцы будут безостановочным бегством и что он уже не союзник «друга Адольфа», а его пленник. Все поползновения проводить какую-то свою политику станут наталкиваться на шантаж Гитлера: «Тогда мы будем вынуждены бомбить Рим, Милан, Геную и Флоренцию». Для Муссолини этих слов было достаточно, чтобы подписывать все документы, которые требовались, и делать то, что велит «друг»... Он стал марионеткой в руках фюрера и сотворил в ломбардском городе Сало «Итальянскую социальную республику» — жалкую «Республику Сало», в которой гитлеровцы-военные распоряжались как у себя дома...

Пока они летели, Скорцени рассказал, что Рашель и все дети Муссолини вывезены немцами из Рима и находятся в безопасном месте. Дуче совсем успокоился.

Кларетта (или Клара, как ее называют русскоязычные авторы) была дочерью Франческо Петаччи, лейб-врача Папы Римского. Она держала фотографию Бенито под подушкой, в школе — в итало-французском словаре. Заучивала его речи, а выпекая кексы на уроках кулинарии, писала на них: Дуче... Она впервые увидела Муссолини вблизи, когда поехала с родственниками и охраной в Остию на пляж. Бенито обогнал их машину, а когда приехали на место, подошел познакомиться. Вначале отношения были чисто платонические: он приглашал ее к себе во дворец, и они беседовали о литературе, пока Бенито не говорил: «Тебе пора домой...»

А потом всё пошло, как всегда у Бенито. Он громогласно говорил ей о своей любви, порой обращаясь к небу и Солнцу... Ей исполнилось двадцать шесть лет, ему — пятьдесят пять, и он запретил газетчикам отмечать статьями его день рождения. Такая была любовь... Впрочем, с несколькими другими любовницами он не порывал...

Ричард Колье в книге «Дуче!» пишет: «Обычно жизнь Кларетты протекала в четырех стенах трехкомнатных апартаментов на самом верхнем этаже дворца «Венеция», куда можно было попасть только на лифте... По утрам в своей спальне, украшенной громадной, в полный рост фотографией играющего на скрипке Муссолини, она ожидала его звонка по телефону». И он звонил, а потом приезжал, и они вместе читали стихи любимых поэтов, играли скрипичные дуэты, слушали грампластинки с записями Шопена...

...Теперь всё это давно кончилось. Теперь Кларетта дралась за своего дуче, не стесняясь в средствах: требовала от высшего немецкого командования прятать его в самых надежных местах, — она не догадывалась, что Муссолини мечтал спрятаться в каком-нибудь швейцарском кантоне.

А он не знал, что горная республика заверила Гитлера: дуче не получит политического убежища. Фюрер же приказал не допустить захвата Муссолини наступающими войсками союзников или итальянскими партизанами. Он был нужен Гитлеру как руководитель страны, которую защищают немецкие войска, медленно отступавшие под натиском солдат генерала Эйзенхауэра — американских, английских и польских...

Поэтому Муссолини и Кларетту беспрестанно перевозили из одного места в другое. Наконец было найдено как будто хорошее убежище: остров на озере Гарда. Там расположились тридцать эсэсовцев, фактически это уже была тюремная стража. Вокруг озера несли службу зенитные батареи, чтобы не допустить американского десанта. Все телефонные разговоры Муссолини прослушивались и записывались. Кларетта смогла быть рядом со своим возлюбленным, только обещав главному охраннику Вольфу, что станет осведомительницей.

Довольно вялую Рашель и ее пятерых детей немцы тоже прятали и перепрятывали. А она мечтала пробраться в Швейцарию, которая была смехотворно близко, совсем рядом... Но Вольф и насчет нее имел распоряжение фюрера.

В конце концов ей удалось узнать, где находится ее муж, и она приехала к озеру Гарда, потребовала встречи с Клареттой. Та согласилась (точнее, ее попросил об этом Муссолини, который сам к своей жене не вышел), надела к своему бледно-голубому бархатному платью драгоценности...

Увидев это, Рашель закричала, что она нищая (на самом деле так и было, ибо в быту Муссолини был крайне скуп), а дуче (она его всегда так называла) не жалеет денег на своих содержанок! Начался яростный скандал, Кларетта изобразила обморок, но быстро пришла в себя и заявила, что только она — духовная опора Муссолини, и показала пачку писем, которые Бенито писал ей в нежнейших выражениях. Рашель была вынуждена удалиться...

Дуче же уехал с озера Гарда в Милан и там попытался мобилизовать силы фашистов, — а тех было не менее 50 тысяч, прошедших к тому же солдатское обучение в Германии. Гитлер прислал своему «другу Бенито» последнюю телеграмму: «Битва на жизнь и смерть против большевизма и еврейства вступила в заключительную стадию... Исход войны в этот исторический момент решит судьбу Европы на целые столетия». Но дуче уже отчетливо понимал, «друг Адельф» — проигравшийся игрок. Все надежды рухнули, и Муссолини старался лишь не допустить боев за Милан и неизбежное разрушение города.

Два десятка американских разведгрупп старались арестовать Муссолини и доставить в штаб Эйзенхауэра. Вернувшийся из Москвы коммунист Пальмиро Тольятти велел своим партизанам не сотрудничать с американцами. Луиджи Лонго (когда-то давным-давно, еще мальчиком, он был приверженцем Муссолини...) сказал, что с отступающими немцами не будет никаких переговоров, — только уничтожение. Свыше 100 тысяч коммунистов, опытных бойцов, прошли военную школу в окопах Испании и на юге Франции. Передавать Муссолини американцим было бы, по мнению Лонго, позором для Италии. Приговор уже вынесен: смерть от рук народа!

Дуче покинул Милан в немецкой воинской колонне из 40 грузовиков с солдатами и броневиком, в котором он сидел с Клареттой. Колонну остановил завал, сделанный партизанами 52-й гарибальдийской бригады. Восемь коммунистов, охранявших его, не могли, конечно, вступить в бой с превосходящими силами гитлеровцев, — начались переговоры. Начальник колонны не отрицал, что несколько итальянцев находятся в одном из грузовиков, но просил пропустить всех, поскольку немцы добровольно покидают Италию.

Командир партизан, граф Пьер Луиджи Беллини делла Стелле (подпольная кличка «Педро»), имел категорический приказ не пропускать никого. Чтобы выиграть время, он стал проверять машины: нет ли среди итальянцев кого-нибудь, кто запятнал себя сотрудничеством с режимом Муссолини. Один из досматривавших узнал дуче (тот с Клареттой перебрался из броневика в один из грузовиков и надел немецкую шинель), сообщил об этом Беллини, и тот позволил колонне двигаться дальше — туда, где партизанские силы имели бесспорный перевес.

Там-то граф Беллини и арестовал дуче с его спутницей. Потом всю ночь шли по радио переговоры с американцами, которые хотели прислать самолет, чтобы забрать Муссолини и доставить в штаб Эйзенхауэра (а Черчилль, премьер-министр Великобритании, мечтал, чтобы дуче не достался никому и вообще исчез с лица замли, — ведь, как мы помним, в 30-е годы он подпал под обаяние Муссолини и хорошо отзывался о нем...).

Но когда вдруг появился настроенный твердо и решительно Вальтер Аудизио, «полковник Валерио» из партизанского корпуса «Свобода», все стало на свои места.  В машине он повез Муссолини и Кларетту к горной вилле «Бельмонте», распахнул ее ворота и приказал арестованной паре идти вперед, чтобы, как он сказал, «выполнить приговор итальянского народа». Когда после нескольких шагов все остановились, он нажал на спуск своего автомата, но тот заклинило, вытащил свой пистолет — снова осечка!.. Муссолини распахнул на груди куртку: «Стреляй сюда!». Аудизио выхватил автомат кого-то из своих людей и дал длинную очередь. Кларетта попыталась отвести ствол, но получила в себя несколько пуль. А затем двумя короткими очередями он покончил с Муссолини.

Трупы привезли в Милан на площадь Пьяцца ле Лорето, где немцы когда-то расстреляли 15 итальянских городских партизан.

...На длинной балке возле бензоколонки мертвецы висели кверху ногами — Бенито и Кларетта, а рядом ее брат и еще двенадцать человек, расстрелянных партизанами где-то в другом месте.

А в Берлине советские танки были уже в километре от бункера Гитлера...

Американский корреспондент спросил у одного из зрителей, толпившихся возле виселицы, надо ли было убивать Кларетту и вешать мертвецов кверху ногами? Его собеседник махнул рукой: «Мы же итальянцы!..»

Когда фашистское движение начиналось в 1919 году, в партии Муссолини насчитывалось только пять евреев, однако в 1922 году уже 230 евреев участвовали в «Марше на Рим». Еврейка Маргерита Сарфати сыграла большую роль в становлении фашистской партии, написав апологетическую биографию дуче.

И кроме того, народ помнил, что когда Италия стала независимым государством, евреи Тулло Массарани, Давид Леви и Сансоне д’Анкона были провозглашены «героями борьбы за свободу». Они были избраны в первый итальянский парламент. И нет ничего удивительного, что в 1929 году Муссолини узаконил иудейскую религию в числе прочих религиозных культов страны.

Итальянцы-католики 50-миллионой тогда Италии отнеслись к этому его акту равнодушно. Хотя за сто последних лет евреев в Риме стало 11 тысяч, а по всей стране целых 50 тысяч, — они не вызывали раздражения (хотя были все до единого грамотны и образованны, а итальянцев неграмотных было 27% населения!). Евреи не выделялись в уличной толпе, народ не видел еврейских фамилий ни на вывесках магазинов, ни в названиях промышленных фирм страны. Да, евреи внесли серьезный вклад в европейскую и мировую культуру, достаточно вспомнить имена знаменитого медика Чезаре Ламброзо (1835—1909) прославившегося своими исследованиями в криминологии, психиатрии, антропологии; художника Амедео Модильяни (1884—1920); Нобелевских лауреатов — физиков Энрико Ферми (1901–1954) и Эмилио Сегре (1905—1989), прозаика Альберто Моравиа (Пинкерле) (1901—1990)... Но эти имена и многие другие не затрагивали проблем «простого народа».

Не случайно же лидер европейских евреев Жаботинский советовал единоверцам ехать учиться не во Францию, не в Германию и не в Швейцарию, а в Италию — прекрасную мирную землю.

Поэтому когда Гитлер в 1933 году развернул по всей Германии антисемитскую кампанию, Муссолини его не поддержал, потому что «в Италии еврейской проблемы нет». Он даже позволил двум тысячам евреев Германии беспрепятственно проехать через Италию в Палестину.

В войсках Муссолини до поры до времени было немало евреев — в частности, контр-адмирал Понтремоли и генерал-майор Умберто Пульезе. Когда Гитлер потребовал изгнать из армии всех иудеев, Муссолини особым приказом оставил этих двух как особо ценных специалистов. А прочие в роковые тридцатые годы были изгнаны...

По мере все более тесного сближения дуче с Гитлером вылезли на страницы газет антисемитские статьи. В книжных магазинах появился пропагандистский опус одного из третьестепенных журналистов «Евреи в Италии» об их якобы политической нелояльности. Затем «Манифест итальянского расизма» провозгласил: стране требуется чистота расы (подонки вспомнили столетней давности наивные, но вовсе не антисемитские высказывания Мадзини о «стране итальянцев»...), евреи же — не итальянцы, а потому, дескать, пора...

Однако Муссолини не обратил на папский демарш никакого внимания... И сказал насчет своей антисемитской политики: «Кто нерешителен, тот проигрывает!» На что Папа немедля возразил: «Кто нападает на Папу, умрёт!»

Осенью 1938 года дуче лишил итальянских евреев гражданских прав: запретил смешанные браки, государственную и армейскую службу. Потом пошли увольнения университетских и школьных преподавателей, был запрещен прием евреев в учебные заведения, книги еврейских авторов изымались из школьных библиотек. Стали запретными профессии нотариуса и журналиста. Иностранным евреям настоятельно рекомендовали покинуть Италию. Тридцать пять тысяч евреев были изгнаны с работы.

Был, впрочем, издан издевательский закон, по которому любой еврей, заявивший, что он не еврей, – получит назад свои гражданские права. Некоторые малодушные согласились и перешли в христианство. Примерно пять тысяч эмигрировали во Францию, Англию, Северную и Южную Америку, Палестину. Уехал в СССР известный ядерный физик Бруно Понтекорво. Самые активные стали бойцами антифашистского сопротивления.

Католические монастыри прятали евреев в своих стенах, несколько десятков нашло приют даже в Ватикане, в домах архиепископов и кардиналов. Капуцин Бенедетто Мария спас сто человек. Служащие муниципалитетов, ненавидившие Муссолини, выдавали евреям паспорта итальянцев. Из полицейского управления позвонили историку итальянского Возрождения Беренсону (гражданину США): «Дотторе, тут хотят приехать к вам, но не знают точно, где находится ваша вилла. Не скажете ли, где найти вас завтра утром?» Надо ли объяснять, что «дотторе Беренсон» скрылся в надежном месте...

Увы, когда Муссолини создал на промышленном севере страны свою марионеточную «Республику Сало», немало евреев оказались именно там, в ее границах... И свыше 2000 гитлеровцы вывезли оттуда в Германию, в лагеря уничтожения...