Часть первая.

Прикосновение.

Я лечу в гости. Не куда-нибудь — в Израиль. Нет, пока о репатриации никто не думает и не говорит. В гости пригласил брат, который живёт здесь уже целых полтора года, и одноклассник — этот приехал лет двадцать назад. Конечно, я не стала от поездки отказываться — ну а кто бы отказался? За билет заплатили, жильём обеспечили, да ещё и страну показать обещали. Правда, немного неловко уезжать и оставлять своё семейство на две недели в нищем после распада союза Крыму, где даже хлеб и молоко превратились в вожделенный дефицит. Но моё присутствие никоим образом не решало проблему, а посему...
...а посему я занялась оформлением загранпаспорта. Симпатичная девушка в паспортном отделе милиции с трудом протиснула под разделяющим нас стеклом толстую стопку анкетных листов, которые требовалось заполнить отпечатанным на машинке текстом. Стуча одним пальцем, я всего за неделю умудрилась внести данные и написать чистосердечную автобиографию, обежала необходимые инстанции и поставила всевозможные печати.
Принимая от меня документы, всё та же девушка поведала: теперь вы должны занять очередь. Если всё в порядке, то получите паспорт через полтора-два месяца, поскольку желающих принимают только по десять человек один раз в неделю, а очередь длинная...
Чтобы претенденты на выезд за границу не скучали, дважды в день у здания милиции — в семь утра и в семь вечера — проводилась перекличка. Каждый из нас писал номер на ладони и предъявлял его проверяющему. Опоздавших и не явившихся отбрасывали в конец очереди, отчего номера неуклонно сдвигались в сторону единицы.
Паспортистка оказалась права! К концу второго месяца я была в лидирующей десятке и...
... и вскоре меня встречали в израильском аэропорту. Я никак не могла отделаться от ощущения нереальности происходящего: всего три часа назад меня досматривали на симферопольской таможне, а сейчас передо мной разъезжаются двери «Бен Гуриона»!
Аэропорт им. Бен Гуриона образца 2004г.

Огромный аэропортовский зал с блестящими полами, тележками для чемоданов, автоматами с шестью видами кофе — всё это меркнет перед невообразимой, ароматной, наполненной негромким джазом, безупречной чистотой туалета. Глядя в многочисленные зеркала, привожу себя в порядок - и выхожу наружу... Я - в Израиле! Вот эта земля под ногами, этот воздух, эти пальмы и эвкалипты - сколько же тысячелетий прошло с тех пор, как я видела это в последний раз?! А в том, что я "дочь Израилева", у меня не было никаких сомнений...
Мы едем в небольшой городок Ор Егуда, недалеко от Тель-Авива.


Что такое жара, я, в общем-то, знала. Но про жару под названием «хамсин» услышала впервые. Вернее, вначале я её почувствовала: высунутую в окно руку словно обожгло жаром из духовки. Дышалось так, как дышится в сухой сауне — горячо и неглубоко.

-Что это?! - на улице я тщетно пыталась уловить хоть малейшее движение воздуха.
-Хамсин, - брат подтолкнул меня в скудную тень от пальмы, - горячий воздух из пустыни. В тени градусов пятьдесят... Вспомнился анекдот: «А ты не ходи в тень, дорогой!»

Маленький магазинчик, называемый «маколет», по площади, пожалуй, чуть меньше нашей тридцатиметровой квартиры. Около холодильника с молочным начинаю дрожать — то ли от холода, то ли от того, что количество бутылок-коробок-стаканчиков не поддаётся пересчёту, а литровые пакеты с молоком к десяти утра ещё не только не закончились, но, по-видимому, пролежат тут до завтра или даже дольше.
Мне становится нехорошо, и мы выходим наружу. Я плáчу. Через две недели мне предстоит занять своё место в многочасовой очереди за чем-нибудь, что «выбросят» в районном универсаме. С большой вероятностью, это будет коричневатое и вонючее хозяйственное мыло.

Вечером мы едем в Яффо.



Тот самый Яффо, где Андромеда была прикована к скале и отдана на съедение морскому чудовищу. Но явился Персей, - настоящий мужчина! - победил чудовище и женился на Андромеде. Мне показывают камни, оставшиеся от "Скалы Андромеды". Я проникаюсь историей...



Три незнакомых слова - «пита», «фалафель» и «хумус» обретают вполне съедобный вид, и мы поглощаем эту вкуснятину в одной из известнейших и старейших фалафельных Израиля. Фалафель (в виде жареных шариков) и хумус (пастообразную светлую массу) готовят из особого гороха, нута, прямо на месте. Улыбчивый араб в белом фартуке изогнутым ножом делает надрез в пите - круглой плоской лепёшке, полой внутри, - и, обильно смазав её изнутри хумусом, щедро наполняет фалафелем и многочисленными свежими и солёными овощами. Я запиваю это соком манго и понимаю, что счастье - вот оно.


В центре Яффо, на площади, в окружении пальм, разноцветных гирлянд и множества благодарных слушателей, выступают двое: отец, который играет на органите, и его сын, мальчик лет двенадцати. Он поёт по-русски и на идиш чистым и от смущения тихим дискантом. Усиленный микрофоном голос ненавязчиво касается каждого пришедшего на площадь... Тот неожиданно замолкает, заслушавшись, а после негромко, но с удовольствием аплодирует, одобрительно кивая.
Тёплый июньский вечер, перевёрнутый месяц, морской бриз... и это трогательное детское пение — я влюбилась в Яффо навсегда.


На следующий день бывший одноклассник Яник везёт меня в Иерусалим. Как говорит Яник, «в Иерусалим восходят». Мы едем на старом «пежо», скорость у него небольшая, поэтому дорога в Вечный Город воистину является восхождением.


Купола Храма Гроба Господня

Город ли это, Иерусалим? Да, несомненно. Для тех, кто в нём живёт. Или работает. Наверное, и для приезжих тоже. Вполне допускаю, что только я не могу назвать это место «городом» - то ли из-за его святости, то ли из-за истории, то ли из-за того, что слово «город» для меня буднично и обыкновенно. Не то — Иерусалим...


Геенна Огненная

Мы гуляем по старому городу. Всё время повторяю, то вслух, то про себя: я не сплю, и это я иду по Виа Долороза, Пути Скорби... Это я смотрю на могилу царя Давида, я стою у Стены Плача!

Хорошо, что я всегда была далека от религии. Иерусалим продуцирует такую энергию, что верующие люди иногда впадают в состояние, называемое "иерусалимским синдромом", своеобразной манией величия. При этом они считают, что овладели божественными и пророческими силами и являются воплощением какого-то библейского героя или Иисуса. В иерусалимских больницах для таких психов есть специальные палаты...

Гефсиманский сад. Здесь после поцелуя Иуды стражники схватили Христа

По узким каменистым улочкам быстрым шагом, а то и бегом, выкрикивая непонятные мне слова, взад-вперёд толкают тележки, гружёные разновеликими булочками и бубликами, молодые и старые арабы. Мы покупаем по бублику — горячему, пахнущему заатаром и кунжутом, и не замечаем за разговором, как заходим в восточную часть Иерусалима.



Яник читает арабские надписи на стенах и несколько нервно говорит:
-Разворачиваемся и очень быстро идём назад!
-Яник, ты меня пугаешь, - я от страха почти бегу, хотя и не понимаю, что именно так напугало моего спутника.
-Не волнуйся, - Яник виновато улыбается, - мы уже почти вышли.
-Куда вышли? - я ему доверяю, ведь он всё здесь знает!
-К своим, - Яник радостно указывает мне на группу израильских солдат.
Нас, правда, разделяет забор, но я вцепляюсь в его прутья и громко говорю:
-Шалом!
-Шалом! - отвечают солдаты и улыбаются. Мне хочется обнять их всех и расцеловать, потому что я вдруг понимаю: нам больше ничего не грозит. И эти юноши и девушки в форме с автоматами - «наши», а значит, и мои тоже.

Мы вновь идём вдоль торговой улицы, по обе стороны — лавки с традиционной одеждой мусульманок, с изделиями из дерева, со множеством любопытных сувениров, с предметами иудаики.



Ювелирных магазинов немного, в одном из них на витрине сверкают бриллиантовые ожерелья, браслеты, кольца... Яник уходит в туалет, а я, звякнув дверным колокольчиком, вхожу в тесное помещение магазина и принимаюсь разглядывать тончайшей работы вещицы с ни о чём не говорящими мне ценниками.
- Ты хочешь покупать? - продавец вычислил меня мгновенно и заговорил по-русски.
- Нет, просто смотрю, - я поворачиваюсь к нему лицом. Передо мной двухметровый красавец, смуглый, с густыми чёрными бровями, кареглазый и белозубый.
- Как тебя зовут? - он вдруг берёт меня за руку.
- Ирина, - говорю я и пытаюсь высвободиться.
- Хороший имя, - он подходит ко мне вплотную, - я хочу тебе жениться, ты мне очень нравился!
- Я замужем! - мне неловко, и я не знаю, как себя вести. В это время в магазин входит Яник.
- Это твой муж? - интересуется продавец. - Я её покупать у тебя, - обращается он к Янику. - Что ты за неё хочешь? Бери, весь магазин отдам!
Яник смеётся и говорит что-то на иврите. Продавец, вздыхая, целует мне руку и снимает со стены бусы из белого речного жемчуга:
-Это тебе, - он надевает их мне на шею, - подарок. Чтобы ты меня помнил.
Я помню его уже двадцать лет. И все эти годы с удовольствием ношу жемчужные бусы. Говорят, они мне к лицу.

Мы покидаем Иерусалим, «нисходим» по серпантинящей трассе. Я смотрю назад — и вижу многочисленные холмы с белыми домами, построенными из особого иерусалимского камня. Мне кажется, я вижу и второй, небесный Иерусалим, парящий над этим необыкновенным местом: «Над небом голубым есть город золотой...»



Прощание даётся мне нелегко, почему-то текут слёзы и такое ощущение, что я оставляю что-то очень дорогое для меня, очень личное, без чего теперь жизнь моя станет иной. Мне просто необходимо сюда вернуться!

И я возвращаюсь...